Лос-Анджелес. Рапсодия

Часть первая

Для обыкновенного люда в Голливуде наступил день, яркий калифорнийский день. Но на киностудию солнечный свет не проникал; там горели лишь лампы, чей желто-зеленый свет придает живым мужчинам и женщинам внешность мертвецов, пораженных желтухой. В углу одной из построек, напоминающей амбар, готовились к съемке. Камера была готова, мертвенный свет сиял в полную силу. Два или три ковбоя и парочка клоунов прогуливались неподалеку и курили. Мужчине в вечернем одеянии приклеивали усы, чтобы он походил на английского злодея. Молодая девушка, столь элегантная, столь безукоризненно и безоговорочно прекрасная, что с первого взгляда было ясно, что это звезда, сидела в углу и читала книгу. Режиссер — какой материал для съемки пропадает зря! — приветливо помахал ей рукой. Мисс X. взглянула на него поверх книги. «Сейчас будет сцена, где вы становитесь свидетелем убийства», — пояснил он. Мисс X поднялась, отложила книгу и кивнула горничной, которая подала ей расческу и зеркало. «Нос не блестит?» — спросила она, припудриваясь. «Музыка! — скомандовал режиссер. — Создайте настроение!» Музыканты, которые на всех съемках играют, чтобы создать у актеров необходимый душевный настрой, грянули вальс. Студия наполнилась слащавой мелодией, наши души неуклюже закружились ей в такт. Мисс X. протянула служанке пуховку и прошествовала к камере. «Вы прячетесь за тем занавесом и подглядываете», — объяснил режиссер. Мисс X. исчезла за занавесом. «Сначала рука, — продолжал режиссер. — Вцепилась в занавес. Затем лицо, постепенно». «Хорошо, мистер Z.», — донесся ровный голос кинозвезды из-за куска висящего плюша. «Готовы? — спросил режиссер. — Тогда начали». Камера начала урчать, точно нежная разновидность бормашины. Занавес слегка сдвинулся. Белая рука вцепилась в его край. «Ужас, мисс X.!» — скомандовал режиссер. Белая рука усилила хватку в порыве кинематографического страха. Режиссер с мольбой взглянул на дирижера: «Поэнергичнее!». Заиграли поэнергичнее; волны патоки залили студию. «Теперь лицо, мисс X. Медленно. Только глаз. Хорошо. Задержитесь. Чуть больше ужаса». Мисс X. изобразила душераздирающий испуг. «Хорошо. Очень хорошо. Снято». Камера перестала урчать. Мисс X. появилась из-за занавеса и прошествовала обратно к своему стулу. Открыв книгу, она вновь погрузилась в неспешное изучение теософии.

Мы двинулись дальше и, задержавшись по дороге на несколько секунд, чтобы понаблюдать, как под руководством другого режиссера изображает ужас другой представитель актерской профессии, на этот раз мужчина, проникли в святая святых студии. Мы произносили пароли, ссылались на разрешение директора, отрицали связи с компанией-конкурентом и, в конце концов, были допущены. В одной из комнат стряпали чудеса и природные катаклизмы — тайфуны в ванне, миниатюрные землетрясения, всемирный потоп, расступившееся Красное море, военные действия с помощью игрушечных танков и китайских фейерверков, призраки и Иной Мир. В другой моделировали доисторических животных и архитектуру будущего. В подвалах, таинственно освещенных красными лампами и насыщенных запахом химикатов, ряды машин безостановочно проявляли и печатали фильмы. Их производительность необыкновенно высока. Я позабыл, сколько именно тысяч метров искусства и культуры они могут выдать за день. Не один километр, это уж точно.

Часть вторая

На выходе я купил газету. Это был субботний выпуск; целая страница была занята объявлениями конкурирующих религиозных сект, рекламирующих духовные товары, которые они раздают или продают по субботам. Доктор Леон Такер с музыкальными посланниками на Библейской конференции, завтра, трижды, колокола, гигантский маримбафон, вибрафон, скрипка, фортепиано, аккордеон, банджо, гитара и другие инструменты. Уилтширская баптистская церковь. Гигантский маримбафон звучал заманчиво. Но в Первой методистской церкви (угол Фигероа и Двадцатой) собирались раздавать цветы ко Дню Матери ^{822} всем верующим. (В День Матери вы должны носить красную гвоздику, если ваша мать жива, и белую, если она мертва. Флористы по всему миру страстно любят матерей.) Более того, они организовали эксклюзивную проповедь д-ра Джеймса X. Макларена. Драматический чтец собирался продемонстрировать свои знаменитые «перевоплощения в Линкольна и Рузвельта». Как нам сообщали, д-р Макларен «выступит с уникальным, оригинальным, красноречивым, руководящим и вдохновляющим посланием от имени двух наших Великих Президентов. Поднимает дух и вдохновляет. Полезно для души. Вы вернетесь домой с Чудесными Посланиями этих двух Великих Президентов и почувствуете, что провели вечер в обществе Великих Людей Духа. Послушайте большой орган, квартет музыкантов и нарядный хор». В Голливудской конгрегационной церкви обещали показать фильм о Джеке Кугане ^{823} и его поездке на Ближний Восток; заманчивая перспектива. Но так же манила и фотография мисс Лейлы Кастберг из Церкви Божественных Сил (Продвинутой Мысли); быть может, ее выступление и не слишком интересное — оно должно было состояться в зале Мороско с посвящением Святому Материнству, — но лицо на рекламном объявлении выглядело очень приятно. Менее привлекательно, — во всяком случае с точки зрения благочестивого представителя мужского пола, — выглядели фотографии м-ра Кларка и м-ра Ван Брука; но в умах читателя текст их объявления вполне мог перевесить впечатление от их портретов. «Не пропустите, — гласило объявление. — Триумфальное возобновление. Каждый вечер, кроме понедельника, в 19.30. Переворачивающие душу молитвы и песни. Специальное выступление сегодня! 10 Евангелистов — 10. Евангелистское Собрание Ван Брука-Кларка».

Веселее, живее! Не останавливайся! Прибавь жару! Танцуй и говори! Чарльстон, баптисты. Записи и повторное исполнение. Подъем духа и Гильда Грэй. Шарманка, негр с саксофоном, гигантский маримбафон. Гимны и кино с Ирвином Берлином. ^{824} Молодежные вечеринки и Первая Свободная Объединенная Епископальная Методистская Церковь. Зажигай! «Н.С. Бескин, крещеный еврей, вернувшись из успешной поездки, выступит в Глендайле с лекцией „Почему я стал христианином?“ В еврейском наряде. Экспонируются интересные предметы». Последнее выступление. Знаменитые Имитации на Ферме, 10 Евангелистов — 10. Лучшая на все времена группа ироикомических велосипедистов. Прогрессивные христианские воины. Держись меня. Я принесу моей девочке арбуз сегодня вечером.

Часть третья

День Матери. Но почему не День Девушки? Это было бы масштабнее, можно сказать, демократичнее. Ведь Девушек — как замужних, так и холостых — в Городе Радости намного больше, чем Матерей.

Тысячи и тысячи Девушек, и почти все невероятно хорошенькие. Восхитительно округлые, они, как сказал Т. С. Элиот, «обещают небесное блаженство». ^{825} Небесное блаженство — да, но, судя по их лицам, вряд ли что-то еще. Удивительно однообразные, неиндивидуальные и пустые. Не более выразительные — по крайней мере, на взгляд иностранца, чем другие части их хорошо сложенных тел, которые они так старательно демонстрируют.

На тихоокеанских пляжах эта демонстрация была превосходна. «Прекрасные купальщицы» Мака Сеннетта ^{826} сотнями. Они скакали вокруг нас, пока мы бродили туда и обратно по песку под ветром и лучами солнца. Игривое искушение. Но мы были три святых Антония — Чарли Чаплин, Роберт Николс и я — три мрачных теолога от искусства, слишком глубоко погруженных в дискуссию о путях спасения кинематографа, чтобы оказать повышенное внимание сиренам, как бы ни взывали к нам их округлости.

Часть четвертая

Время коктейля. (Мы пользуемся услугами нашего бутлегера уже два года. Очень достойный человек.) Кубики льда в шейкере — танец миниатюрных скелетов — и достойный напиток разливается по стаканам. A boire, ? boire! [287] Да здравствует Пантагрюэль! Это непьющая Америка. Мы забрались в машину нашего хозяина и покатили — по раскинувшемуся на огромной территории городу. Мимо кинотеатров, театров и танцзалов. Мимо сияющих витрин, отелей и особняков. Вертикальные линии освещенных окон — как ракеты, устремленные в темное небо. А сами здания — кажется, что их не построили, а, как ракеты, запустили в бытие. Тридцать лет назад Лос-Анджелес и городком-то назвать было трудно. Планируется, что к 1940 году он по размерам сравняется с Парижем. По размеру и по веселью. Великий Город Радости Запада.

И что за радость! Радость вечно спешить, быть вечно занятым, не иметь времени на размышления, быть слишком богатым, чтобы в чем-то сомневаться. Радость шуметь и шутить, танцевать и танцевать под шумную дикую музыку, напевая сладострастно

Yes, sir, she's my Baby.

No, sir, don't say «May be».

Yes, sir, she's my Baby now. [288]

Радость громко смеяться и громко болтать ни о чем. (Поскольку мыслям нет места в этом Городе Ужасной Радости, и разговоров здесь не ведут.) Радость пить запрещенный виски из огромных серебряных фляжек, радость обнимать вызывающе дерзких хорошеньких девушек, радость размалевывать щеки, округлять глаза и демонстрировать соблазнительные ножки и фигуру. Радость ходить в кино и театр, сидеть с друзьями в роскошных и неэлитарных клубах, летними вечерами слушать концерты на открытом воздухе в присутствии пятидесятитысячной аудитории, всегда быть среди толпы и никогда в одиночестве. Радость слушать бодрую проповедь по воскресеньям, чаять от пения гимнов, раскаиваться в грехах, получить заряд бодрости. Одним словом, это радость Хорошо Проведенного Времени.

О, с каким усердием, от всего сердца жители Города Радости Хорошо Проводят Время! Рим и Вавилон, Византия и Александрия были скучными и тусклыми, чудовищно правильными по сравнению с современной Калифорнией. Древний мир был не очень богат, ему были знакомы катастрофические бедствия. Богатство Города Радости беспрецедентно велико. Его беспечным жителям не знакомы ни войны, ни эпидемии, ни голод, ни революции; в своем безопасном и все еще полунаселенном Эльдорадо они живут в процветающем, мирном, счастливом согласии. Может быть, самые истинные патриоты — это те, кто молится о национальных бедствиях.

Мы ехали все дальше и дальше по оживленным улицам. (Один автомобиль, сэр, на трех с четвертью жителей.) Высокие здания нависают над улицами, огни взлетают вверх, как ракеты. Дальше и дальше. Неожиданно, магически выделяясь на фоне интенсивно чернеющего неба, на площади перед нами появились неясные очертания большого белого здания. (Только что построили, сэр, храм Лосей ^{827}.) С его крыши лучи десятка прожекторов слали сигналы небесам. Они казались антеннами какого-то необъятного животного, которое ведет поиск в пустоте — чего? Возможно, Истины? Но истина не нужна в Городе Ужасной Радости. Счастья? Его хватает с избытком. Бога? Но Бога уже нашли; он внутри сияющего Храма, он и есть Храм, новенький, на миллион долларов Храм, в котором в этот самый момент члены славного Ордена Лосей собирались молиться — не истощенной аристократичной Леди Бедности, но простой американской миссис Богатство. Пятьсот или шестьсот автомобилей припаркованы у входа. Чего искали сияющие антенны? Да ничего, разумеется, ничего! Они метались так истово просто развлечения ради. Просто чтобы пометаться. Движение — это радость, а это Великий Город Радости Запада.

Часть пятая

Ресторан необъятен. Официанты носятся по залу, разнося огромные тарелки с сытной едой. Размах Гаргантюа! Двухкилограммовые отбивные, стейки размером в четверть стола, филе китового мяса, целые индейки, тушеные в сливках, горы масла. И несмолкаемо гремит варварская музыка. После каждого сочного, сытного блюда юноши и девушки танцуют, сцепившись в любовном поединке. Как бы наслаждался Рабле! По крайней мере, в течение недели. Подозреваю, что вскоре ему стало бы недоставать разговоров и знаний, которыми в его Телемском аббатстве ^{828} сопровождались и оправдывались развлечения. Эти западные развлечения, сочные и сырые, не приправленные никаким умственным соусом, — смог ли бы их переварить лаже такой луженый желудок, как у Рабле? Сомневаюсь. В Городе Ужасной Радости Пантагрюль быстро умер бы от усталости и скуки. Taedium laudamus [289] — так звучит (по крайней мере, для обитателей раблезианского континента) триумфальный гимн калифорнийской радости.

Ресторан неожиданно погружается в темноту. Яркий луч, точно Око Господне на старой гравюре, светит откуда-то с потолка, через весь зал, чуть побродив в поисках и, наконец, обнаружив искомое — сияющую фигуру в белом, певицу вечера. Хорошая, хотя не исключительная певица, в стиле Этель Леви или Дженни Голдер.

Цыплята питаются зерном,

Тюлени питаются рыбой,

Человек питается (многозначительная пауза)

Любовью.

И так далее. Эта зарифмованная лекция по основам физиологии встречается с невероятным энтузиазмом. Энтузиазм сродни радости. Мы в столице Радости.

Финальный взрыв аплодисментов. Божественное веко закрывает сияющее око Господа. Музыка гремит снова. Танцы возобновляются. Чарльстон, фокстрот. «В наши дни есть только одна первоклассная цивилизация — здесь, в Соединенных Штатах и Канадском Доминионе»…