Л. Троцкий. ОПАСНОСТЬ НА ВОСТОКЕ

Л. Троцкий. ОПАСНОСТЬ НА ВОСТОКЕ

(Доклад на пленуме Московского Совета Р. К. и К. Д. 1 апреля 1919 г.)

Товарищи, вы знаете, что у нас на Восточном фронте были некоторые неблагополучия, которые в частности выразились в потере нами Уфы.[50] Товарищи, может быть, знают, что мне лично пришлось отказаться от возможности участия на партийном съезде для того, чтобы на месте убедиться, насколько наши неудачи глубоки и какие опасности они в себе таят. Мы сейчас опять вступаем в полосу тревожных недель и может быть месяцев, и в этой тревожной атмосфере плодятся и роятся всякие тревожные слухи. Здесь в Москве говорили о том, что колчаковцы приближаются почти что к Казани, что Волга будет перерезана, что мы ее с началом навигации не сможем использовать для транспортных целей и пр., и пр. Я отнюдь не склонен преуменьшать значения наших неудач и поражений. То, что мы потеряли в свое время Пермь, а теперь Уфу, это большой для нас удар, и все-таки я могу с полной уверенностью сказать, что на Восточном фронте никаких катастроф нам ждать не приходится, потому что уже сейчас там ведется деятельная и напряженная работа по восстановлению нарушенной линии фронта. Вы знаете, товарищи, как слагались наши фронты: это происходило, разумеется, не по нашим чертежам, не по нашей воле; они слагались по мере того, как на разных границах Советской Республики обнаруживались вооруженные враги. Так постепенно в течение последних 7–8 месяцев мы получали фронты со всех сторон. У нас фронт на севере, на юге, на востоке и на западе, только с небольшими перерывами и отдушинами. Вообще же, – как мне довелось недавно сказать на международном коммунистическом конгрессе, – если вы из Москвы проведете линию в любом направлении по любому радиусу и продолжите ее достаточно далеко, вы непременно найдете красноармейца со штыком в руках, который охраняет границы Советской Республики и охраняет почти в непрерывных боях. С самого начала самым опасным фронтом для нас мы считали с полным основанием Восточный. Это было после восстания чехо-словацких корпусов. Мы там сосредоточили все силы, какие у нас тогда были, двинули туда лучших наших работников из Петрограда и Москвы и благодаря напряженной общей работе установили твердо наши фронты, которые двинулись, наконец, не назад, а вперед, очистили Волгу и приблизились к Уралу. Но, товарищи, мы не могли развивать эти наши успехи на Восточном фронте. Мы сейчас же оказались вынужденными сосредоточить наше внимание на Южном фронте, и вы помните почему. Южный фронт шел тогда такими полосами, через которые нам грозило наступление англо-французских империалистов, и для нас было ясно, что если Краснов возьмет Царицын, Тамбов, Воронеж, то этим самым он покажет англо-французским империалистам, что дело наступления на Москву очень простое и легкое дело. Он толкнет их на этот путь, т.-е. даст перевес наиболее агрессивным, наступательным элементам англо-французских империалистов против колеблющихся и сомневающихся. Поэтому осенью прошлого года, после первых крупных наших успехов на Восточном фронте, после очищения Волги, нашей основной задачей явилось добиться во что бы то ни стало успехов на Южном фронте. Мы вынуждены были двинуть не только части из тех резервов, которые имелись в тылу; мы оказались вынужденными снять кое-какие надежные, твердые, обстрелянные крупные единицы с нашего Восточного фронта и перебросить на Южный фронт. Точно так же мы вынуждены были поступить по отношению к ряду выдающихся революционных советских работников-коммунистов, которые сыграли решающую роль на Восточном фронте. Все это имело огромное значение. Я тут же скажу – впрочем, мне приходилось об этом в той или другой связи говорить уже не раз, – что иногда для обеспечения успеха на целую дивизию, на целую армию достаточно бывает одного-двух-трех твердых закаленных людей, которые не оглядываются ни направо, ни налево, ни назад, которые по поводу страшных тягот, с которыми связана наша борьба на фронтах, не занимаются пустыми словами, а твердо знают, что нужно либо победить, либо погибнуть. Достаточно одного такого человека для армии, и у этой армии будет прекрасный дух, и она пойдет вперед. Иной раз снять одного такого человека, не оставить в дивизии подлинного революционного вождя такого типа, который я только что охарактеризовал, – это значит посеять неуверенность на верхах, а как только руководящие элементы дивизии, полка или армии чуть-чуть опустят руки, это сейчас же чувствует вся масса красноармейцев. У нас превосходные солдаты. Есть, конечно, кулацкие или малосознательные элементы, но в большинстве своем они – превосходный элемент, с ними можно сделать очень много при наличии твердого руководства, при наличии руководителей, которые твердо знают, куда они ведут, которые не сомневаются, не колеблются, не болтают попусту языком. Когда армия уверена, что у нее твердое руководство, что ее силы и кровь тратятся не зря, тогда она буквально вытягивается вся по одному камертону, по одной струне и одерживает крупнейшие успехи.

Вот почему, товарищи, мы чрезвычайно ослабили Восточный фронт, сняв с него в конце прошлого года не только целые части, но и многих и многих руководящих работников. Мы одержали крупнейшие победы на Южном фронте. Правда, сейчас положение в Донецком бассейне ухудшилось, но там действует сейчас не армия Краснова – вы знаете, что Краснова самого нет, он вышел в отставку, бежал в Новороссийск, были даже слухи (еще неподтвержденные) о его самоубийстве, – там действует армия Деникина, которую он перебрасывает на Дон. Когда мы ослабим армию Деникина, мы не только окончательно освободим Дон, но освободим и Северный Кавказ, ибо на Северном Кавказе контрреволюционных резервов почти не существует, есть лишь небольшой гарнизон для борьбы с местными революционными элементами. Наша задержка в Донецком бассейне объясняется тем, что туда отправлены новые силы, еще недостаточно испытанные; с другой стороны, там чрезвычайный разлив рек, бурное весеннее половодье, которое затрудняет переброску частей. Продвижение вперед наших авангардных частей вынуждено было приостановиться, чтобы они не были отрезаны разливами от питательного тыла, но эта заминка ни в какой мере не говорит о нашей слабости. Можно сказать с уверенностью, что у нас на Южном фронте значительный перевес сил. У нас были там вначале недисциплинированные части, были своеволия со стороны отдельных командиров, была несогласованность, пережитки партизанства. Нужно было проделать очень большую организационную работу на Южном фронте, – и эта работа продолжалась в течение ряда недель и месяцев, – чтобы превратить его в то, чем он является сегодня: в самую надежную колючую стену для защиты Советской Республики и ее центра, Москвы.

Иностранную помощь людьми Деникин вряд ли сможет получить. И во французских войсках в Одессе, и на Черноморском фронте вообще мы наблюдаем полный распад, полное разложение, полное нежелание французского командования вмешиваться в операции. Это объясняется тем, что наша Красная Армия показала силу на ближнем Черноморском и Донском фронтах. Но наша задача все-таки не закончена, и как только состояние рек и мостов позволит – это дело ближайших же недель, а может быть дней, – Южный фронт станет свидетелем дальнейших решительных событий. И здесь мы с полной уверенностью скажем, что эти события будут вполне успешны для нас.

На востоке – с этого я начал – мы имели неудачи. Товарищи, наше огромное преимущество перед нашим врагом состояло и состоит в том, что мы занимаем центральное положение. Я уже сказал, что ко всем нашим фронтам ведет линия, проведенная от московского центра. Благодаря этому мы имеем возможность перебрасывать силы на те участки фронта, где это наиболее необходимо в данный момент (поскольку, разумеется, это допускается состоянием нашего транспорта и продовольственных средств). Мы имеем возможность объединенного командования, ибо мы действуем по внутренней операционной линии. У нас штаб может помещаться в центре. Это преимущество оставалось чисто теоретическим до тех пор, пока у нас не было правильной организации, пока разрозненные отряды не были объединены в дивизии, дивизии в армии, армии подчинены фронтовому командованию, – пока не были созданы Южный, Северный, Восточный и Западный фронты. Эти 4 фронта были подчинены центральному командованию. Только после этой организационной работы мы смогли использовать указанные преимущества. Разумеется, несовершенства есть и их очень много. Но причина их лежит вне армии, в той общей обстановке, в которой мы живем, в общих условиях нашей изголодавшейся, истощенной и истерзанной контрреволюцией страны. Если у нас продовольствия мало, если железные дороги работают плохо, это неизбежно отражается на строительстве армии. Если буржуазия, меньшевики и эсеры сеют в нашей среде провокацию, если союзные империалисты подкупают наше командование, то все это отражается на армии, ибо армия есть центральный пункт, фокус, в котором пересекаются все наши слабые и сильные стороны. Наша сильная сторона – это наш из ряда вон выходящий рабочий класс, передовые слои которого выносят то, чего не выносил ни один класс в мире. Наша сильная сторона – это организованная, дисциплинированная, сильная партия этого класса. Наша сильная сторона – это поддержка лучших элементов крестьянства, которые идут за этим рабочим классом. Вот в чем наша сила. Но в смысле состояния транспорта и продовольствия, разумеется, у нас куча недостатков, и с этой стороны наша работа встречает бесчисленные затруднения. Я не хочу перед вами, ответственными работниками, изображать дело так, что у нас в армии все благополучно, и что во всех недочетах повинен кто-то другой, – я хочу только, чтобы товарищи, которые больше склонны к критике, чем к анализу, сравнили свою повседневную работу с нашей и поняли, что если у них идет работа плохо, то это скверно отражается и на нас, что одно зависит от другого прямо и непосредственно.

Нашим преимуществом является и отсутствие единства у наших врагов. Наши враги были рассеяны на разных фронтах. Главная задача их состояла в том, чтобы действовать одновременно и объединенно, но осуществить это было им очень трудно, потому что им приходилось считаться с чрезвычайной растянутостью нашего фронта. Ведь нужно помнить, что наш фронт достигает 8 тысяч верст длины. В течение этой зимы наши враги делали всевозможные усилия, чтобы создать у себя единое командование, чтобы объединить все свои действия и вести их по единому плану и одновременно. Мы знали на основании различных источников, что к весне начнется наступление с их стороны на всех фронтах. Раньше наиболее серьезным фронтом был Южный. Деникин собирался ударить на Астрахань, затем соединиться с Колчаком и оттуда уже бросить войска на нас. Этот план был разбит нашими успехами на Южном фронте. Мы там разбили Краснова и заставили Деникина передвинуть свои войска на Луганск. Мы имеем теперь наступление с запада, со стороны Литвы и Латвии, с одной стороны, и со стороны Колчака – с другой. Наше наступление на юге, как вы увидите сами, развернется в самом широком масштабе в самое ближайшее время. Сейчас мы переживаем самый острый период в ходе и развитии наших военных операций. Наши враги бросают сейчас на нас все свои резервы. Колчак бросил все свои офицерские школы, Деникин тоже бросил решительно все, что у него есть, эстонцы тоже получили помощь. Если не считаться с возможностью вмешательства французов и англичан, которое в настоящее время едва ли осуществится, то мы должны сказать, что сейчас наши прямые открытые враги мобилизовали решительно все, что у них есть. Мы потеряли Уфу. Произошло ли это по нашей вине, об этом я здесь говорить не буду. Сейчас производится по этому делу расследование. Часть командиров заменена другими, лучшими, а все рабочие, успевшие уйти из Уфы, вошли теперь в 5-ю армию. Я получил телеграфное требование о направлении туда дополнительного количества винтовок для добровольцев, массы которых поступают в нашу армию, внося в нее элемент здорового сопротивления и морального подъема. Если вы представляете себе, при каких обстоятельствах мы вынуждены были создавать нашу армию в течение 6–7 месяцев, – брать рабочих и крестьян, направлять их на фронт, создавать несколько фронтов, затем развертывать эти фронты таким образом, что они к настоящему моменту достигли 8 тысяч верст, – то вы можете себе представить всю напряженнейшую работу, которую мы проделали. Но если мы смогли все это сделать в условиях неприятельского наступления, то мы достаточно сильны, и если мы сейчас потеряли город, если у нас вообще бывают неудачи, то это не должно действовать на нас удручающе. Нужно иметь в виду, что фронт у нас так велик, что он, конечно, мог и загнуться где-нибудь, в каком-нибудь месте; в этом нет ничего неожиданного, если иметь в виду то напряжение, с которым работают люди на фронте, если помнить, что железные дороги у нас очень плохи; нужно наоборот удивляться, что мы потеряли так мало. Натиск на востоке должен был, по плану наших врагов, сопровождаться одновременным наступлением по всей линии нашего фронта. К этому же времени приурочивался ряд внутренних восстаний; частью этого плана были попытки восстания в Симбирской и Казанской губерниях. Несколько времени тому назад мне пришлось простоять около полутора суток недалеко от Симбирска, потому что белогвардейцами был разобран мост. У меня есть целый ряд документальных доказательств того, что все эти наступления и внутренние восстания должны были произойти одновременно и все они приурочивались к 1 марта. Но если мы не сумели осуществить единовременное наступление по всему фронту, потому что наш фронт слишком велик, то в таком же положении оказались и наши враги. В их наступлении тоже были кое-где прорывы, кое-где запоздания.

Одновременно с началом внутренних восстаний и наступлений начали распространяться чудовищные слухи в Москве и в провинции. Эти слухи тоже являются опасным оружием в руках наших врагов. Мне только что, например, сообщили, что в Серпухове неспокойно, что там 6 тысяч текстильщиков отправились к штабу и требуют хлеба, а штаб выставил против них пулеметы. Я немедленно отправился к телефону и спросил, что там делается. Оказалось, что в городе была временная заминка в доставке продовольствия, но сейчас этот вопрос уже ликвидирован. А между тем этот слух дошел до центра, и мне телефонировали о нем из Центрального Совета Профсоюзов. И такими слухами полна страна.

Я должен здесь сказать об одном факте, который я непосредственно наблюдал в Симбирской и Казанской губерниях: во все тамошние восстания и в попытки к восстанию были вовлечены известные круги крестьян-середняков. Это – факт несомненный, и часть вины за него лежит на некоторых местных представителях Советской власти. В Белебее, например, арестована местная уездная Чрезв. Комиссия, которая вела себя непозволительным образом по отношению к местным крестьянам, и там Губ. Советская власть приняла сейчас все меры к тому, чтобы все примазавшиеся к нам бесчестные элементы, все контрреволюционеры и мародеры были расстреляны на глазах крестьян. Так будет во всяком случае поступлено с контрреволюционерами, которые подымали восстания на Советскую власть. (Аплодисменты.) Но вот что, товарищи, является глубоко знаменательным фактом: теперь в этих восстаниях, вспыхивавших в разных местах, ни разу – по крайней мере, на Восточном фронте – не выдвигался лозунг Учредительного Собрания. Во всей Симбирской губ. лозунгом было «да здравствует Советская власть, долой коммунистов, долой жидов!», но нигде не говорили «да здравствует Учредительное Собрание!» У меня есть прокламация, в которой нет ни слова об Учредительном Собрании. Почему? Да потому, что старая поговорка говорит, «что мужик сер, да ума у него медведь не съел». Опыт колчаковщины не прошел для него даром. Он не забыл, что Чернов и другие менее славные соглашатели были вынуждены искать гостеприимства у нас, просить Советскую власть: «пустите нас, обиженных, христа ради». (Аплодисменты.) И если в первое время к крестьянину, которому порою приходится очень тяжко, у которого мы берем сына в армию, у которого берем лошадь и хлеб и которому далеко не всегда можем дать гвозди, железо, стекло, мыло, табак, – если к этому крестьянину можно было подходить с лозунгом Учредительного Собрания еще 4 – 5 месяцев тому назад, то теперь, после того как симбирские, казанские и др. крестьяне видали, как Черновские пятки сверкали по пути из Урала к нам, они потеряли всякую веру в Учредительное Собрание. И теперь издыхающие контрреволюционные силы уже не решаются обращаться к учредилке, потому что знают, что учредилка пошла на портянки. (Аплодисменты.) Чтобы теперь привлечь к себе крестьянина, нужно явиться к нему с лозунгом Советской власти. Крестьянин, может быть, голодает, он бывает раздражен, – это бывает и внутри семьи, когда люди голодны, истерзаны, нервно истрепаны, – но когда крестьяне политически суммируют все то, что они слышат и видят, они приходят к убеждению, что при всякой другой власти им в настоящих условиях будет в 10 раз хуже, чем при Советской власти.

Вначале наша контрреволюция пользовалась открытыми буржуазными контрреволюционерами – Гучковым, Родзянко, Милюковым, – чтобы задержать развитие революции. Но эти открытые империалисты быстро сошли на нет. На смену им явились эсеры со знаменем Учредительного Собрания. Учредительное Собрание было быстро сметено, но память о нем долго была жива у отсталых слоев населения, и империалистская контрреволюция пользовалась правыми эсерами, как орудием, для того чтобы поднимать эти отсталые элементы на восстания, на мятежи и проч. Но и правые эсеры скоро сошли на нет. Сейчас ближайшим орудием в руках империалистской контрреволюции являются левые эсеры, которые объявляют себя сторонниками Советской власти. Правда, левых с.-р. в природе мало, но агентов, которые поднимают знамя левых с.-р. или знамя Советской власти против Советской власти, – таких агентов довольно много. Почему? Потому, что сейчас все кулаки, все контрреволюционеры и все их агенты и прохвосты перекрашиваются в левых эсеров, когда пытаются поднять восстание. В этих труднейших условиях перед нами встает важная задача – закрепить за собой политический и идейный капитал, состоящий в том, что крестьянин понял, что Советская власть – это его власть, в том, что теперь крестьянина уже нельзя двинуть на контрреволюционные действия иначе, как под лозунгом Советской власти. Более того, штабы этих контрреволюционных восстаний организованы теперь совершенно по типу наших штабов. Во всех уездных городишках, в волостях, где вспыхивали восстания, создавались революционные военные советы или комитеты со своими военными специалистами, со своими особыми комиссарами, которые подделывались под советские учреждения, чтобы завоевать доверие крестьянина. И на допросах крестьяне прямо говорили, что они за центральную Советскую власть целиком, но что на местах у них были свои обиды, и что они создавали свои советские органы для того, чтобы отстаивать свои крестьянские интересы, а за этой надстройкой действовали уже агенты Колчака и англо-французских империалистов, идейные вдохновители восстаний – эсеры и меньшевики. Но не удовлетворяясь восстаниями и призывами к стачкам, враги рабочей и крестьянской власти пошли за последнее время на самые тяжкие преступления. Вы знаете о бомбах, которые бросали в красноармейцев в Петрограде. Вы знаете, что в Петрограде были найдены бомбы в помещениях водопровода, предназначавшиеся для того, чтобы взорвать петроградский водопровод и лишить население воды. Между Петроградом и Москвой был перерезан путь, были взорваны мосты, чтобы исключить возможность соединения Петрограда с Москвой. И такого рода явления наблюдаются в разных местах. Мы имеем уже тут инициативу и действия отдельных небольших партизанских отрядов в 10 – 15 – 20 боевиков. Так бывает всегда после крушения больших военных предприятий. На сцену выступают мелкие группы и отряды в разных местах и пытаются доделать сорвавшееся дело.

Меньшевики и эсеры в своих органах прямо, конечно, не говорили, что рекомендуют взорвать петроградский водопровод или разрушить Николаевскую железную дорогу, но они усердно внушают рабочим и крестьянам мысль, что при другой власти будет лучше. Я не сомневаюсь, что 9/10 сколько-нибудь мыслящих эсеров на вопрос, какая власть явится на смену Советской власти, теперь уже не ответят, что этой властью будет Учредительное Собрание. Они знают, что этого не будет. Они убедились в этом на примере украинской и кубанской рады, которые сейчас Деникин свел к нулю, на примере уральско-сибирской учредилки, которая больше не существует. Они видели это на примере учредиловца Чайковского на севере, где господствует английский капрал, а не воля тамошней северной демократии. Ни один сколько-нибудь здравомыслящий человек из среды эсеров не скажет, что на смену Советской власти явится власть Учредительного Собрания. Наоборот, в частных разговорах они сами теперь признают, что мы единственная революционная сила, что если бы пала Советская власть, то тем самым пала бы революция, что сменить Советскую власть могла бы только жесточайшая контрреволюция. Но такова природа этой насквозь развращенной мелкобуржуазной интеллигенции, которая тысячью видимых и невидимых нитей связана с капиталом, что даже когда политическое сознание подсказывает ей, что Советская власть есть единственная революционная власть, она продолжает умничать и измышлять какие-то свои собственные пути. Она не хочет признать, что история, а не мы, создала все, что мы имеем, что Советская Россия есть наследство прошлого, и что нужно вытаскивать Советскую Россию вперед на большую дорогу. Нужно идти по тому единственному пути, по которому только и можно вытянуть телегу русского социалистического развития. Поэтому, г. интеллигент, если у тебя есть хоть частица чести и добросовестности, встань в ряды рабочего класса. Конечно, это трудно: приходится бродить по колена в крови и в грязи на фронте, но нет другого пути. И поэтому впрягайся, господин интеллигент, в эту нашу советскую телегу и будем ее совместно тянуть. Вот ясный неотразимый вывод для всякого сколько-нибудь честного друга народа, но они этого вывода не делают: до такой степени развращена и внутренне испорчена до мозга костей интеллигенция. В ней не осталось живого нравственного сознания, что вся ее политика фактически сводится к тому, чтобы затруднять нашу работу.

В этом именно состоит объективная практическая задача господ литераторов из среды меньшевиков и эсеров. Они считают, что они неприкосновенны – неприкосновенны потому, что им были открыты двери в Советскую Россию, что они легализованы, что они могут печатать на советской бумаге, советским шрифтом свои пасквили. Кроме того, они дожидаются приезда бернской делегации из таких же французских и немецких меньшевиков и эсеров, и они считают, что перед лицом такого грозного судьи, как французские Мартовы и Даны, мы не посмеем тронуть русских Мартовых и Данов. Но наша задача в том, чтобы продержаться против внешних и внутренних врагов, и если нам мешают Мартовы и Даны, мы готовы стереть их в порошок, чтобы только продержаться. (Бурные аплодисменты.)

Вспомните, товарищи, что совсем недавно пролетарская Россия и вы прежде всего, рабочие Москвы, среди этой голодной и суровой зимы имели величайшее нравственное удовлетворение, когда сюда к нам в Москву прибыли представители европейских рабочих на международный коммунистический конгресс. Казалось бы, что русские социалисты – эти господа считают себя социалистами – должны были бы гордиться, что у нас в Кремле, в царско-поповском Кремле собрались представители немецкого, австрийского, венгерского, французского, скандинавского пролетариата. А вместо того они с пренебрежением пишут, что это несерьезные представители, что это какие-то венгерские эмигранты, что венгерская коммунистическая партия слаба, что только отдельные группы представлены на этом съезде. Так писали Мартов и Дан на другой день после нашего коммунистического конгресса. Но, прежде чем просохла типографская краска на их бесстыжей газете, в Венгрии разразилась революция, и поднялась во весь рост власть рабочего класса. Хорошо, что в данном случае опровержение явилось на другой день. Но это не всегда так бывает, иногда между их ложью и опровержением проходит более продолжительное время, и они пользуются им, чтобы отравить сознание рабочих, чтобы вставлять палки в наши колеса и тормозить нашу работу. Если это тяжело отражается на всей нашей работе вообще, то в особенности на нашей военной работе, потому что солдаты нуждаются в однородном сплоченном сознании. Они принимают непосредственное участие в борьбе, они идут умирать за дело, которое считают своим священным долгом, и если в их сознание будет заброшено сомнение, если будут расшатывать их психологию (хотя бы и подделываясь под Советскую власть), тогда, разумеется, армия распадется неизбежно.

Когда мы легализовали меньшевиков и эсеров, мы им говорили: помните, Советская Республика не есть спокойная страна, это – военный лагерь, это – осажденная со всех сторон крепость революции. Помните, что наш рабочий класс не только господствующий класс в стране, но в то же время и революционный гарнизон. У нас есть для советской крепости, для нашей Республики, гарнизонный устав, который не позволяет в ближайшем тылу поднимать восстания, клеветать, лгать, травить, сеять сомнения. Помните, что мы можем претерпеть всякую критику, пока она диктуется стремлением улучшить положение, выполнить задачи рабочего класса. Но если ваша критика будет исходить из стремления подорвать веру рабочих в самих себя, то рука Советской власти опустится на вашу голову с такою же беспощадностью, как на головы Колчака, Краснова, Деникина, ибо для нас имеет значение не этикетка, не прошлое тех или других людей, а только одно – удержаться до того времени, когда революция в Венгрии соединится с революцией в Германии, Австрии, Франции. И теперь мы ближе к этому, чем были несколько месяцев тому назад. Теперь то, что еще недавно казалось таким далеким, стало фактом, и с вышки царско-сельского – теперь детско-сельского – телеграфа и с Московской станции мы разговариваем с министром иностранных дел Венгрии Бела-Куном. Он тоже наш, он участвовал в нашей борьбе, и как эмигрант он командовал небольшим отрядом, который участвовал в подавлении эсеровского мятежа в июле прошлого года. Он один из тех, о которых эсеры писали, что против своих врагов большевики выставили китайцев и наемников австрийского империализма. И вот Бела-Кун является теперь выразителем воли венгерского пролетариата пред лицом всего мира и пред лицом тех, кто шельмовал его, как наемника австрийского империализма. Вчера, как мы узнали по радио из Будапешта, он арестовал эрц-герцога Франца Иосифа или Иоахима Иосифа, не помню, как его зовут, – и тот заявил: «Почему вы меня арестовываете? Я убежденный сторонник Советской власти и желаю стать полезным гражданином социалистической республики; к тому же я давно являюсь сторонником идей Ленина». Товарищи, если они нас довели до голода, до разрухи, то мы их довели до того, что Габсбурги заявляют себя сторонниками идей Ленина, – это тоже чего-нибудь стоит, товарищи!

Позвольте в кратких словах резюмировать выводы. На Восточном фронте, где мы взяли Оренбург, Уфу и Уральск, а затем снова потеряли Уфу, наше положение в общем все-таки следует признать хорошим. На Южном фронте наше положение превосходно. В ближайшие дни мы будем в состоянии перейти на этом фронте в полное наступление. На Украинском фронте мы взяли Очаков, Мариуполь, и дело ближайшего времени – падение Одессы. На западе мы находимся в состоянии обороны, но и оттуда нам не грозят большие неприятности. На Северном фронте мы наступаем, у нас есть там резервы, и мы их отправляем на фронт. Таким образом, со стороны внешней обороны наше дело, конечно, трудно, но не только не безнадежно, а наоборот, закончится нашим полным торжеством, если только тыл будет равняться по фронту. Я знаю, как трудно говорить это здесь, в голодной Москве. Но я всегда и на всех фронтах говорю, что если мы дадим заглохнуть этому нашему историческому центру, Москве, то мы несомненно потушим жизнь и на периферии, но что, несмотря на тягчайшие условия, мы должны продержаться и продержимся, если только червь сомнения не будет подтачивать наш рабочий класс. Если наши рабочие не позволят себе усумниться в правоте и в победном окончании нашего дела, то недалек уже тот час, когда мы увидим восход солнца Европейской революции. Если же у нас опустятся руки, то это будет наша гибель. Этого, товарищи, не должно быть. Мне, например, говорят, что рабочие недовольны на фабриках и заводах. Да как же им быть довольными, когда у нас нет хлеба! Но наши передовые рабочие должны понять положение, они должны учесть и наш голод, и наши неурядицы, но в то же время должны учесть и то, что происходит сейчас во Франции и Англии. Это первое условие, для того чтобы мы имели силу преодолеть все наши тяготы и смело идти вперед. Я не сомневаюсь в том, что и в тылу и в центре эти передовые, сознательные рабочие твердо стоят на своем посту, стоят истощенные, утомленные, голодные, но помнят и свято соблюдают свою клятву – не уступать и не уступать. Конечно, им приходится нелегко, и когда мне говорят, что даже в Московском Совете иногда слышится ропот на военное ведомство, когда жалуются на то, что военное ведомство слишком много забирает себе, то я отвечаю: как же может быть иначе? То обстоятельство, что военное ведомство забирает у Совета и отовсюду лучших работников и рабочих, забирает транспорт и продовольствие, не может, конечно, не вызывать всевозможных нареканий, но нужно помнить, что война – жестокое дело. Поведение военного ведомства может вызвать мгновенное раздражение, но, товарищи, нужно помнить, что ведь это наша армия, что это наше военное ведомство, как нашим является и Московский Совет. Если Московский Совет предпримет то или другое действие, которое на первый взгляд, может быть, покажется неприемлемым, то это дело одно, – но когда внешний враг станет наступать, то каждый из нас скажет: не сметь наступать, это наш Московский Совет! И как бы мы ни были подчас недовольны нашим военным ведомством – я не сомневаюсь, что в минуту опасности мы все, как один человек, скажем: не сметь наступать – это наша армия! И вот, если мы будем вместе таким образом дружно работать, то мы несомненно победим и не только спасем себя, но сможем прийти на помощь и революционной Венгрии и выполнить свой долг перед историей, перед мировой революцией. (Продолжительные аплодисменты.)

Архив 1912 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.