Пленники Норвежского моря

Пленники Норвежского моря

Мама, ты письмо прочти мое —

Пусть один лишь раз, и на рассвете,

В час, когда заря на мир встает,

Пусть во сне пришлет его друг-ветер.

Ты не верь в морскую немоту,

В эгоизм подводных почтальонов.

Приласкай рассвета темноту

И дыханье дна, что так бездонно.

Нет, не плачь, хоть я не возвращусь,

И не жги слезами наши нивы —

Ведь к тебе я птицею вернусь

Иль ручьем — утехой старой ивы.

Вырос я под чаек шумный крик:

Верфь седая — опытом и школой;

Жизнь не в годы вышла, а на миг,

В легкие сжимающим уколом.

В нерестовый всплеск, в давящий звон

Я ушел, прощаясь и прощая…

Пусть другие чтят морской закон,

Не забыв тебя, моя родная.

Я креплюсь, давя в себе слезу,

По-мужски встречая неизбежность:

На друзей дыхания косу

Точит смерть повременно, небрежно.

Мне так жаль, что с солнцем не прощусь,

Не услышу соловья земного

И щеки любимой не коснусь,

Не увижу берега родного.

Вы не ставьте памятных крестов,

Землю-матушку вы в траур не раскрасьте,

Горечью сжигающих нас слов

И бедой достаток не украсьте.

Вы надежды дайте нам поток,

Море не кляните, сокрушаясь.

Подарите воздуха глоток!

Дайте — нам!.. Прощайте… Задыхаюсь…

Анна Сыромятникова. Письмо с субмарины

Лучшей лодкой в мире до сих пор называют эту субмарину. И для этого есть все основания. Впервые в истории подводного флота атомный крейсер смог погрузиться на глубину 1020 метров. Ранее эта глубина погружения была доступна только батискафам. Уникальная атомная подводная лодка К-278 по имени «Комсомолец» проекта 685 «Плавник», которую на Северном флоте иногда любовно называли «золотой рыбкой», могла уклониться от натовских противолодочных систем и доставить свои грозные ядерные боеголовки прямо к побережью США. Лодка стала мощным «аргументом» Советского Союза в противостоянии капиталистическому миру.

В случае успешного завершения опытной эксплуатации субмарины должно было приниматься решение о строительстве серии таких лодок. «Комсомолец» обогнал свое время как минимум на четверть века — его подводное водоизмещение составляло 8500 тонн, скорость — более 30 узлов, боекомплект — 22 торпеды, часть из которых могла быть заменена на крылатые ракеты «Гранат». Хотя по шумности она несколько уступала американским субмаринам, но зато глубина погружения делала ее неуязвимой для любого оружия с обычным взрывчатым веществом.

Проект субмарины был утвержден в декабре 1974 года. Лодку строили на крупнейшей военной верфи в Северодвинске, и в августе 1983 года она была спущена на воду. После завершения достроечных работ на плаву ее передали первой флотилии Северного флота. Еще в период ходовых испытаний субмарина установила абсолютный рекорд погружения среди кораблей подводного плавания. Лодка получила высокое флотское звание «отличный корабль» с правом ношения соответствующего знака на надстройке и имя «Комсомолец».

28 февраля 1989 года лодка из своей базы в Западной Лице ушла в «автономку». Утром 7 апреля, на 37-е сутки похода, субмарина следовала на глубине 386 метров со скоростью 6–8 узлов. В 11 часов вахтенный капитан-лейтенант Александр Верезгов принял доклады из отсеков. Из седьмого матрос Нодари Бухникашвили доложил: «Седьмой осмотрен, сопротивление изоляции и газовый состав воздуха в норме. Замечаний нет». А уже через 3 минуты в кормовом отсеке вспыхнул пожар. В этот момент субмарина находилась в 180 километрах юго-западнее острова Медвежий в Норвежском море. На пульте вахтенного механика капитана третьего ранга Вячеслава Юдина зажегся сигнал о том, что температура в седьмом отсеке превысила 70 градусов. Юдин немедленно объявил аварийную тревогу. Когда на главном командном пункте инженер-механик капитан второго ранга Валентин Бабенко попытался связаться с аварийным седьмым отсеком по общекорабельной связи, седьмой отсек молчал… Экипаж еще не знал, что дежуривший в отсеке матрос уже погиб.

Командир лодки Евгений Ванин принял решение применить в аварийном отсеке объемную химическую систему пожаротушения, которая способна быстро нейтрализовать даже самый сильный пожар. Но в раскалившемся отсеке система оказалась бессильной, и огонь быстро перекинулся и на шестой отсек. Сработала аварийная защита реактора, и субмарина потеряла ход. К тому же у лодки заклинило вертикальный руль и вышла из строя система шланговых дыхательных аппаратов, из-за чего несколько членов экипажа получили тяжелые отравления.

Вот как выглядит катастрофа в скупых строках вахтенного журнала:

…11:21 Пожар в IV отсеке. Горит пусковая станция насоса. Насос обесточен.

11:34. Увеличивается крен на левый борт. Продут главный балласт.

11:58. «Всем, у кого есть связь, выйти на связь с ЦП» [Команда, переданная командиром из центрального пункта]. С IV отсеком связи нет. Там примерно 9 человек.

12:12. Головченко, Краснов во II отсеке потеряли сознание. Команда из ЦП: «Переключить их в ИДА [индивидуальные дыхательные аппараты], включить кислородные баллоны».

12:41. Задымленность в IV отсеке очень большая.

13:27. Выведен из V отсека Кулапин. Начался сеанс связи. Нет пульса у Кулапина.

13:39. Состояние главной энергетической установки: заглушен реактор всеми поглотителями. У Кулапина пульса нет.

13:41. В V отсеке людей нет, V отсек осмотрен. Бондарь поднят наверх [без сознания].

14:02. Кулапин и Бондарь — умерли. Заключение врача.

14:20. Дан ЛОХ [лодочная объемная химическая система пожаротушения] в отсек VI.

15:23. Температура [носовой] перегородки VI отсека — больше 100 градусов.

16:24. Наблюдаются удары, похожие на взрывы, в районе VI–VII отсеков. Предположительно — регенеративные патроны.

16:42. Приготовиться к эвакуации. Исполнителям сдать секретную литературу.

16:45. Разгерметизирован I отсек. Приготовить аккумуляторную яму к вентилированию.

К тому времени, как «Комсомолец» достиг поверхности, огнем были охвачены уже два отсека — шестой и седьмой, а второй, третий и пятый отсеки были наполнены едким дымом. Когда лодка находилась уже в надводном положении, экипажу удалось потушить пожар в седьмом отсеке, но из него все же продолжал валить пар. Обгоревших и отравившихся угарным газом моряков вытащили на свежий воздух, многим их них пришлось делать искусственное дыхание.

Пять с половиной часов экипаж «Комсомольца» боролся с огнем. Находясь на палубе, обессиленные моряки были уверены, что самое страшное позади. Пожар потушен, реактор в безопасности. Именно эта уверенность в надежности субмарины, в ее прочнейшем титановом корпусе, помешала подводникам, поднимаясь наверх, взять гидрокомбинезоны. Никто не мог предвидеть, что очень скоро они понадобятся. Но оказалось, что из-за высокой температуры герметичность лодки нарушена, в отсеках стала распространяться вода. Не таким надежным оказался корпус «Комсомольца». На глазах экипажа кормовая часть субмарины уходила под воду, а нос все выше поднимался над морем. Пришла новая беда — не менее страшная, чем пожар в отсеках.

— Всем покинуть отсеки! Плоты на воду! — приказал Ванин, понимая, что лодка обречена.

Но пока отсоединяли плоты от корпуса лодки, «Комсомолец» все больше уходил в пучину, и многие моряки уже оказались в воде. Некоторые из тех, кто прыгнул с уходящей под воду палубы, погиб под горизонтальными рулями встающего дыбом судна.

Евгений Ванин спустился в лодку, чтобы поторопить оставшихся в отсеках подводников. К этому времени рубка уже наполовину ушла под воду.

После аварийного всплытия лодка восемь раз передала закодированные сигналы бедствия, которые не могли быть принятыми иностранными спасательными службами, но первый из них был услышан в Главном штабе Военно-морского флота только ближе к полудню. При этом сигнал был очень неразборчивым… К терпящей бедствие лодке вылетел патрульный Ил-38, а затем командование Северного флота передало координаты аварийной К-278 на плавбазу «Алексей Хлобыстов», которая немедленно вышла к месту катастрофы.

В 17 часов 8 минут лодка затонула — в ней все еще находился командир Евгений Ванин, который до последней минуты жизни не покидал свой боевой пост.

Катастрофа «Комсомольца» глазами очевидца. Мичман Виктор Слюсаренко впоследствии вспоминал: «Внутри остались примерно 10 человек, в том числе и я, так как входил по штату в состав аварийной группы, да и был физически сильным. За время проведения сложных работ я выходил на палубу всего два раза, да и то на 2–3 минуты, чтобы сделать несколько глотков чистого воздуха. Пожар вскоре мы потушили, кроме шестого и седьмого отсеков. Что там происходит — командир не знал. И он дает нам указание: проникнуть в эти отсеки и выяснить обстановку. Но мы не смогли открыть перегородки; если бы это и удалось сделать, огонь и сжатый воздух сожгли бы нас дотла в мгновение ока. К тому времени из экипажа мы потеряли четыре человека. Все ждали эвакуации. Я увидел, что матросы упаковывают в непромокаемые мешки и поднимают наверх секретную документацию, аппаратуру, вещи. Вместо того чтобы идти с этими людьми наверх, я решил пойти в каюту и собрать кое-какие личные вещи… Я же не захотел оставлять свой скромный скарб, ибо мы уходили в плавание на три месяца и каждый набрал немало дорогих сердцу вещей. „Дособирался“ до того, что, увлекшись упаковыванием сумки, не услышал команды покинуть лодку. Вышел из каюты, а в отсеке никого нет. И лодка вроде бы накренилась, осела на „хвост“. Тогда я поспешил на свой боевой пост, который герметично закрывался и был доступен всего нескольким человекам. Стал искать там „нагрудник“ — спасательный жилет. Подводники их никогда не используют, но они где-то лежали на всякий случай. Пока искал, лодка все больше оседала, „нос“ поднимался. Чувствую, происходит что-то неладное. Поспешил к выходу. И возле трапа, ведущего на верх лодки, столкнулся с командиром. Он спрашивает: „Ты один?“ В отсеке я никого не видел, поэтому ответил: „Один“. Вдруг мы слышим крик. Тут же вспомнил, что в дизельном отделении дежурил офицер, сменивший надышавшегося угарным газом матроса, которого я вытащил наверх. Командир говорит: „Пробирайся в "дизель", скажи офицеру, что нужно срочно покидать лодку“. Я бегу, а офицер уже идет мне навстречу. Кричу ему, чтобы он быстрее поднимался наверх, и сам поспешил к выходу. В этот момент лодка переворачивается в вертикальное положение и под углом в 85 градусов начинает тонуть. Буквально в доли секунды я успел ухватиться за трап, который вел к выходной камере, а офицер оказался на дне отсека, как в колодце. Пытаюсь выбраться наверх, но на меня с восьмиметровой высоты обрушивается столб воды. Это было страшно. Мелькнула мысль: „Все. Конец. Бешено врывающийся в отсек столб воды мне не преодолеть“. И вдруг поток воды прекратился. Позже я узнал: лодка столь стремительно начала погружаться в пучину, что не успели закрыть ее верхний, наружный, люк. Вода хлынула в выходную камеру, где находились командир и несколько матросов, гигантской воронкой закрутилась через другой, нижний, люк, на подступах к которому я находился. Но так случилось, что, когда верхний люк уже находился на метр в воде, один из матросов — мичман Копейко — смог захлопнуть его ногами. Люк закрылся всего на одну защелку, но и этого было достаточно. На глубине нескольких десятков метров лодка вдруг начинает принимать горизонтальное положение. Почему это произошло? На субмарине есть кормовые и носовые рули, которые управляют ею при погружении. Они были заклинены на всплытие, и благодаря этому лодка стала на ровный киль, продолжая тонуть теперь уже горизонтально. Сколько маленьких неожиданностей! И каждая из них продлевала мне жизнь. Когда лодка выровнялась и перестала литься вода, я из последних сил залез по трапу и, почти теряя сознание, услышал голос командира: „В нижнем люке человек! Скорее помогите ему!“ Меня подхватили под руки, подняли внутрь выходной камеры. Теперь в этой титановой могиле нас было пятеро, в том числе офицер Юдин, который в совершенстве знал все оборудование камеры, потому что обслуживал ее. Первым делом стали закрывать нижний люк, из которого меня вытащили. Но он был так неудачно встроен (находился как бы внутри колодца), что пришлось держать его веревками и одновременно поворачивать спецмеханизмом. Мы, два мичмана, держали люк веревками, а Юдин пытался его закрыть. И вдруг из щелей нашей камеры полилась неизвестно откуда взявшаяся мутная, грязная вода и наполовину залила горловину люка. Устройства, которое использовал Юдин для закрытия, уже не было видно. Офицеру пришлось нырять, чтобы вставлять спецключ и поворачивать закрывающее устройство. Пока он там возился, мы стали замечать, что вода, струящаяся из щелей камеры, начала бурлить, как бы кипеть. Оказалось, вода, заполняя лодку, гнала к нам сжатый воздух, которому некуда было деваться. Вскоре в нашей камере создалось давление воздуха более пяти атмосфер. Почему так уверенно называю эту цифру? На учениях я неоднократно находился в такой обстановке и знаю, что при пяти атмосферах изменяется тембр голоса, появляются некоторые нетипичные ощущения. В тот момент никто особо не обратил на это внимание, ибо шла борьба за жизни. Задраить люк не удавалось. Юдин нырял еще и еще. Наконец он вынырнул после долгого пребывания в воде (было видно, что легкие — на пределе) и, как ему казалось, закричал, хотя был едва слышен хрип: „Закрыл!“ Мы облегченно вздохнули: камера была изолирована от нижних отсеков, где была вода. И тут снизу раздался стук. Из полузатопленной лодки подавали сигнал „SOS“. Кто-то выбрался из „колодца“ и просил помощи. Командир приказал: „Откройте люк“. Мы на минуту замешкались, хотя нас учили сначала выполнять команду, а потом анализировать ее. Какая-то неведомая сила затормозила и мышление, и действия (эта маленькая задержка, как оказалось, спасла нам жизни). Командир же повысил голос: „Немедленно открыть люк!“ Я и еще один мичман держали веревкой люк, а Юдин нырнул, чтобы вставить ключ в устройство. В эту минуту лодка провалилась на такую глубину, которая вызвала серию взрывов. Стук прекратился. Под нами лодка стала разрушаться, начали лопаться от давления перегородки, взрываться оборудование, цистерны. Жуткий звук! Было страшно, потому что мы понимали: от этого ада нас отделяет только тоненький люк. Лодка, которой мы отдали пять лет жизни, разрушалась, образно говоря, на наших глазах, грозя взять с собой в морскую бездну и нас, любивших ее, веривших ей. Стало ясно, что внутри она практически рассыпалась, все внутренности смела стихия. Если бы мы открыли люк, то безусловно погибли бы. Закрыть его обратно под напором воды и сжатого воздуха было нереально. А в живых внизу уже никого не было… Наступили самые напряженные минуты. Перед нами стояла задача: как можно быстрее отсоединить выходную камеру от гибнущей подлодки. Мы знали, что лодка и камера рассчитаны на пребывание на глубине до одной тысячи метров. Командир сделал расчеты и сказал, что над нами 1650 метров воды. Такого огромного давления наша камера долго выдержать не могла — море должно было вот-вот раздавить ее. А подлодка продолжала опускаться, ибо пока еще не было слышно характерного и привычного стука при соприкосновении со дном. Счет шел на минуты. Внизу, в лодке, был, видимо, настоящий ад: сплошной гул, скрежет металла, взрывы! Пытаемся с помощью особого устройства отсоединить камеру от подлодки. Вставили ключ, и мы вдвоем начали давить на него с такой силой, что огромный титановый инструмент согнулся в дугу! Откуда только взялись такие сказочные силы? А устройство никак не поворачивалось… В те страшные минуты мы продолжали делать лихорадочные попытки отсоединить камеру. Я сел, стал себя успокаивать. Думал так: паника — делу не помощник; если камера не выдержит, то, значит, такова наша судьба, но при этом есть плюс — нас раздавит мгновенно, без мучений, не успеем ничего понять. Мой напарник тоже взял себя в руки, нашел инструкцию по отсоединению камеры и стал очень внимательно и спокойно ее читать, как будто над нами не занесла свою косу смерть. Нашел место, где сказано, как это сделать вручную, без оборудования. Но мы не спешили. Нашли еще один способ отсоединения — сжатым воздухом. Практически ни один способ на лодке никогда не применялся. Стали искать клапаны, чтобы сжатым воздухом повернуть отсоединяющее устройство, напоминающее соединение пожарного гидранта. Как только нажали на клапаны, на лодке под нами раздался страшный взрыв. Мелькнула мысль: „Все. Сейчас нас раздавит“. Но, как оказалось, взорвались аккумуляторные батареи. На них попала вода, и началось активное выделение водорода, который и взорвался. Этот взрыв нас и спас. Во-первых, каждую секунду лодка могла не выдержать напора глубинных вод, и внутренний взрыв на короткое время создал в ней давление, которое поддержало уже готовый лопнуть титановый корпус. Во-вторых, взрывом оторвало камеру от лодки, и она мгновенно наполнилась каким-то туманом. Для меня это было загадкой. Позже я рассказывал обо всем на различных госкомиссиях, и никто из спецов не мог объяснить возникновение этого „тумана“. Он был такой густой, что заволок всю камеру, заполнил все уголки. Позже он так же мгновенно исчезнет. Я увидел, как Юдин закатил глаза и начал падать. И в этот момент в камере раздался голос: „Всем включиться в ИДА“. Поясню. ИДА — индивидуальный дыхательный аппарат. Их в этой камере не должно было быть. Но случилось так, что ИДА были подняты сюда начальником медслужбы для спасения тех первых двух пострадавших, которые отравились угарным газом. Врач хотел использовать эту камеру для восстановительной терапии, предварительно стравив из ИДА часть кислорода, тем самым насытив воздух. Но моряки погибли, и аппараты не понадобились. Камера — двухъярусная. На верхнем ярусе находились командир и мичман с двумя аппаратами. Внизу нас было трое — и три ИДА. Казалось бы, никаких проблем, все как будто специально приготовлено для нашего спасения. Протяни руку, возьми аппарат и надень — вот и все, что от нас требовалось. „Всем включиться в ИДА“…

Этот голос хранится в моей памяти и сегодня. После спасения я сотни раз анализировал каждую ситуацию в тот трагический день, каждое движение свое и товарищей. И пришел к выводу: этот голос не принадлежал ни одному человеку из нашей пятерки, находившейся тогда в камере. Он вообще не был похож на человеческий. Для меня только потом станет понятным, что это был глас Божий. Иных объяснений не нахожу по сей день. И вот в ту минуту сработал воинский „механизм“ беспрекословного выполнения приказа: мы на нижнем ярусе мгновенно стали исполнять команду. Для чего нужно было надевать ИДА — никто над этим и не задумывался. Надо сказать, что надевать аппараты нас учили довольно много, мы отрабатывали это в самых разных условиях, в том числе и экстремальных. Но тогда я так спешил, что умудрился надеть его неправильно. Это спасло мне жизнь. И не мне одному. Оказывается, только двое проявили выдержку, самообладание и сумели в критической ситуации верно выполнить команду. Поясню, что такое ИДА. Он состоит из дыхательного мешка, двух баллонов по бокам и спецвещества. Кислород, вырабатываемый веществом, поступает в баллоны. Выдох делаем в это вещество, которое поглощает углекислый газ и выделяет кислород; кроме того, дополнительная порция кислорода идет из баллонов — все смешивается в дыхательном мешке, и мы дышим этой смесью (замкнутый цикл). Аппарат универсален: в нем можно находиться под водой, в зоне пожара. Вес — 15 кг. Вначале надевается дыхательный мешок, а потом маска. Я надел маску, а дыхательный мешок натянуть на себя не смог. Дышать можно было без проблем, но аппарат приходилось все время держать в руках. Видя, что Юдин лежит без сознания, мы с Черниковым попытались подключить к ИДА и его. Не получалось. И тут командир дает странную для нас команду: „Снимите свои аппараты — они вам мешают, и спасайте Юдина“. Но отказ от ИДА, даже кратковременный, грозил опасностью. А происходило вот что. На лодке только что утих пожар. Она не была провентилирована. Весь угарный газ и сжатый воздух накачало в нашу камеру, так как она находилась наверху лодки. Как мы так долго оставались живы в таких условиях без ИДА — непонятно. С трудом надели аппарат на Юдина, не снимая свои ИДА. Юдин стал дышать, но в сознание не приходил. И тут у меня мелькнула мысль: „Что-то не слышно командира“. Поднимаюсь на верхний ярус и вижу такую картину: командир сидит, у его ног лежит ИДА (он его и не пытался надеть, не оценив, видимо, серьезность обстановки), из горла раздается предсмертный хрип, голова безжизненно свалилась набок. Рядом — мичман, тоже без аппарата; по всей видимости, он был уже мертв несколько минут. Понимаю, что надо спасать командира. Пытаюсь надеть на него аппарат. Ничего не получается, потому что одной рукой держу свой ИДА. Зову на помощь Черникова, который изо всех сил старается привести в чувство бессознательного Юдина. Но Черникову не до меня. И тут краем глаза замечаю, что стрелка глубиномера резко поползла вниз. Камера начала всплывать! С огромной скоростью! Сотни метров мы пролетели за минуты. Черников стал подниматься ко мне. Я уже радостно думал: „Сейчас "откачаем" командира, камера всплывет — все будет хорошо“. Черников успел высунуться по пояс с нижнего яруса на верхний, как стрелка глубиномера достигла цифры „0“ и раздался хлопок. Вижу лишь мелькнувшие ноги моего товарища. Произошло же вот что. Верхний люк в экстремальной ситуации был закрыт всего лишь на защелку. И вот теперь, когда давление воды упало и ничто уже больше не прижимало люк к камере, внутреннее давление сорвало его с защелки, и Черникова выбросило через люк в воздух. Он подлетел над морской гладью примерно на 20–30 метров и затем упал с этой немалой высоты на воду, прямо на дыхательный мешок. Воздуху в дыхательном мешке деваться некуда, в баллон он не пойдет — там пять атмосфер, и поэтому воздух выбило в легкие. Как впоследствии показало вскрытие, Черников погиб от сильнейшего разрыва легких. Аппарат его погубил, и он же не дал телу утонуть. А меня спасло то, что я находился сбоку, возле командира, а не по центру, у люка, как Черников. И аппарат был надет неправильно — дыхательный мешок я держал в руках. Чувствую, как огромная сила тянет меня наверх. Сумел изо всех сил уцепиться за горловину люка, оставив полтуловища в камере. Рядом плавал мой дыхательный мешок. Если б я его надел правильно, то со мной, скорее всего, произошло бы то же самое, что и с Черниковым. Срываю маску с лица. Вижу, что камера, выпустив сжатый воздух, тут же начинает медленно тонуть. Остался один на поверхности моря. Рядом никого не видно… Итак, я оказался в холодной воде. Температура моря — плюс два градуса. Высота волны — полтора-два метра. Никаких плавсредств для спасения. Выбравшись на свет с огромной глубины, я в первые минуты испытал чувство радости и ликования. Но эти ощущения быстро прошли, когда реально оценил ситуацию, в которой оказался. Подумал: „Если бы далеко на горизонте виднелся берег — плыл, пока хватило сил. А что делать сейчас?“ Как потом выяснилось, до ближайшей земли было 720 км. Но тонуть я не собирался. Не для того прошел ад испытаний в подлодке, чтобы, увидев небо, опять пойти на дно. Поплыл в никуда, просто так. Держаться на волнах было нелегко. Медики позже скажут, что в такой холодной воде люди погибают через 15–20 минут. Я пробыл в воде 40 минут (некоторые мои товарищи, как потом узнал, — полтора часа). Одежду с себя не сбрасывал, потому что понимал: даже мокрая материя в какой-то степени держит тепло и сдерживает холод. Но она так сильно тянула вниз, что я быстро терял силы… На небольшой надувной плот пытались взобраться больше 60 человек, хотя он был рассчитан только на 20. Многие держались за края, находясь в воде. Состояние духа моряков было очень высоким. Слышались даже шутки. А когда показались корабли, то моряки начали даже петь нашу экипажную песню „Варяг“. Потом стало происходить ужасное. Как только подошли корабли, люди стали умирать буквально один за другим. Умирали даже тогда, когда их сняли с плота и перенесли на баркас. Всего с „Комсомольца“ живыми подняли на борт гражданского рыбоперерабатывающего судна 30 человек, в том числе и меня. Чувствовали все себя по-разному: кто-то почти не нуждался в медпомощи — их лишь отогрели в парилке и накормили; кому-то врачи делали уколы, давали лекарства. У меня, например, сутки держалась очень высокая температура тела, не чувствовал ног. Обморожение было не впервые — однажды заблудился в сопках и испытал подобное. У офицера, который лежал со мной рядом, два раза останавливалось сердце. Некоторых выводили из психического шока».

На борт пришедшего на помощь «Алексея Хлобыстова» подняли тридцать оставшихся в живых и шестнадцать погибших членов экипажа «Комсомольца».

Оценка причин катастрофы лодки «Комсомолец» привела к длительному межведомственному спору — командование Военно-морского флота обвиняло в несовершенстве лодки конструкторов и судостроителей, а последние убежденно заявляли о непрофессиональных действиях экипажа субмарины.

В память о трагедии подводной лодки «Комсомолец» 7 апреля было объявлено в России Днем памяти погибших подводников.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.