Из дневников 1960―1964

Декабрь, 1960

Слабеющая память и старческий зуд писать письма в «Таймс» на любую тему подтолкнули меня к решению время от времени записывать все, что приходит на ум.

Не одну, наверно, сотню раз сдавал я шляпу старику гардеробщику в «Ритце». На днях, когда после обеда я спустился в гардероб, его на месте не оказалось, и я сам забрал свои вещи. В шляпе я обнаружил карточку всего с двумя словами: «Нездоровый румянец».

28 декабря 1960

<…> Вспоминали с Кристофером об обеде /в Донхед Сент-Мэри. — А.Л./, когда были у Клоделя ^{830}. Визит этот помню смутно: en voyage [291] в Париж мы крепко выпили. Старик был глух и нем. За столом собралась вся его семья — жена, сыновья и невестки. Вместо приветствия вложил мне в руку только что вышедшее ?dition de luxe [292] своих стихов. Подарок? Стал его благодарить, но он отобрал книгу и положил ее на стол. Я решил, что достанется она мне лишь в том случае, если весь вечер буду себя хорошо вести. Оживленная беседа — в основном по-английски. Время от времени губы старика начинали двигаться, и тогда раздавался сдавленный крик: «Тише! Папа говорит!», прерываемый невнятными, животными звуками. Некоторые из этих звуков адресовались мне. Мне послышалось, что он сказал: «Как будет по-английски potage de midi?», и я ответил: «Суп к обеду». Потом выяснилось, что он — автор сочинения под названием «Partage de midi» ^{831}. В его черепашьих глазах вспыхнула злоба. После обеда дамы затеяли спор, дать ли папе коньяку. Взяв рюмку, он немного оживился, велел принести альбом с фотографиями, посадил меня рядом и стал своими артритными пальцами переворачивать страницы. <…> Когда мы уходили, положил руку на ?dition de luxe, бросил на меня взгляд, полный змеиной ненависти, — и оставил книгу лежать на столе. На следующий день он сообщил одной из своих невесток, что мы с Кристофером — tr?s [293] джентльмены.

31 декабря — 1 января 1961 года

Из «Дейли Мейл» пришел сигнал романа Грэма Грина «Ценой потери». Хотели, чтобы я написал рецензию, — заплатили бы, надо полагать, фунтов сто. Пришлось отказаться: что бы ни написал, потом было бы стыдно. Тема — если говорить начистоту — касается непосредственно его самого: досада писателя католика, которого, вопреки его желанию, превозносят как «католического писателя» и который в то же время, совершая прелюбодеяние, лишает себя божественной благодати. Герой «Ценой потери» — усталый, изверившийся сластолюбец, который прячется вдали от цивилизации, в лепрозории в Конго, — вновь обретает человеческие черты, но не «веру» и с жизнью расстается самым абсурдным, мелодраматическим образом. Врач — атеист. Правоверные миссионеры более не пытаются сеять разумное, доброе, вечное и ничем, кроме строительства и финансов, не интересуются. Пренелепый католик-мирянин внушает своей юной жене мистические идеи. Удались автору превосходная проповедь отца настоятеля и затхлая атмосфера, царящая в лепрозории. Попадающий в лепрозорий журналист — грубая подделка. В первый раз — молюсь, чтобы это было лишь мимолетное настроение, — Грэм предстает напрочь лишенным веры. К этому надо прибавить (нет, убавить): мастерство Грина тускнеет. Сложное положение, в котором оказался герой, описывается трижды, один раз — в «волшебной сказке», которая, по идее, должна продолжаться всю ночь, но рассказывается всего-то десять минут. Эпизод с бегством Део Грация не получился. Грэм всегда недоволен. В своих ранних книгах он ропщет на бедность и безвестность; сегодня — на успех. Винюсь: я был одним из тех, кто причислил его к «гнусной» категории «католических писателей». Раньше он сетовал на неумеренность своих сексуальных потребностей, теперь — на их нехватку. Такую книгу я рецензировать не могу.

4 января 1961 года

Написал Грэму, что, судя по его последнему роману, репутация «католического писателя» выводит его из себя. Что в этом, несомненно, есть и моя вина, о чем искренне сожалею. Двенадцать лет назад многие католики ставили его веру под сомнение, я же ездил по Англии и Америке и изо всех сил старался их переубедить. <…> Для старых, испытанных скаковых лошадей, для Элизабет Боуэн, Джона Бетджемена, Лесли Хартли, прошлый год получился хуже некуда: они с треском проиграли все скачки до одной. Нэнси Митфорд и Тони Поуэлл ^{832} еще держатся в седле. А вот автор «Ценой потери» в седле не удержался.

5 февраля 1961 года

Обедал с Тони и Вайолет Поуэлл. Отправились на панихиду по сэру Эдварду Лонгфорду. При приближении к юдоли печали чувства к усопшему сменились малопристойными шуточками. <…> Когда Нэнси сказали, что за завтраком он замертво свалился под стол, она заметила: «Прямо как Чарльз Диккенс». Когда ее пригласили на похороны, она заявила: «На наши похороны он не приходил ни разу». <…>

12 февраля 1961 года

Огромное удовольствие рассчитывать прислугу: можно выбросить все подарки, которые они мне преподнесли.

4 мая 1961 года

Во многих книгах вплоть до самого последнего времени героя облыжно обвиняют во всех смертных грехах, и у него появляется возможность наконец-то выяснить, кто его настоящие друзья, а кто нет, — ведь настоящий друг никогда не заподозрит его в преступлении. Интересно, а кого бы из своих друзей счел незапятнанным ни в одном дурном деле я? Если бы, к примеру, до меня дошли слухи, что Эндрю Девоншир арестован за гомосексуализм, Энн Флеминг — за отравление мужа, а Боб Лейкок — за кражу со взломом, что бы я решил? — «Надо же? Кто бы мог подумать?»

21 июня 1961 года

Помню, как мы с Грэмом /Грином. — А.Л./ в обществе знаменитостей отправились в Реймс, на завод шампанских вин. Перед вылетом нам вручили список членов делегации. Среди них был и Алан Прайс-Джонс. «Я остаюсь, — заявил Грэм. — С этим Джонсом я не поеду!» — «Что ты против него имеешь?» — «Он мне глубоко отвратителен». — «Его не будет, он всегда принимает все приглашения и в последний момент останавливается на самом заманчивом. Его наверняка перехватили». И Грэм сел в автобус. Но в аэропорту нас ожидал Алан — он приехал на машине. Грэму деваться было некуда. С собой у него была бутылка виски, и он тут же, чтобы поднять себе настроение, к ней приложился. Прикладывался он к бутылке и во время vin d'honneur [294], и на банкете. После ужина, в одиннадцать вечера, Грэм решил отправиться в бордель и был искренне удивлен, узнав, что в это время бордели уже закрыты. Спать я пошел рано — на следующий день мы должны были чуть свет выехать в Эперней. Утром в холле я обнаружил Алана Прайс-Джонса, он был свеж и элегантен и выглядел восемнадцатилетним. Следом за ним из лифта вывалился Грэм: глаза красные, как у кролика, лицо белое, руки дрожат. «До четырех утра пил виски», — выпалил он. «С кем?» — «С Аланом Прайс-Джонсом».

15 июля 1961 года

Узнав о самоубийстве Хемингуэя, перечитал «Фиесту». Когда книга вышла впервые, она меня поразила: вместо рыбной ловли и боя быков — пьяные разговоры. Язык и сейчас, когда я ее перечитал, производит сильное впечатление, а вот сюжет оставляет желать… Вначале Роберт Кон описан очень подробно, чего нельзя сказать о других персонажах. Вся книга задумана как трагедия Кона, однако сам он к финалу отступает в тень.

18 июля 1961 года

Несколько дней разбирал свой архив с идеей начать писать автобиографию (что-то напишет Алек ^{833} в своей?) и обнаружил записи с мыслями и случаями из жизни за последние пятнадцать лет. Привожу их здесь в произвольном порядке, без дат.

Глубоко аморальный принцип: «Через сто лет все будет точно так же». Вся мораль целиком зависит от случайности. Всякий акт свободного волеизъявления, хорош он или плох, сказывается до скончания света.

После смерти Рональда Нокса ^{834} Дуглас Вудрафф приехал в Меллз и попросил Кэтрин отдать ему на память какую-нибудь вещицу покойного. Отлично, он имеет в виду что-то конкретное? «Больше всего мне бы хотелось, — признался Дуглас, — забрать пишущую машинку, на которой Рональд печатал свой перевод Вульгаты». — «К сожалению, — отвечает К., — машинка сломалась, и мы ее выбросили. Перед самой смертью он купил новую, но почти совсем на ней не работал». — «Сойдет и эта», — сказал Дуглас, забрал новую пишущую машинку и был таков.

Читать газеты, особенно рецензии, все равно, что сидеть в поезде и слышать, как сосед по купе указывает своему спутнику на происходящее за окном и, комментируя, все безбожно перевирает. «Вот белая лошадь, — сказал он, когда мы проезжали Уэстербери, — из рассказа Честертона». ^{835} В первый момент хочется вмешаться, поправить, но разум противится: «Какого черта?»

Душу язычника принято сравнивать с птицей, пролетающей через освещенный холл и исчезающей в темноте. Лучше было бы сравнить ее с птицей, мечущейся в темной комнате и бьющейся в окна, между тем как за открытыми дверями — воздух и солнце.

Политик — не тот, кто стремится к власти, чтобы проводить политику, которую считает необходимой, а тот, который проводит политику, чтобы добиться власти.

В отрочестве мы все американцы, умираем же французами. Двойники не узнают друг друга.

Требовать истину от низших классов — неслыханная наглость.

«Моя дорогая, многие, очень многие будут просить вашей руки». — «В самом деле? Откуда вы знаете?» — «У преступниц никогда не бывает отбою от женихов».

Нервы домработницы.

Раньше король был жертвенным животным, потом — жертвой предательства и убийства. В наши дни корону водрузил себе на голову народ. И теперь не снести ему головы.

Кем ты сегодня обедаешь?

Политики торгуют, припрятав ценники.

Нации не доживают до старости. Они заболевают и умирают в день своего совершеннолетия.

Из-за своих соседей язычников христиане довели современное общество до такого состояния, когда многие грехи утратили свою привлекательность, а многие завиральные идеи — свое правдоподобие. Во времена наших дедов жадность вознаграждалась всеобщим почитанием и властью; роскошь воспринималась как свидетельство хорошего тона; людям жилось так хорошо, что предупреждения пророков представлялись устаревшими и вздорными; гедонисты были счастливы, а атеисты подавали пример добродетели; казалось, что преисподней не заслуживает никто. Чтобы отказаться от мира и плоти и испытывать страх перед дьяволом, нужна была героическая вера. Теперь же для этого нужен всего-навсего здравый смысл. Однако здравым смыслом в наши дни похвастаться могут немногие.

18 сентября 1961 года

Воспоминание. Рэндолф ^{836} /Черчилль. — А.Л./ в первый раз прочитал Библию: «Мой Бог! Какой же Бог все-таки негодяй!»

26 марта 1962 года

Когда мы молимся, нас предупреждают, чтобы мы не ждали от Бога ответа, не испытывали чувства близости к Богу. «Утешения» ниспосылаются очень редко, на них не следует рассчитывать, не следует придавать им значение. «Не можешь молиться? Есть что просить у Бога? Ты пытался? Жалеешь, что не получилось? Значит, действительно молился». Для скептика в этом суть обмана.

9 мая 1962 года

Совершить внутренний акт самоотречения и стать чужим этому миру; наблюдать за своими соотечественниками так, как наблюдал бы за иностранцами, удивляясь их обычаям, с терпением относясь к их глупостям и с равнодушием — к их враждебности. Не в этом ли секрет счастья в наш век посредственности?

Если делаешь добро — то полной мерой и без чьего бы то ни было посредства. Никогда не досаждай другим своей добротой.

Вчера посмотрел фильм «Ночь нежна». О Фицджеральде я услышал впервые лишь после его смерти, после войны, когда один кинорежиссер заметил, что он оказал на меня огромное влияние.

(а) Американские самоубийцы Фицджеральд, Хемингуэй были отошедшими от веры католиками.

(в) Litera scripta manet. [295] Впечатление глаза и уха мимолетно. Перечитывая после фильма книгу, не вызвавшую у меня особого восторга, я поймал себя на том, что говорю: «Так вот как, оказывается, было дело? Так вот она на самом деле какая!» Все, кроме Эйба и исполнительницы главной роли, играли хорошо. Вывести сестру на передний план было, может, и неверно, но оригинально. Чтобы Дайвер казался американским героем нового типа, в фильме он пускает в ход кулаки. Над темой, для романа очень важной, — надругательство над сельским уединением — режиссер надругался с первых же кадров. Весь эпизод с неграми, да и с полицией тоже, потерян. Бесконечные, длящиеся по несколько минут (чтобы не сказать часов) поцелуи совершенно лишние. Режиссер не понял главного: Дайвер не тот человек, кто смог бы вылечить Николь. Будь фильм чуть примитивнее — и получилась бы вполне пристойная экранизация довольно посредственной книги. В результате же несуразно дорогой механизм киноиндустрии пасует перед сидящим за пишущей машинкой захмелевшим янки. Впрочем, мы, писатели, должны помнить: наши «характеры» и наши «драмы» — не более чем тени в сравнении с реальными людьми и их драмами.

Искусственность Киплинга не в пример больше искусственности его современников декадентов. В казармах слыхом не слыхивали о «Гомере» и «лире».

Помазанием Церковь из последних сил защищает уши от вторжения звука. Но Природа провидением Господним сделала это намного раньше. Человек уже слышал все, что было миру сказать ему, и больше ничего слышать не хочет.

5 октября 1962 года

Писать, думать и молиться можно исключительно о других; мечтать же — только о самом себе.

По мере взросления и старения все больше узнаешь о том, что тебе не дается.

25 декабря 1962 года

Моя дочь Маргарет, выходя из церкви после службы и разглядывая свое обручальное кольцо: «Для церкви оно в самый раз. Сверкает».

10 июня 1963 года

Друзей мы любим не за их умение забавлять нас, а за наше умение забавлять их. В моем случае таких людей становится все меньше.

3 сентября 1963 года

Тридцать пять лет назад, чтобы познакомиться с людьми, чьи представления о жизни и манера выражаться вам чужды, приходилось ехать очень далеко и испытывать в пути немалые неудобства. Теперь же для этого достаточно переступить порог собственного дома.

Любая судьба хуже смерти.

Март 1964 года

Рэндолфа Черчилля положили в больницу, ему должны были удалить легкое. Объявили, что опухоль не злокачественная. <…> Перед отъездом в Рим я встретился с Эдом Стэнли в «Уайте» и сказал ему, что прогресс современной науки очевиден, раз у Рэндолфа удалось найти хоть что-то «не злокачественное».

Пасха, 1964 год

Сравнить церковную службу с охотой. Основная задача охотника (священника) — выследить лису и подстрелить ее. Если он выследит лису и охота удастся, ему заплатят. Одни, если они хорошо держатся в седле и знают местность, не отстают от собак и подбирают добычу; другие выпивают в укрытии и, не торопясь, ездят по дорожкам.

Когда я впервые пришел в церковь, меня поразила не торжественность церемониала, а то, как умело справляется со своим делом священник. Перед ним стояла очень важная задача, которую, кроме него, выполнить было некому. Он и служка поднялись к алтарю со своими принадлежностями и взялись за дело, совершенно не интересуясь тем, что происходит у них за спиной, и — уж тем более — вовсе не собираясь произвести на прихожан впечатление.

«Сопричастность» (литературный жаргон) читателя — вовсе не обязательно спор с автором, как полагают немцы. Произведению искусства «сопричастен» тот, кто изучает его с благоговением и пониманием.