Чайки и „золотой ключик“
Чайки и „золотой ключик“
Черная вода фиорда мелькнула между скал. Мы спускались к нему из горной долины.
Нет, вода не была черной. В ней отражались стены темного камня, стиснувшие фиорд.
Над улицей небольшого поселка нависла чудовищная скала, вершину которой скрывали тучи. Оторвись от нее кусок-несдобровать домикам. Но мест получше, поуютнее вокруг нет. Тут хоть под скалой, да зато почти на ровном месте, а кругом-только горы, отвесно обрывающиеся в фиорд.
В поселке предстояло дождаться парома. Мы побрели по главной улице, упиравшейся в пристань. Возле магазинов и лавочек слонялись туристы. Длинная очередь машин вытянулась от паромного причала.
Был час отлива. Обнажилась узкая каемка скользкого каменного дна с желтовато-бурыми водорослями. Мальчишки, засучив штаны, шарили под камнями. Они искали разную морскую живность.
В деревянных домиках рыбаков на окнах пестро цвела герань, высаженная в жестяные консервные банки. Женщина, устало склонившаяся над шитьем, не подняла глаз, когда мы, проходя мимо окна, приподняли шляпы.
Марк спросил старика в синем выцветшем комбинезоне, грызшего пустую трубку на скамейке возле хижины, какова глубина фиорда.
— Семьсот, — сказал старик.
— Метров? — невольно задал я лишний вопрос.
Старик промолчал. Марк, нисколько этим не обескураженный, вынул блокнот и после десятка вопросов, на которые старик ответил десятью односложными словами или кивками головы, выяснил, что фиорд никогда не замерзает и что воду с его поверхности можно пить Марку amp;apos; хотелось поподробнее узнать: как же, мол, так, ведь фиорд — морской залив, откуда же в нем пресная вода? Но у старика явно не было желания продолжать беседу. Он уже истощил весь положенный ему на день запас красноречия…
Есть шуточный рассказ о трех братьях-волшебниках, живших когда-то в Норвегии. Однажды старший брат вышел из своего горного убежища на свет божий. Дул ветер, моросил дождь.
— Скверная погода, — сказал волшебник и скрылся внутрь горы.
Прошло лет сто, и из соседней горы вышел второй брат.
— Кто здесь расшумелся из-за погоды? — сердито спросил он и, не дожидаясь ответа, ушел в свои покои.
Не прошло еще каких-нибудь ста лет, как третий брат решил вмешаться в разговор. Он вышел из своего горного чертога красный от гнева и, еле сдерживаясь, сказал достаточно громко, чтобы его услышали братья.
— Если вы не прекратите несносную болтовню, я перейду в соседнюю гору!
Будь старик с изгрызенной трубкой итальянцем, он, оживленно жестикулируя, рассказал бы нам, что в фиорд падает с гор много потоков, вливается уйма речек. Пресная вода легче морской, и она растекается поверху не толстым слоем. Он добавил бы, что, конечно, ветер, подняв волну, легко мог смешать ее с морской. «Но, синьоры, вы сами видите, что в узких фиордах, защищенных высочайшими каменными стенами, сильные ветры — редкость, большая редкость…»
Да, примерно так ответил бы нам итальянец. Однако наш собеседник был норвежцем, и он лишь молча показал рукой на водопад.
Мы вернулись на пристань как раз к приходу парома. Он мало отличался от обыкновенного парохода, только на нижней палубе было много свободного места для автомашин. Назывался паром так же, как и фиорд, который предстояло увидеть его пассажирам, — «Гей-рангер».
Едва мы отчалили, как над паромом закружились чайки. Я заранее запасся хлебом и теперь намеревался вступить с птицами в самые дружеские отношения.
Чайки подлетали всё ближе. Они кричали громко и требовательно. На птичьем языке это, наверное, означало: «Бросай кусок! Да бросай же, мы поймаем на лету! Бросай, говорят тебе!»
Но я не сдавался. Кусочек хлеба лежал у меня на ладони. Марк терпеливо ждал, нацелив фотоаппарат.
Наконец самая смелая чайка, кося бусинки глаз, как бы нырнула ко мне в воздухе. Трепеща крыльями, она на секунду повисла возле моей руки, схватила кусочек и стремительно скользнула прочь. Другие чайки закружились вокруг меня так близко, что я ощущал ветер от их крыльев. Возбужденно гомоня, они требовали свою долю.
— Еще раз! — настаивал Марк, обращаясь не то ко мне, не то к чайкам. — Еще раз, я прибавлю выдержку!
Как жаль, что хлеб быстро кончился! Я шарил в карманах — ни крошки, лишь несколько ирисок «Золотой ключик». Что ж, попробуем! Только как предлагать птицам новое угощение — в обертке или без нее?
Оказывается, лучше без бумажки. Смелая чайка схватила конфетку, но тут же выронила ее. Однако другая поймала лакомство на лету, не дав ему упасть в море.
Пока не кончился «Золотой ключик», чайки дружили с нами. Потом, обругав нас на птичьем языке за недостаточную запасливость, улетели прочь.
… Дул холодный влажный ветер. В плетеных креслах на палубе можно было усидеть минут пятнадцать — потом зубы начинали выстукивать дробь.
Паром плыл как бы в коридоре, закрытом со всех сторон: вода, по бокам — камень; сверху — крыша из туч, плотно надвинутая на скалы.
Чайка схватила «Золотой ключик»
Мы останавливались на несколько минут возле поселков. В городке Странна паром встречали парни в ярко вышитых свитерах. Они держались в стороне от принаряженных девушек. Две молодые матери прикатили на причал голубые коляски с младенцами. Все молча смотрели на пассажиров. Моряк с чемоданчиком, приехавший на пароме, чинно поздоровался с парнями на пристани и остался проводить судно.
«Гейрангер» отчалил. Толпа на берегу стала медленно таять. Вот так же и у маленьких пристаней на наших реках, на наших небольших железнодорожных станциях. Я тоже бегал когда-то с другими мальчишками на берег реки встречать и провожать пароходы. И всегда было немножко грустно, что едут другие, а не я. Тянет-то на пристань или вокзал не от скуки, не от безделья, а потому, что сигнал парохода или электровоза зовет путешествовать, смотреть мир.
Я столько читал и слышал о фиордах, так много от них ждал, что, признаюсь, первое знакомство с ними все же немного разочаровало меня. Да, скалы огромны, вода бездонна, верно… Может, полноте впечатления мешают тучи? Но потом я видел фиорды и в солнечные, тихие дни. Пожалуй, для них как раз больше подходит хмурая погода. Все здесь так грозно, сурово, величественно. Клубящиеся тучи под стать каменным исполинам, недвижная вода, отражая их, темна, как бездна. И чайки белыми хлопьями над чернильной гладью…
Все уменьшается, теряется в фиорде. Встречное судно — как речной катер. Но это двухтрубный морской корабль. Фермы на скалах кажутся снизу такими крохотными, что их даже игрушечными не назовешь.
«Семь сестер» — семь водопадов.
И знаете, где я уже видел раньше подобные следы деятельности титанических сил природы? В родной моей Сибири! Каньоны Ангары и Енисея — именно они, пожалуй, наиболее близки в нашей стране норвежским фиордам.
Думаете, я преувеличиваю красоты сибирских вод и скал, уподобляюсь кулику, который свое болото хвалит? Нет, мысль о сходстве норвежской и сибирской природы не нова. Один путешественник, побывав в свое время на Енисее, нашел, что тамошние скалы напоминают норвежские. Описывая приенисейские деревни, он говорил, что ему «легко было вообразить себя на пристани какой-нибудь деревушки в норвежском фиорде».
Имя путешественника — Фритьоф Нансен.
Великий норвежец писал о Сибири: «…Настанет время-она проснется, проявятся скрытые силы, и мы услышим новое слово и от Сибири; у нее есть свое будущее, в этом не может быть никакого сомнения».
И сама книга, откуда взяты эти строки, названа «В страну будущего»…
Мы — в узкой щели Гейрангер-фиорда.
На скалах над ним не могут жить люди слабовольные, не любящие труд, не умеющие мириться с одиночеством. Вон высоко возле снегов- домик. Туда ведет узкая тропинка, знакомая только обитателям хижины. Серые шарики овец едва отличимы от камней, заваливших пастбище неподалеку от хижины. Как, наверное, надоел заоблачным жителям овечий и козий сыр!
В бинокль виден неподвижно стоящий на крыльце хижины человек. Он сверху смотрит на тучи, птиц и корабли с чужими людьми. Зимой над его полузанесенным домиком лютуют снежные штормы. Если бы не нагроможденные на хижину большие камни, ветры сбросили бы крышу в фиорд.
Обитатель хижины в зимнюю пору почти отрезан от остального мира. Хорошо, если фермер — смелый лыжник и крутизна склонов не страшит его. Оседлав крепкую лыжную палку и тормозя ею в сугробах, он в снежных вихрях скатится вниз, к прибитому на столбе возле нижней дороги своему почтовому ящику. В лавке рыбацкого поселка он узнает, кто из соседей умер, у кого прибавилось семейство…
Задрав вверх голову, вижу три дома, прижавшиеся под нависшей скалой. Выступ защищает их: грохочущие обвалы и грозные лавины проносятся над крышами хижин.
Против этих домов паром замедлил ход. От берега к нам подошла лодка с двумя мужчинами. В нее села молодая женщина. Мне показалось, что она неохотно покидала паром… Многие горные домики связаны телефонами. Но разве может телефон заменить живое человеческое общение?
«Семь сестер», ради которых ездят в Гейрангер-фиорд, — это семь водопадов или, может быть, семь струй одного огромного водопада. Они устремляются с обрыва в фиорд. Две «сестры» совсем тонюсенькие. Их трудно считать полноправными членами этой водопадной семьи.
На другой стороне фиорда клокочет «Жених». Наверное, он сердится, что ему нельзя переброситься через фиорд, чтобы выбрать себе суженую.
Штурман парома на трех языках рассказывает по радио о достопримечательностях, встречающихся на пути. Узнав, что на пароме есть русские, он с трудом произносит:
— Хо-ро-шё. Да. Рюсски!
За водопадом на отвесном выступе скалы темнеет старый дом. Похоже, что он заброшен.
«Здесь жил один норвежец, — разносит радио голос штурмана. — Он, леди и джентльмены, ухитрялся не платить никаких налогов. В его дом можно было попасть только по канатной лестнице. Когда приходили налоговые инспектора, господин, живший в этом доме, поднимал лестницу наверх и любезно приглашал гостей вскарабкаться к нему по скале на чашечку кофе. Не хочет ли кто-либо из господ пассажиров поселиться здесь, чтобы отделаться от налогов самым простым и вполне доступным способом?»
Острота имела успех. Налоги и тут — больной вопрос. Ведь прочли же мы в брошюре, напечатанной в Бергене: «Налоги, как прямые, так и косвенные, очень обременительны в Норвегии и за последние годы достигли весьма высокого уровня, сильно понизив покупательную способность населения».