Джейн Джэйкобс – как протобобо
Джейн Джэйкобс – как протобобо
На самом деле семена этого переосмысления стали пробиваться еще до того, как Рожак написал свой труд. В 1961 году Джейн Джэйкобс опубликовала «Смерть и жизнь больших американских городов». По сей день эта книга остается самой влиятельной работой, отражающей взгляды бобо на общественные и организационные структуры.
Джейн Джэйкобс родилась в Скрэнтоне, Пенсильвания в 1916 году, отец был врачом, мама – учительницей. Закончив школу, Джейн устроилась репортером в газету Scranton Tribune. Продержавшись год, она отправилась искать счастья в Нью-Йорк, где сменила несколько работ от стенографистки до внештатного корреспондента, пока не получила скромное место в редакции журнала Architecual Forum. В 1956-м, выступая в Гарварде, она скептически оценила господствовавшую тогда модернистскую стратегию городского развития, в результате которой с карты исчезали целые районы, и на их месте возникали ряды симметричных многоквартирных домов, окруженных продуваемыми всеми ветрами и, как правило, безлюдными парками. Уильям Уайт предложил Джейн сделать из этого выступления материал для Fortune, который, после некоторых трений с руководством Time Inc., был напечатан под заголовком «Оставьте центр для людей». Затем Джэйкобс развила эту тему, и получилась книга «Смерть и жизнь больших американских городов», посвященная главным образом городскому планированию, но не только. Выходя за рамки вопросов проектирования, Джэйкобс создает описание хорошей жизни, и с каждым годом ее представления о том, какой она должна быть, обретали все больше верных последователей как в левом богемном, так и в буржуазном правом лагере.
На первый взгляд Джэйкобс – типичная представительница богемы. Журналистка, живущая в Гринвич-Виллидж – мекке богемного мира. Имеет смелость выступать против рационалистов, крупных девелоперов, планирующих снести целые кварталы и построить на их месте аккуратные спальные районы, парки и высокотехнологичную транспортную инфраструктуру. Ей претит монотонность, единообразие и стандартизация. Монументальные вкусы правящих слоев вызывают у нее отвращение. В то же время она воспевает интуицию и непроизвольную прозорливость. У нее есть свойственный богеме вкус ко всякого рода экзотике – будь то африканская скульптура или румынская беседка. Типичная нонконформистка, Джэйкобс одевается в стиле поздних посетительниц городских кофеен, что успело уже войти в моду. Ее оппоненты, проектировщики тех лет, воспринимали ее как чуждую им богемную штучку и презирали ее «ехидство и ядовитую болтовню».
Но давайте присмотримся к героям идеального городского сообщества, описанным в «Смерти и жизни больших американских городов». Самые сильные и красивые строки Джэйкобс посвятила жизни своего квартала на Гудзон-стрит в Гринвич-Виллидж (с. 65–71 в издании Modern Library). За особую атмосферу на этой улице отвечали лавочники: Джо Корначчиа – владелец продуктового магазинчика, мистер Кучагейн, портной, мистер Голдштейн, хозяин скобяной лавки. Наполеон полагал, что после того, как он назвал англичан нацией лавочников, ничего более оскорбительного для буржуа придумать невозможно. И действительно, до сих пор образ владельца малого бизнеса использовался в богемной литературе как образцовый носитель узколобых буржуазных ценностей. Однако Джэйкобс вовсе не корит мелких предпринимателей за их приземленность и прагматизм. Напротив, она восхищается их повседневными заботами: их хлопотливостью, чистоплотностью, повседневной приветливостью и общительностью. Один хранит запасные ключи для всей улицы. Другой разносит местные сплетни. Все вместе они присматривают за своим кварталом. Такими буржуазными добродетелями Джэйкобс как раз и восхищается.
В удивительно поэтичном пассаже зеленщик, владелец прачечной и прохожие представлены танцорами балета. Джэйкобс приравнивает их мельтешение к высокому искусству. Появляется продавец фруктов и приветливо машет рукой, мастер из лавки «Изготовление ключей» идет посплетничать с хозяином сигарной лавки, мимо на роликах катятся дети, прохожие тянутся к пиццерии. «Этот балет не знает антрактов, – пишет Джэйкобс, – но его досужие па действуют, как правило, благотворно и умиротворяюще». Я не берусь вспомнить прозаический отрывок, где повседневный мир обычной улицы, с заурядными магазинами и привычным ритуалом, был воспет столь тонко и трогательно.
Во многом именно тон повествования стал причиной успеха книги Джэйкобс. В нем нет той избыточности и патетики, какая была свойственна произведениям Керуака и более поздних радикалов, того же Теодора Рожака. Нет в нем и той помпезности и назидательности, что встречается в большинстве произведений интеллектуалов 1950-х. Джэйкобс наотрез отказывается от утопии и радикализма – этих неотъемлемых составляющих романтического направления. Она не приемлет образ интеллектуала, далекого от повседневной жизни и витающего в мире идей. Отсюда ее свободный внятный язык. Ее взгляд полон внимания к мельчайшим деталям (наверное, не случайно образцом подобного взгляда на окружающую действительность стала именно женщина). Современное ей городское планирование вызывало в ней негодование, тем не менее Джэйкобс не спешила обрушивать на своих врагов громы и молнии. Ее ответ на насущные вопросы таков: вместо того чтобы протестовать и выдвигать новые теории, нужно спокойно и внимательно оглядеться вокруг. Буржуазная теория познания окружающего мира часто апеллирует к здравому смыслу, тогда как богемная гносеология – к воображению. Джэйкобс же приглашает нас оценить способ восприятия, требующий и здравого смысла, и восприимчивости, и практических знаний лавочника, и той чуткости восприятия окружающей среды, каким обладают художники и писатели.
И главное, Джэйкобс примиряет буржуазную любовь к порядку с богемной жаждой эмансипации. Городская улица, считает она, хаотична только на первый взгляд, на самом деле здесь царит порядок. «Под внешним хаосом старого города, – пишет она, – когда городской механизм работает бесперебойно, скрывается стройный порядок, позволяющий поддерживать безопасность на улице и свободу передвижения. Это сложная система, в центре которой лабиринт тротуаров в сочетании с непрерывным потоком взглядов; это порядок, состоящий из движения и перемен, и, хотя это, конечно, жизнь, а не искусство, мы, повинуясь собственной прихоти, можем назвать его городской формой искусства и уподобить его танцу». В этом пассаже обозначены ключевые точки примирения: свобода и безопасность, порядок и перемены, искусство и жизнь. Достойная жизнь, по Джэйкобс, состоит из непрерывного движения, многообразия и сложноустроенных систем, однако в основе всего этого лежит внутренняя гармония.
Такая гармония была недоступна восприятию разрушающих старые районы планировщиков, поскольку их порядок был чем-то механистичным. Девелоперы и модернисты, подобные Ле Корбюзье, воспринимали город как машину – «фабрика по производству движения», говорил Ле Корбюзье – их естественным желанием было свести все устройство к простому повторяющему движения механизму. Однако если прочесть, как Джэйкобс описывает улицу, становится очевидным, что речь идет не о машине, здесь отсутствуют даже привычные смыслы, связанные с торопливой и напряженной городской жизнью. В ее описании город выглядит почти как лес. Лавочники выходят на тротуар почти как листья, поворачивающиеся к солнцу каждый под своим углом. Прохожие, словно животные, бредут по лесу, неосознанно участвуя в поддержании общей экосистемы. Джэйкобс воспринимает город не как механизм, но как организм. Она примирила пасторальные мотивы Эмерсона и Торо с современной городской жизнью. При том что жизнь в городе всегда воспринималась как уход от природы, Джэйкобс рассматривает город почти как природное явление.
Для нормального функционирования такой экосистеме требуется множество участников. Ей необходимо разнообразие. Это слово – «разнообразие», – ставшее ключевым понятием современности, в «Смерти и жизни больших американских городов» стало одним из центральных. Вторая часть книги так и называется «Необходимые условия городского разнообразия». Автор восхищается сложным устройством, небольшими незапланированными нишами, пригодными для развития определенных видов деятельности. Способы использования таких пространств определяются не директивами сверху, но насущными потребностями.
За годы, прошедшие со времени первой публикации «Смерти и жизни больших американских городов», взгляды автора подтверждались неоднократно. Во всем мире уже отказались от раскритикованных ею схем городского планирования. Чудовищные последствия прожектов социальной инженерии в развивающихся странах выставили технократов, решивших, что они способны изменить мир, недальновидными спесивцами. Крах плановых экономик в коммунистических странах показал, что мир слишком сложно устроен для централизованного управления. Вместе с Джейн Джэйкобс мы стали скромнее оценивать свои возможности и более скептически воспринимать затеи крупных планировщиков и бюрократов. Мы скорее склонны доверять таким людям, как Джэйкобс, способным спокойно и внимательно оглядеться вокруг.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.