Продолжение следует

Продолжение следует

У каждой эпохи в культуре существует свой принцип организации «модели мира»: у одних это повторяемость событий, цикличность, замкнутая окружность, у других поступательное движение вперёд, «стрела времени», у третьих «спираль» (при марксизме-ленинизме, конечно), у четвёртых что-то ещё.

Сериация – один из таких принципов. Формально он представляет собой бесконечное прибавление очередной единички к числовому ряду – то, что в гегелевской метафизике называется «дурной бесконечностью». От «стрелы времени» это прибавление отличается тем, что у стрелы есть наконечник, подразумевающий цель. В серийном мироздании цели нет. Его смысл – не достигать результата, а пребывать в процессе. Как у многолетнего телесериала, начало которого все забыли, а конец невозможно представить: «Как же я буду без „Санта-Барбары“?»

Я почему об этом подумал-то. Недавно столкнулся с такой штукой: несколько разных людей, делясь со мною впечатлениями от нескольких разных рассказов, сказали одно и то же: «Кажется, что должно быть продолжение», «Хочется узнать, что было дальше». Между тем рассказы эти были вполне, на мой взгляд, завершены, и даже финалы не особо «открыты»: конфликт разрешён, герой приведён к результату, смысл ясен. А вот хочется «продолжения», и всё тут!.. Почему так?

Почему для нас, сегодняшних, произведение не может заканчиваться иначе, кроме как полным исчерпанием фабулы, то есть гибелью героя или на худой конец свадебкой? Только тогда занавес с глухим стуком падает на доски сцены. Иначе – нет чувства сытости. Серийного читателя меньше всего занимает смысл – он реагирует лишь на цепочку событий, на «что было дальше». ЗАЧЕМ было, ДЛЯ ЧЕГО было – ему не важно. Не потому, что он дурак, нет. Просто такая у него «модель мира». По Гегелю говоря, «дурацкая».

А теперь представим себе этого серийного человека не когда он читает, а когда живёт, просто живёт. Что с ним делает сериация?

Во-первых, отменяет «конец». Серийный человек не думает о смерти и не особенно боится её. Именно потому, что не думает. А когда с нею сталкивается, то переживает не как кульминацию и развязку своего существования, в которой предельно заостряются все смыслы, все «почему», а просто как самую огромную неприятность. «Жаль, что закончилось, можно было бы ещё читать и читать».

Во-вторых, сериация размывает смысл. У серийного человека нет представления о смысле жизни. Вместо этого – череда сменяющихся мотивов. «Коплю на квартиру, вот тогда заживу». Ладно, квартира есть. Что дальше? «Хочу ребёнка». Ладно, ребёнок есть. Что дальше? «Хоть бы уж поскорее вырос, вот тогда поживу в своё удовольствие, отдохну». Что дальше? «Вот достану новое лекарство, чтобы ноженьки не болели…»

Серийный человек живёт в предвкушении следующей серии бесконечного, а потому изначально бессмысленного фильма. Этот фильм не может закончиться, его можно лишь прекратить.

Конечно, в первую очередь принципу сериации подвержена литература масскульта. Но тут как в анекдоте – «сегодня армяне, а завтра мы». В масскульте ведь всё как в «большом» искусстве, только «на порядок грубее, проще, ближе к основам бытия».

Атака на эти самые «основы бытия» идёт со стороны «материального базиса». Издательства предпочитают выпускать серьёзную литературу «сериями», в одинаковых, как развешенные для просушки портянки, обложках. Видимо, для того, чтобы читатель, которому понравился роман Петрова, купил по зрительной ассоциации и роман Васечкина – а ну как окажется продолжением того же самого удовольствия?

Обложками дело не ограничивается. Трудно писать роман, не представляя себе его читателя, издателя и обложку. То есть не думая о том, какая ему будет суждена «конкретная форма социально-исторического бытования». И воронка сериации засасывает самих Петрова и Васечкина. Тиражируются одни и те же идеи, системы образов, исполнение подгоняется под «формат» – ведь надо же, чтоб прочли?

В рыночной мифологии это называется «спрос диктует предложение». Но откуда берётся спрос? Это, пожалуй, «основной» вопрос современной культуры.

Понятно, что «рыночную», «востребованную» тематику и стилистику кто-то «диктует». Кто? Писатель кивает на издателя (это если его книгу ругают; если хвалят – то на вдохновение и Творца), издатель кивает на продавца, продавец на покупателя, а покупатель говорит, что ест что дают.

Ему мы поверим: передовая мысль (в лице французского философа Бодрийяра) давно доказала, что у «масс», потребляющих «массовую культуру», нет субъектной воли и представления для того, чтобы сформировать «заказ».

Значит, остаются трое подозреваемых: издатель, продавец и писатель.

Кто виноват?

В конце прошлого года фантастический журнал «Если» (напоминаю: «грубее, проще, ближе к основам») провёл опрос среди своих читателей: «Кто виноват в кризисе отечественной фантастики?»

Ответы распределились следующим образом.

«Виноваты критики, погрязшие в некомпетентности, клановых разборках и корпоративной солидарности» – 1 %

«Виноваты книготорговцы, работающие с книгой как с обычным товаром» – 4 %

«Виноваты писатели, которые заботятся лишь о собственных тиражах и гонорарах» – 9 %

«Виноваты издатели, которым выгодно прививать читателю дурной вкус» – 13 %

«Виноваты читатели, которые голосуют рублём за низкопробные боевики» – 16 %

«Никто не виноват, ибо, согласно „закону Старджона“, девять десятых всей литературы является ерундой» – 28 %

«Никакого кризиса нет, эти панические настроения стабильно возникают раз в несколько лет» – 28 %.

Опрос составил писатель Василий Мидянин, и он же поделился со мной ключом к интерпретации результатов: «Критиков любители фантастики не читают и об их существовании почти не догадываются, поэтому критики у них виноваты меньше всего».

Логично. О продавцах читатель тоже мало задумывается. О писателях представления имеет всяко меньше, чем об общем устройстве мира. Ну а «никто не виноват» и «никакого кризиса нет» – это, по сути, один ответ, свидетельствующий о том, что читатели положением дел довольны. Критики ропщут, издатели и книготорговцы стонут, Мидянин опрос придумывает… а читателям хорошо. То, что остальным смерть.

Так, может быть, читатели и виноваты? Недаром же Элиотт говорил: «Хорошего писателя делает хороший читатель». Обратное, поди, тоже верно?

Писатель Олег Дивов, комментирующий итоги опроса, склоняется именно к этой мысли:

«Сплошь и рядом люди, которые ещё вчера не стали бы покупать графоманскую белиберду, относятся к ней всё снисходительнее. А новое поколение уже полностью дезориентировано. „Яркий образный язык“ из отзывов читателей на поверку оказывается набором красивеньких клише литературной попсы полувековой давности. Вычурная фраза, напыщенные метафоры уже идут за высокий стиль. Клише, штампы, пустозвонство: вы это покупаете? Ничего, за вас купят другие».

Вот теперь стоп. От массово-литературных материй возвратимся к нашим баранам. Скажите-ка, вас удовлетворяют букероносные романы за два последних года? Вы считаете, что они написаны «ярким образным языком»?

Значит, «вы и убили-с».

Читателей фантастики удовлетворяет тысячестраничная тягомотина с едва выправленными грамматическими ошибками, а любители «высокой прозы» млеют от манерных, на грани прилежной графомании, творений букеровских лауреатов.

Одна из преданных читательниц фантастики в ответ на упрёк Дивова написала: «Я не снижаю своих требований к фантастике. Но я покупаю то, что есть, за неимением лучшего».

«Не снижаете требований к фантастике, но снижаете требования к себе?» – уточнил я.

Она согласилась.

Отчего же происходит с нами это самое снижение самооценки?

Издатели и книготорговцы – люди деловые, им надо получать прибыль. А лучшую прибыль в бизнесе приносят наркотики, оружие, порнография, фастфуд и платные туалеты.

Объём российского книжного рынка растёт, хотя тиражи отдельных изданий неуклонно снижаются. Снижение тиражей приходится компенсировать увеличением ассортимента: издательство не может продать одну книгу тиражом 100 тысяч экземпляров – ему приходится продавать 30 книг тиражом 3 тысячи каждая.

А средний писатель обязан эти 30 книг написать.

Понятно, что на конвейере выживают главным образом графоманы. А чем хуже качество беллетристики, тем сильнее портится вкус читающей публики в целом, тем меньшим спросом пользуется у неё «штучная» литература, тем меньше заинтересованы в ней торговцы, тем неохотнее связываются с нею издатели, тем сильнее она замыкается в себе и впадает в гомеостаз.

Комментируя итоги опроса в журнале «Если», новосибирский критик Валерий Иванченко заметил: «Я не очень-то знаю, кто такой этот Старджон, про которого все говорят, но кажется мне, что количество талантливых литераторов всегда примерно одинаково. И если в год выходит всего сорок книг, то хороших из них может быть не десять, а даже двадцать процентов. А если пятьсот книг, то хороших получится всего пять или даже два процента».

Это правило верно и для «серьёзной» литературы. Она пребывает в стилевом и вкусовом нокдауне ещё со времён издательско-читательского бума, случившегося в конце 80-х, когда в отечественный обиход разом вошли заумный модернизм, жеманный постмодернизм и разухабистый масскульт. Полвека литературной эволюции в одном флаконе – представьте себе этот амбре. Те, чей вкус был ушиблен чтением в ту эпоху, вот уже 20 лет стараются писать одновременно и заумно, и жеманно, и разухабисто. Это для них признак профессиональной вменяемости, вовлечённости в литературный контекст.

В те времена, заглатывая полувековой запас «возвращённой литературы», мы привыкли к безумному ощущению, что хорошей литературы должно быть много.

Когда запас иссяк и пошла «текучка», у аудитории с непомерно растянувшимися желудками возник голод – ощущение кризиса. Кинулись его преодолевать, «ау, мы ищем таланты», расплодившиеся издательства погнали «вал», и старджоновские десять процентов, согласно «Правилу Иванченко», обернулись жалкими двумя…

Что же делать?

А всё очень просто. Экономить дыхание. Поменьше читать. Перемусоливать классику, читать вглубь, а не вширь. Поменьше писать (В смысле подольше.) Наконец, поменьше заниматься книгоизданием и книготорговлей. Туалеты ведь и впрямь больше денег приносят.

Литературная популяция чрезмерно размножилась, ей не хватает кормовых ресурсов, и коллапс её неизбежен. Если мы уже сегодня не начнём ЭКОНОМИТЬ, он будет весьма болезненным. Как и не в литературных сферах потребления энергии.

Кино не закончится, но вот плёнка оборваться может.

Возникает законный вопрос: если выходит, что в литературном кризисе виноваты абсолютно все: читатель, писатель, издатель, продавец, конь в пальто – не лучше ли вывернуть ситуацию наизнанку? Не бывает же так, что все ненормальные и только кто-то один нормальный. Скорее, это свидетельствует о том, что пора поменять местами понятия ненормальности и нормы?

Что ж, поменять, конечно, можно. Что и происходит уже. Если в мире накапливается чересчур много зла, проще объявить зло добром, чем бороться с ним.

Можно и встать на голову, если всё вокруг видится вверх ногами и от этого кружится голова. Почему ж не встать?..

Без меня.