Свобода, макароны, окурки

Свобода, макароны, окурки

Когда стране хорошо, плохому человеку должно быть плохо. И наоборот…

Из одного романа

Для меня так называемая проблема авторства «Тихого Дона» – загадка.

Не сама «проблема», а её живучесть. Удивительно наблюдать, как люди до сих пор бросаются очертя голову в эти болельщицкие разборки. Что ими движет?

В конце 80-х, когда на смену косному марсксистко-ленинскому литературоведению пришли передовые западные учения, нас учили: категория авторства – это позавчерашний день, «текст сам себя пишет». Разве не об этом (святые, выходи строиться) нобелевская речь Бродского, разве не об этом Сепир и Уорф, Кристева и Лакан, Ролан Барт и Пьер Менар, наконец?

Казалось бы, давно пора посмеяться с высоты столь прогрессивных учений над пресловутой «проблемой авторства „Тихого Дона“ – как смеёмся мы над очередной сенсационной книжкой о том, что трагедии Шекспира сочинил не Шекспир, или как смеёмся над попытками уличить в плагиате Набокова: дескать, „Лолиту“ придумал не он, а немецкий писатель фон Лихберг, чей рассказ с похожим сюжетом и под таким же названием увидел свет в 1916 году. Или как посмеялся над обвинениями в свой адрес лауреат многих премий Михаил Шишкин: я, дескать, создаю „литературу нового измерения“, а кто такая Вера Панова, цитату из которой я выдал в романе „Венерин волос“ за свой авторский текст, приличные люди давно забыли.

Однако вот закавыка: прогрессивные учения справедливы только в отношении «прогрессивных» авторов и явлений. На Шолохова и его книгу они не действуют.

Споры вокруг «проблемы авторства» давным-давно питаются не фактами, а «убеждениями». Как говорил американский президент о никарагуанском диктаторе Сомосе: «Он, конечно, сукин сын, но наш сукин сын». Обратное тоже верно: не наш, а потому сукин сын. В связи с этим на первый план в «занимательном шолоховедении» выходит вопрос о том, для кого «наш» и для кого «не наш» Шолохов.

Наблюдая за общественными дискуссиями по всяким нелитературным поводам, я как-то раз заметил такую закономерность. Спорщики, выступающие за отмену смертной казни, неизменно оказываются сторонниками свободы абортов. Мотивы каждого из них в отдельности бывают нежны, как запах фиалки, и человечны, как Ленин в Горках, но если сгрести всю эту цветущую сложность в кучку (а история именно так обычно с цветущими сложностями и поступает), получится весьма сомнительная «картина мира».

И ведь смотрите: преступников действительно становится больше, рождаемость действительно падает. Картина мира работает!

Согласно этой картине люди, мучимые убеждением, что сталинский подголосок Шолохов романа своего не писал, обязательно убеждены в том, что Михаил Шишкин создаёт литературу нового измерения.

Ну вот например. «Государство не имеет права отнимать жизнь; Сталин был кровавый палач; женщина имеет право сама решать; Иван Грозный был кровавый палач; Гайдар накормил страну; Берия – кровавый палач». Строение сие совершенно и величаво, между кирпичей не всунешь комариного носа, а попробуйте заменить Сталина – Лениным, Ивана Грозного – Петром Великим, а Берию – ну хотя бы Кагановичем (автором афоризма «мы мало расстреливаем») – и уже будет не то, разнобой. А почему?

Почему тем, а не этим дурная слава?

Да потому что Берия – это ракеты и космос.

А Каганович – ну так, что-то вроде метро, типа.

Сталин – это не только репрессии, но и, как ни бейся, всё то, что ценой этих репрессий было создано, а Ленин всё-таки запомнился разрушителем. Пётр при всех своих злодеяниях был реформатором («прогрессор», всё равно что святой), а Грозный положил начало империи.

Выходит, те из злодеев хуже, кто больше успел в свободное от злодейств время сделать для России хорошего.

Конечно, может быть, на деле всё было сложнее и цветистее, да только ведь в истории важно не как было, а как запомнилось.

Бородинскую битву проиграли русские, но – то ли из-за стихотворения Лермонтова, то ли ещё по какому недосмотру – помним мы её как победу. То же с танковым сражением у Прохоровки: «Проиграли битву, выиграли сражение».

Так вот с Шолоховым это правило пытаются использовать «от обратного». «Ну не было никакого Шолохова, признайте, что не было. Смотрите, зато какая литература есть! Настоящая, русская-великая: Быков, Улицкая, Сорокин, Фигль-Мигль, Марта Кетро! Вах, баюс-баюс!.. Завернуть?»

Нас как бы уверяют, что, проигрывая сражение, мы выигрываем войну.

Подразумевая втайне обратное.

Не могут они пока прямо сказать: «Горе побеждённым», – рановато, не все хвосты подчищены. «Вот завершим реформу школьного образования, сделаем его платным (не сразу, не сразу – терпение), загоним лапотника в его вонючую барсучью нору – вот тогда…»

Наивная осторожность.

Да, благополучие паразита находится в обратной зависимости от благополучия поражённого им организма, и до определённого момента тем лучше паразиту, чем организму хуже. Но едва паразиту делается окончательно хорошо – организм погибает. И все паразиточьи удовольствия тоже.

Нечто подобное произошло с освобождённой от пут «социальности» современной литературой. Раньше до чего замученная была – а с каким хрустом читали, голод испытывали (эх, дескать, мало хорошей!). А теперь вся такая свободная – и никому не нужна.

Ну это как в жизни опять-таки. Разрываемый на части детьми, терзаемый женой, думающий индивид мыслит: «Вот бы мне, как Бетховену, глоток чистой радости (в смысле чтоб они провалились), о, как бы я зажил, какие замечательные памятники мысли бы создал!» А освободи такого от пут – и что? Кастрюля макарон с кетчупом, переполненная пепельница на пузе и телеканал «Спорт» до ночи. Штаны неглаженые, девушки на улице не оглядываются – вот тебе и все памятники.

Настоящий писатель не ропщет: запирается в нужнике, как Набоков, доску на колени – и будь здоров.

Или другой пример. Если горшечное растение посадить в специальную землю, купленную за много денег в цветоводческом магазине, оно завянет, «сгорит». Опытные цветочницы всегда такую особо благоприятствующую земельку обычной, из леска ближайшего, разбавляют.

…Я, кстати, по-обывательски солидарен с мнением, что первый том «Тихого Дона» в разных отношениях приятнее последующих трёх. (Та же история с эпопеей Симонова «Живые и мёртвые», первый том которой – по мне так просто «Война и мир», но вот потом… тоже не он писал.) Неудивительно, что именно за этот самый лучший кусок ведут свою священную войну «антишолоховеды». Изъять из тоталитарной почвы, пересадить в свой горшочек…

Помилуйте, ведь сгорит.

Оранжерейному читателю «Тихий Дон» без надобности, у него Фигль-Мигль есть. А большой читатель и большая литература – что твой алмаз: рождаются под большим давлением.

Иначе – макароны, окурки…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.