Ложь про бунт, или Сенсация за пачку сигарет

Ложь про бунт, или Сенсация за пачку сигарет

Кто о смерти скажет нам пару честных слов,

Жаль нет черных ящиков у павших моряков.

Карандаш ломается, холодно, темно…

Капитан Колесников пишет нам письмо:

[…]

Нас осталось несколько на голодном дне.

Три отсека взорвано, да три еще в огне.

Знаю — нет спасения, но если веришь — жди,

Ты найдешь письмо мое на своей груди.

«Курск» могилой рваною дернулся, застыл,

На прощанье разрубил канаты ржавых жил.

Над водою пасмурно, чайки, корабли.

На земле подлодка спит, но как далеко до земли.

После о случившемся долго будут врать.

Расскажет ли комиссия, как трудно умирать.

Кто из нас ровесники, кто герой, кто чмо.

Капитан Колесников пишет нам письмо.

Юрий Шевчук

Но появилась и другая, если так можно выразиться, довольно хамская и циничная по отношению к экипажу погибшего атомохода гипотеза, которую обнародовала газета «Версия» (10–16 апреля 2001 года). Ценой этой версии стала пачка сигарет, которую корреспондент отдал на въездном КПП за то, что его пропустили в закрытый город Североморск. И проникший сюда журналист якобы встретился с неким военным медиком, который присутствовал при вскрытии тела командира турбинной группы атомохода капитан-лейтенанта Дмитрия Колесникова, принявшего на себя командование «Курском» после гибели Геннадия Лячина. Якобы этот врач под большим секретом рассказал корреспонденту, будто бы он читал предсмертную записку Колесникова, где Дмитрий рассказывал, что, когда «Курск» после взрыва упал на дно, среди экипажа началась паника. Матросы начали прорываться на центральный пост, думая, что Геннадий Лячин жив. А когда Колесников их не выпустил из девятого отсека, они его избили. Якобы именно об этом писал в своей записке Дмитрий, но эту записку решили никому не показывать… Пересказывая содержание записки, медик будто бы утверждал, что Колесников сетовал, что у командира отсека нет пистолета. «Я бы их всех перестрелял», — такие слова из письма Колесникова врач приводил корреспонденту. Также, по словам медика, результаты вскрытия косвенно подтвердили, что перед смертью Колесникова били: у него были сломаны ребра и нос, на лице остались ссадины. Но на вскрытии присутствовали сотрудники ФСБ, которые приказали врачам молчать…

Можно, конечно, попытаться поразмышлять над этой версией, которая безо всякого документального подтверждения вся построена на слухах, претендующих на сенсационность, но лучше, наверное, обратиться к отрытому письму, написанному вдовой Дмитрия Колесникова. Она писала: «Я очень прошу оставить в покое родных и близких погибших моряков с „Курска“, потому что жизнью их существование назвать нельзя. Сил становится все меньше и меньше, время на пользу не идет, и боль никуда не уходит. Я очень прошу журналистов, пишущих о „Курске“: подумайте о том, что вы можете причинить боль своими статьями. Журналисты пишут: „На "Курске" был бунт!“, „Дмитрия Колесникова избили!“. Поймите, нельзя осуждать людей, оказавшихся в такой ситуации, потому что они погибали. Их можно только жалеть. Но Дима, если действительно все было так, как написано в этой газете, совершил подвиг, оставаясь до конца офицером и командиром, отвечавшим за жизни этих мальчишек. Зачем писать про это с таким плохо скрываемым злорадством, превращать подвиг в постыдный проступок? Якобы в записке Дмитрия была такая фраза: „Я жалею, что у меня нет пистолета. Почему не дают пистолетов офицерам, я бы всех их перестрелял“. Это ложь, я видела всю записку, в ней нет этих слов — ни в части „личной“, ни в части „служебной“. Никто не избивал Дмитрия, я была на опознании и видела все своими глазами. От Димы остался обугленный череп, две ноги. Все остальное сгорело. В девятом отсеке, кроме него, были еще офицеры, взрослые, уравновешенные люди, они смогли бы навести порядок, если бы это потребовалось. Я не верю, что в погибающей лодке дело решалось кулаками. Мне кажется, когда им стало ясно, что спасения не будет, они плакали или молились. В Видяеве никогда не закрывались двери квартир, моряки вместе и радости переживали, и горе, оберегали друг друга, а к лодке своей относились как к женщине. Для них чувство дружбы было превыше всего, и я не верю, что кто-то мог думать только о своем спасении. Я не верю этой версии, и от этого мне больно». На стороне вдовы — и правда, и здравый смысл. Она достойно ответила искателям сенсаций.

Трудно представить, где корреспондент газеты нашел такого «разговорчивого» и «смелого» доктора, который, несмотря на грозное предупреждение сотрудников ФСБ, поведал ему сенсационные факты?.. Анонимность врача — это откровенный бред, ведь не составляет никакого труда выяснить, кто именно имел доступ к останкам поднятых со дна Баренцева моря подводников.

27-летний двухметровый рыжеволосый богатырь петербуржец Дмитрий Колесников, потомственный моряк-подводник, стал последним командиром «Курска». В своей жизни он словно бы следовал завету великого флотоводца Степана Осиповича Макарова: «Моряк должен свыкнуться с мыслью умереть в море с честью. Должен полюбить эту честь…» Ему хватило мужества и силы воли во тьме девятого отсека написать прощальную записку, где были слова: «Писать здесь темно, но попробую на ощупь. Шансов, похоже, нет… Хочется надеяться, что кто-нибудь прочитает. Здесь в списке личный состав отсеков, которые находятся в 8-м и 9-м и будут пытаться выйти. Всем привет. Отчаиваться не надо. Колесников». А на обороте — подробный список подводников с указанием боевых номеров матросов, с отметками о проведенной перекличке.

25 октября 2000 года водолазы Сергей Шмыгин и Андрей Звягинцев спустились через прорезанную брешь в восьмой отсек «Курска», прошли через переборочный люк в девятый, где обнаружили тела четырех подводников, среди них был и Дмитрий Колесников, в кармане которого нашли обугленный по краям листок с карандашными строками. Сергей Шмыгин рассказывал про девятый отсек: «Там было как в аду: все обуглено, оплавлено, все в копоти, искали на ощупь…»

Там, в девятом отсеке, произошла еще одна трагедия. Когда водолазы проникли в него, они обнаружили обугленные трупы. Значит, трагедию довершил пожар. Как он мог возникнуть? К вечеру в отсеке началось кислородное голодание, и было решено зарядить РДУ (регенерационные двухъярусные установки) свежими пластинами регенерации. Как пишет Николай Черкашин, «судя по тому, что посмертная записка Колесникова была в масляных пятнах, маслом, хлынувшим из лопнувших при взрыве гидравлических систем, было забрызгано все — и сами подводники, и стенки отсека. При попадании масла, даже одной капли, на пластину химически связанного кислорода — „регенерации“, как ее называют подводники в обиходе, — происходит бурное горение, которое не останавливает практически ничто — ни вода, ни пена, ни порошок… Иногда вспышку „регенерации“ вызывает даже вода, попавшая на пластину… Горящая „регенерация“ превратила девятый отсек в подобие крематория…» Те члены экипажа, которые находились рядом с «регенерацией», погибли практически мгновенно от взрыва, который выжег весь кислород в отсеке и выделил огромное количество угарного газа. Выжившие после взрыва вскоре задохнулись.

«Не надо отчаиваться…» — предсмертный завет Дмитрия Колесникова, который принимал смерть вместе с другими членами экипажа, с людьми, которые были его боевой флотской семьей, честь которой зачем-то пытаются опорочить…

«На примере Дмитрия я буду флот воспитывать! Пока у России есть такие офицеры, как Колесниковы, можно не тревожиться за судьбу страны…» — сказал отцу Дмитрия Колесникова адмирал Вячеслав Попов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.