Как я убежал от буров

I

В течение первых трех недель моего заточения я пытался уговорить бурские власти освободить меня как представителя прессы, хотя с самого начала не исключал возможности побега или бунта. Мне отвечали, что я лишился статуса гражданского лица из-за участия в отражении атаки бронепоезда. Я возражал, что не произвел ни единого выстрела и в плен был взят безоружным. Строго говоря, это было правдой. Но газеты в Натале находились во власти буров. Они пестрили красочными описаниями моих подвигов, а исчезновение локомотива и наличие раненых относили исключительно на мой счет. В конце концов генерал Жубер ^{649} заявил, что ко мне следует относиться как к военнопленному, потому что я нанес урон бурам, дав ускользнуть локомотиву, и неважно, стрелял я в кого-то при этом или нет. В первую неделю декабря, как только я узнал об этом решении, я тотчас же утвердился в мысли о побеге.

Позвольте мне полностью, за исключением лишь незначительных поправок, привести ниже мои старые записи.

Здание государственных образцовых школ располагается в центре прямоугольного дворика, с двух сторон оно окружено металлической решеткой, а с двух других — забором из рифленого железа высотой футов в десять. Сами по себе эти сооружения не стали бы препятствием на пути энергичного молодого человека, но тот факт, что внутри они охранялись часовыми, стоящими в пятидесяти ярдах друг от друга с ружьями и пистолетами наготове, превращал их в практически неодолимое препятствие. Стена из людей — самая непробиваемая из всех существующих.

В результате постоянного наблюдения и мучительных размышлений мои товарищи заметили, что в определенный момент часть стены за небольшим круглым зданием уборной (которое можно видеть на плане) находится вне поля зрения часовых. Электрические фонари в середине площадки ярко освещали весь дворик, но восточная стена оставалась в тени. Таким образом, первоочередной задачей было пробраться мимо часовых около круглого здания. Затем нужно было улучить момент, когда они поворачиваются друг к другу спиной. Далее, перебравшись через стену, мы окажемся в саду соседнего дома. Дальнейшие действия были туманными и неопределенными. Как выбраться из сада, как пройти незамеченными по улицам, как обойти патруль на подходах к городу и, прежде всего, как преодолеть двести восемьдесят миль до португальской границы? Все эти вопросы нам еще предстояло решить.

Одиннадцатого декабря вместе с капитаном Халдейном и лейтенантом Броки мы попытались совершить отчаянную, но так и неудавшуюся попытку побега. Пробраться в круглое здание не составило особого труда. Но вот выбраться из него и перелезть через стену оказалось задачей не из легких. Что, если часовые, находящиеся всего в пятнадцати ярдах, повернутся и посмотрят наверх! Поднимут ли они тревогу или начнут сразу стрелять — поручиться за их действия не мог никто. Несмотря на это, я был преисполнен решимости совершить еще одну попытку. Весь день двенадцатого декабря я провел в страхе, который к вечеру перерос в отчаяние. После того, как два моих друга совершили вылазку, но сочли момент неблагоприятным, я пересек прямоугольный дворик и спрятался в круглом здании. Я стал наблюдать за часовыми сквозь щель в металлической обшивке. Некоторое время они оставались бдительными и невозмутимыми. Затем внезапно один из них повернулся, подошел к своему товарищу и вступил с ним в беседу. Теперь они оба стояли ко мне спиной.

Сейчас или никогда! Я встал на выступ, схватился руками за край стены и стал подтягиваться. Дважды я отпускал руки, борясь с нерешительностью, но на третий раз наконец собрался с духом и вскарабкался на стену. Мой жилет зацепился за металлические украшения на стене. Мне пришлось потратить несколько драгоценных секунд, чтобы высвободиться. Я бросил прощальный взгляд на часовых, все еще занятых разговором в пятнадцати ярдах от меня. Один из них закуривал сигарету, и я до сих пор помню отблеск огня на тыльной стороне его ладони. Затем я бесшумно спустился в соседний сад и затаился в кустах. Свобода! Первый шаг сделан, и пути назад уже не было. Оставалось только дождаться товарищей. Кусты были надежной защитой от чужих глаз, так как в лунном свете отбрасывали на землю черные тени. Я пролежал там в течение часа, испытывая страх и беспокойство. Люди в саду постоянно сновали туда-сюда и в какую-то минуту в нескольких ярдах от меня даже остановился мужчина и стал что-то высматривать Где были все остальные? Почему они не предпринимали никаких попыток?

Тут вдруг я услышал чей-то голос с внутренней стороны, отчетливо произнесший: «Все пропало». Я подполз поближе. Смеясь и болтая всякую чушь, вдоль стены прогуливались два офицера, намеренно вставляя в разговор латинские слова. Когда я уловил свое имя, то решился кашлянуть. Один из офицеров тотчас же замолчал. Другой сказал, медленно и четко: «Они не могут выбраться. Охрана начеку. План не удался. Ты можешь вернуться назад?». Тут неожиданно все мои страхи улетучились. Вернуться было невозможно. Я не мог надеяться на то, что переберусь через стену незамеченным. К тому же, на этой стороне не было удобного выступа. Судьба указывала вперед. Я сказал сам себе: «Без сомнения, меня поймают, но я хотя бы использую данный мне шанс». Я сказал офицерам, что пойду один.

В тот момент я был в подходящем настроении — неудача предприятия очевидна, надежды на его успешное завершение равны нулю. Даже не стоило пытаться взвешивать «за и против». Как указано на карте, ворота находились всею лишь в нескольких ярдах от другого поста. Со словами «Toujours de l'audace» [245] я надел шляпу и, даже не пытаясь спрятаться, пересек сад и прошел мимо окон дома. Выйдя на дорогу, я повернул налево. Я был на расстоянии меньше пяди ярдов от часового. Многие из них знали меня в лицо. Не могу сказать, видел он меня или нет, потому что старался не оглядываться. Я с трудом сдерживался, чтобы не побежать. Пройдя около ста ярдов и не услышав оклика, я понял, что второе препятствие осталось позади. Я был на свободе в Претории.

Я неторопливо шел по ночной улице, держась середины дороги и напевая себе под нос. Повсюду было полно буров, но они не обращали на меня никакого внимания. Наконец я добрался до окраины, сел на мостик и задумался. Я был в центре вражеской страны. Мне не к кому было обратиться за помощью. Между мною и Делагоа-Бей простиралось почти триста миль. О моем побеге станет известно на рассвете. Преследование начнется незамедлительно. В любом случае, все пути перекрыты — город пикетируется, местность патрулируется, поезда обыскиваются, железнодорожные пути охраняются. На мне был гражданский фланелевый костюм. В кармане у меня было семьдесят пять фунтов и четыре плитки шоколада. Компас и карта — чтобы не заблудиться, а также опиумные таблетки и мясные кубики — чтобы поддержать силы, остались у моих друзей из привилегированных школ. В довершение, я не знал ни слова ни по-голландски, ни по-кафрски — как я смогу достать провиант или узнать дорогу?

Но вместе с надеждами исчез и страх. У меня появился план. Нужно отыскать железную дорогу на Делагоа-Бей. За неимением компаса и карты мне придется идти вдоль путей, невзирая на пикетчиков. Я взглянул на звезды. В небе ярко светил Орион. Около года тому назад он направил меня из пустыни к берегам Нила. Он дал мне воды. Теперь же он выведет меня на свободу. Без свободы я не мог жить также, как без воды.

Прошагав полмили на юг, я наткнулся на железную дорогу. Была ли это дорога на Делагоа-Бей или Питерсбургская ветка? Если первая, то она должна идти на восток. Но эта, похоже, шла на север. Хотя, может статься, ее проложили чуть в стороне из-за холмов. Я решил идти вдоль нее. Ночь была восхитительной. Легкий ветерок освежал мне лицо, и я вдруг ощутил прилив безудержной радости. Я был свободен, пусть даже на один час. Лучше чем ничего. Дух приключений опьянял меня все больше. Звезды были на моей стороне, иначе я бы не смог совершить побег. К чему тогда предосторожности? Я прибавил шагу. Там и здесь мелькали огни патрульных костров. Каждый мост охранялся. Но мне удалось обойти все посты, делая небольшой крюк в особо опасных местах, однако прятаться я почти не пытался. Возможно, именно поэтому меня не поймали.

По дороге я обдумывал дальнейший план. Пройти триста миль до границы мне будет не под силу. Нужно забраться на проходящий поезд и где-нибудь укрыться — под сиденьями, на крыше или между вагонами. Мне вспомнился побег из школы Пола Бультона в приключенческой сказке «Шиворот-навыворот» ^{650}. Я представил, как вылезаю из-под сиденья и подкупаю, или уговариваю какого-нибудь толстяка из первого класса. На какой поезд сесть? Конечно же, на самый первый. Прошагав два часа, я наконец различил вдали сигнальные огни станции. Я сошел с путей и, обогнув станцию, спрятался за насыпью в ярдах двухстах от платформы. Я рассчитывал на то, что поезд сделает остановку и не успеет набрать скорость до того, как приблизится ко мне. Прошел час. Я стал терять терпение. Тут послышался гудок паровоза и грохот вагонов. Из темноты возникли большие желтые фары. Состав постоял минут пять на станции и тронулся снова, грохоча и выпуская пар. Я подкрался к путям лихорадочно соображая, что делать дальше. Нужно выждать, пока проедет паровоз, иначе меня могут заметить. Только после этого я могу побежать к вагонам.

Поезд тронулся медленно, но скорость набрал раньше, чем я ожидал. Яркие фары стремительно приближались. Грохотание переросло в рев. Темная масса на секунду нависла надо мной. Черный силуэт машиниста на фоне пламени топки, темные очертания паровоза, клубы пара — все это быстро промелькнуло перед моими глазами. Я бросился к вагонам, вцепился во что-то, разжал руки, опять вцепился, снова разжал, нащупал какую-то ручку, и меня оторвало от земли — лишь ступни волочились по насыпи, и, наконец, с усилием взобрался на сцепление пятого вагона. Поезд оказался товарным — на полу валялись мешки, покрытые слоем угольной пыли и забитые чем-то мягким. Как оказалось, внутри были такие же пустые мешки из-под угля; поезд по-видимому возвращался обратно на шахту. Я забрался наверх и зарылся в этих мешках, теплых и удобных. Возможно, машинист видел, как я забираюсь в вагон, и поднимет тревогу на следующей станции? Куда направлялся этот поезд? Где будут его разгружать? Будут ли его обыскивать? Это дорога на Делагоа-Бей? Что я буду делать утром? Да какая разница! Сегодня мне уже повезло. Новые проблемы — новые решения. А сейчас мне нужен сон. Да и что могло быть лучшей колыбельной для сбежавшего заключенного, чем перестук колес, уносивших его от вражеской столицы со скоростью двадцать миль в час?

Не знаю, как долго я спал, но проснулся я внезапно и почувствовал, что вчерашний энтузиазм покинул меня, — будущее оптимизма не сулило. Нужно сойти с поезда, утолить жажду и найти какое-нибудь укрытие, пока не рассвело. Я не могу позволить себе пойти на риск и дожидаться разгрузки. Завтра я попытаюсь забраться в другой поезд. Я покинул свое уютное убежище и выбрался на сцепление между вагонами. Поезд шел достаточно быстро, но я чувствовал, что сейчас самое время его покинуть. Я ухватился за железную ручку, оттолкнулся от нее левой рукой и спрыгнул. Меня два раза подбросило, и через мгновение я растянулся за насыпью. К счастью, я отделался лишь синяками, хоть и сильно ударился. Поезд, мой верный ночной союзник, уносился вдаль.

Было еще темно. Я находился посреди широкой долины, окруженной низкими холмами и устланной высокой травой, промокшей от росы. Я поискал воды в соседнем овраге и вскоре нашел чистую лужицу. Я испытывал сильную жажду, но продолжал пить и после того, как напился, — ведь впереди был долгий день.

Вскоре стало светать, и небо на востоке, все в заплатках из тяжелых темных туч, окрасилось в желтые и красные цвета. Я с облегчением увидел, что железная дорога простиралась по направлению к восходящему солнцу. Значит я выбрал правильный путь.

Напившись вдоволь, я направился к холмам в надежде найти среди них укромное местечко. Когда я добрался до маленькой рощи, расположенной на одной из сторон глубокой лощины, уже полностью рассвело. Я решил переждать здесь до сумерек. Только одно меня утешало: никто в мире не знал, где я нахожусь, — даже я сам. Было около четырех утра. До заката еще четырнадцать часов. Мне не терпелось продолжать путь, пока были силы, из-за чего казалось, что время тянется в два раза медленнее. Поначалу было нестерпимо холодно, но солнце постепенно согревало землю, и к десяти часам жара была уже невыносимой. Моим единственным соседом оказался стервятник, который проявлял неумеренный интерес к моей персоне и время от времени издавал мерзкий, зловещий клекот. С высоты холма я мог видеть всю долину. К западу вырисовывались железные крыши домов какого-то городка. Разбросанные тут и там фермы с зарослями деревьев вносили разнообразие в холмистый пейзаж. У подножия находился кафрский крааль, фигуры его обитателей мелькали то на фоне возделанных участков земли, то около пасшихся на полях коз и коров. Днем я съел одну плитку шоколада, что при такой жаре вызвало у меня дикую жажду. Маленькая лужа находилась где-то в полумиле, но я не решился покинуть свое надежное укрытие; время от времени я видел в долине шагающих или едущих верхом белых людей, а однажды к роще даже подошел бур и два раза выстрелил в птицу рядом со мной. Но меня никто не обнаружил.

Волнение предыдущей ночи сменилось безысходностью. Я очень хотел есть, потому что не поужинал перед побегом, а шоколад, как известно, не утоляет голод, хотя и поддерживает силы. Я также хотел спать, но заставить себя отдохнуть я не мог — при мысли о том, что может ждать меня в будущем, мое сердце начинаю биться сильнее. Я думал о возможных последствиях побега; с неописуемым содроганием я представлял, как буду пойман и вновь посажен. Все философские идеи, которыми прикрываются люди в часы спокойствия и безопасности, не приносили мне ни малейшего утешения. В бедственном положении от них не было никакой пользы. С сокрушительной силой я осознал, что сколько бы я себя не настраивал, от врагов мне не спастись без помощи Провидения, которое вмешивается в вечную закономерность причин и следствий гораздо чаще, чем мы признаемся в этом, я не мог рассчитывать на успех. Я долго и искренне молился, прося о помощи и наставлении. Моя молитва, как мне кажется, была чудесным образом услышана, и просьба в скором времени исполнена.

Эти строки я написал много лет тому назад, когда впечатления от случившегося со мной были еще свежи в памяти. Однако в то время я не мог рассказать всего. Иначе бы я подверг риску свободу, а может, и жизнь тех, кто оказал мне помощь. По прошествии многих лет эти причины исчезли. Пришло время поведать о дальнейших событиях, которые изменили мое безысходное положение и помогли мне спастись.

В течение дня я внимательно наблюдал за железной дорогой. Я насчитал два или три поезда и решил, что столько же будет и ночью. Нужно забраться на один из них; в следующий раз у меня должно получиться лучше. Я приметил крутой откос, на который длинные товарные поезда взбирались очень медленно. Иногда они снижали скорость до человеческого шага. Нужно выбрать точку, где поезд не только поднимается в гору, но и чуть заворачивает; пока вагоны будут поворачивать, ни машинист, ни охранник не смогут заметить меня из паровоза. Такой план казался мне разумным во всех отношениях. Как и в прошлый раз, я планировал покинуть состав до рассвета, покрыв таким образом за ночь еще шестьдесят или семьдесят миль. В результате завтра я окажусь где-то в ста пятидесяти милях от границы. Почему бы не повторить вчерашнюю удавшуюся попытку? Чем черт не шутит? Еще три дня — и я на португальской территории. У меня оставалось две или три плитки шоколада и полный карман раскрошенного печенья — другими словами, достаточно, чтобы поддержать моральные и жизненные силы в случае необходимости. Обратиться, пусть и всего один раз, за помощью к прохожему было бы необоснованным риском. Я с возрастающим нетерпением ждал наступления темноты. Наконец долгий день подошел к концу. Облака на западе загорелись огнем, по долине растянулись тени холмов; громоздкая бурская повозка с длинной упряжкой медленно тащилась по дороге к поселению, кафры собирали скот и сгоняли его к краалю; дневной свет постепенно угасал, и вскоре стало совсем темно. Только после этого я двинулся к железной дороге. Пробираясь через камни и высокую траву, я задержался, чтобы напиться вкусной холодной воды из ручейка. Добравшись до холма, при подъеме на который поезда замедляли ход, я стал искать, где дорога поворачивает. Найдя подходящее место, я спрятался за маленьким кустом и стал ждать. Час, два, три часа — поезда все не было. Прошло шесть часов после того, как здесь проходил последний поезд. Следующий непременно должен быть на подходе. Еще один час томительного ожидания. Никакого поезда! Мой план разваливался на глазах, и надежда капля за каплей покидала меня. Может быть, поезда не ходят здесь ночью? В дальнейшем я выяснил, что так оно и было; я мог прождать поезда до самого рассвета. Однако около полуночи я потерял терпение и зашагал вдоль путей, решив проделать пешком хотя бы десять или пятнадцать миль. Это оказалось не так легко. Все мосты охранялись вооруженными людьми, а через каждые несколько минут на моем пути встречались палатки. Местами мне попадались станции с прилепившимися к ним деревеньками с железными крышами. Весь фельд был залит ярким светом луны, и мне часто приходилось делать большой крюк или ползти, избегая опасных мест. Покидая железную дорог, я забредал в болотистую местность, увязал в трясине, прокладывал себе путь через высокую траву, покрытую росой, пробирался через ручьи, над которыми возвышались железнодорожные мосты. В конце концов, я промок по пояс. За время плена я отвык от физической активности, поэтому очень быстро выбился из сил. Усталость усугублялась также голодом и жаждой. Наконец я приблизился к очередной станции.

Это была платформа посреди фельда, с парой зданий вокруг. В глаза мне бросились три длинных товарных состава, стоящие на запасных путях. Вероятно, их оставили там на ночь. Вагоны, застывшие неподвижно в лунном свете, подтвердили мои опасения об остановке ночного движения поездов. Мой план, еще утром казавшийся таким стройным, потерпел полное фиаско.

А что если прямо сейчас забраться в один из этих поездов, спрятаться среди груза и проехать так весь следующий день, а если повезет, то и ночь? С другой стороны, куда поезд направляется? Где он будет останавливаться? Где его будут разгружать? Как только я залезу в вагон, жребий будет брошен. От мысли быть пойманным при разгрузке в Уитбанке, Мидделбурге или любой другой станции на протяжении долгих двухста миль до границы, мне становилось не по себе. Перед тем как пойти на риск, нужно любой ценой выяснить пути следования этих поездов. Для этого я должен проникнуть на станцию, исследовать метки на вагонах или грузе — все это было мне по силам. Я дополз до платформы и пристроился между двумя длинными составами на запасных путях. Но как только я принялся за изучение обозначений на вагонах, до меня донеслись приближающиеся громкие голоса. Несколько кафров смеялись и выкрикивали что-то со свойственной им резкой интонацией, а какой-то, как мне показалось, европеец бранился и отдавал им приказания. Я пополз обратно между двумя поездами и незаметно, но как можно быстрее перемахнул через насыпь и скрылся в высокой траве.

Мне нечего не оставалось, как брести вперед — и с каждым шагом меня охватывали все большее отчаяние и безысходность. Особенно несчастным я почувствовал себя, когда огляделся и увидел вокруг огоньки домов, сулящие тепло и уют. Но я знал, что для меня их свет был обманчивым. Тем временем вдали, на залитом лунным светом горизонте, заблестели шесть-восемь больших огней, означающих приближение Уитбанка или Мидделбурга. Одновременно слева из темноты также возникли два-три огня. Они не были похожи на огни жилых домов, но что это могло быть и на каком они от меня расстоянии, я не смог определить. Возможно, это кафрский крааль. Мои силы на исходе, а положение плачевно — что если рискнуть и попросить помощи у кафров? Я слышал, они ненавидели буров и были дружественно настроены по отношению к британцам. В любом случае они меня не арестуют. Может статься, они даже накормят меня и уложат спать. Хотя я и не знал ни слова на их языке, но подумал, что ценность английской банкноты будет им понятна. Если повезет, я смогу убедить их помочь мне. Проводник, пони — но, прежде всего, отдых, тепло и еда, уговаривал я себя. Огни манили меня.

Прошагав около мили с этим решением, я вдруг осознал уязвимость и безрассудность такого шага. Я повернул обратно к дороге и прошел половину пути назад. Потом я вдруг остановился и сел, не имея ни малейшего понятия, что делать и куда идти. Я был абсолютно сбит с толку. И тут ни с того ни с сего все мои сомнения испарились в мгновение ока. Мне вдруг стало абсолютно ясно, что я пойду по направлению к кафрскому краалю. Мне и раньше случалось держать в руках планшетку и выводить на ней карандашом разные письмена, в то время как кто-то касался моей руки или запястья. В данный момент мною овладело то же самое «бессознательно-подсознательное» состояние. Я быстро зашагал по направлению к огням, которые, как я рассчитывал, были всего лишь в паре миль от железнодорожной станции. Вскоре выяснилось, что они находятся гораздо дальше. Даже по прошествии часа или полутора они казались мне такими же далекими, как и прежде. Но я упорно шел вперед, и в скором времени где-то около двух или трех часов ночи я понял, что это был не кафрский крааль. Постепенно стала вырисовываться изогнутая линия зданий, и вскоре я увидел, что приближаюсь к группе домов, стоявших вокруг угольной шахты. Теперь я явственно видел колесо, которое приводило в движение ворот, а огни, заведшие меня так далеко, оказались огнями в топках. Тут же, окруженный парочкой более легких построек, стоял маленький, но крепкий каменный двухэтажный домик.

Я сделал привал в траве, чтобы оглядеть местность и обдумать дальнейшие действия. Было еще не поздно повернуть назад. Однако этот путь вел к бесполезным блужданиям, и кончится все тем, что меня измучит голод, у меня начнется жар, меня обнаружат или мне придется сдаться. Здесь, по крайней мере, был хоть какой-то шанс. Еще до побега я слышал, что в районе угольных шахт вокруг Уитбанка и Мидделбурга были дома, где проживали англичане. Им разрешили остаться в этой местности, чтобы работа шахт не останавливалась. Возможно, я пришел к одному из таких домов? Кто скрывался за его непроницаемыми темными стенами? Бритт или бур; друг или враг? Впрочем, были еще варианты. В кармане у меня было семьдесят пять фунтов английскими банкнотами. Если я назову свое имя, то вполне могу убедить оказать мне помощь, пообещав тысячу фунтов вознаграждения. Есть надежда, что мне попадется человек, занимающий в войне нейтральную позицию, он по доброте душевной или за большую сумму денег согласится помочь мне в моем отчаянном положении. Без сомнений, я должен попытаться вступить в переговоры, пока у меня еще были силы защитить себя, если почему-то вдруг обстоятельства окажутся неблагоприятными. Все же сомнения одолевали меня, когда я неровной походкой вышел из погруженного во тьму фельда на яркий свет огней топок и, повернув к спящему дому, постучат кулаком в дверь.

Ни звука. Я постучал снова. Наверху забрезжил огонек, и окно приоткрылось.

? Wer ist da? [246] — раздался мужской голос.

Меня охватил смертельный страх.

? Мне нужна помощь, со мной произошел несчастный случай, — ответил я.

Я услышал, как кто-то спускается по лестнице, отодвигает задвижку и отпирает замок. Дверь распахнулась, и наспех одетый высокий мужчина, с бледным лицом и черными усами, возник передо мной из темноты передней.

Что вам угодно? — спросил он, на этот раз по-английски.

Нужно было срочно что-то придумать. Прежде всего, необходимо вступить в переговоры с этим человеком и добиться его расположения, чтобы он не поднял тревогу и не позвал на помощь.

? Я бур, — начал я. — Со мной произошел несчастный случай. Я должен был присоединиться к своему коммандос в Комати-Поорт. По дороге мы дурачились, и меня выбросило из поезда. Я был без сознания несколько часов. Мне кажется, я вывихнул плечо

Невероятно, как быстро подобные вещи приходят в голову. Казалось, я знаю эту историю. Хотя я не имел ни малейшего понятия, что именно я скажу и каким будет мое следующее предложение.

Незнакомец внимательно на меня посмотрел, и немного поколебавшись, наконец сказал:

? Ну что же, заходите.

Он отступил вглубь неосвещенной передней, открыл дверь пошире и указал левой рукой в направлении темной комнаты. Я вошел в комнату, спрашивая себя, не окажется ли она моей тюрьмой. Он последовал за мной, чиркнул спичкой, зажег лампу и поставил ее на стол. Комната была маленькой, она служила столовой и гостиной одновременно. Помимо большого стола я также заметил письменный стол, два или три стула и один из так называемых автоматов для содовой, который представлял собой два стеклянных шара, насаженных друг на друга и закрытых тонкой проволочной сеткой. Тем временем мой хозяин положил на край стола револьвер, который, вероятно, держал прежде в правой руке.

? Не могли бы вы рассказать поподробнее об этом вашем несчастном случае в поезде? — спросил он после некоторого молчания.

? Думаю, — ответил я, — лучше было бы рассказать вам правду.

? Я тоже так думаю, — медленно произнес он.

Я набрал в легкие воздуха и выложил все начистоту.

? Я Уинстон Черчилль, военный корреспондент «Морнинг Пост». Прошлой ночью я сбежал из Претории. Мне нужно пересечь границу («Пересечь!»). У меня есть деньги. Вы мне поможете?

Последовала еще одна долгая пауза. Мой собеседник тихонько поднялся со стула и закрыл дверь. Этот жест не внушил мне надежды, хотя его можно было расценивать двояко. Затем он внезапно ринулся ко мне с протянутой рукой.

? Слава Богу, вы пришли именно сюда! Это единственный дом в округе, где вас не выдадут властям! Но здесь мы все англичане, и мы окажем вам поддержку.

По прошествии многих лет гораздо легче вспомнить, чем описать нахлынувшее на меня чувство облегчения. Всего минуту назад я считал, что нахожусь в ловушке, а теперь друзья, пища, помощь и все остальное были в моем распоряжении. Я чувствовал себя тонущим, которого выловили из воды и вдобавок сообщили, что он только что выиграл Дерби!

Мой хозяин представился мистером Джоном Ховардом, управляющим угольных шахт в Трансваале. Он принял гражданство и стал буром за несколько лет до войны. Однако его не призвали воевать против британцев, принимая во внимание его национальность, а также некоторые весьма убедительные доводы, которые он предоставил местному фельдкорнету ^{651}. Таким образом, ему было разрешено остаться на шахте вместе с несколькими другими людьми, сохранять ее в рабочем состоянии и следить за порядком, до тех пор пока разработка угля не возобновится полностью. Помимо его ассистента, который был англичанином, на шахте также находились машинист из Ланкашира, и два шахтера-шотландца. Эти четверо были подданными Великобритании, и им позволили остаться только при условии соблюдения строгого нейтралитета. Его самого как гражданина республики Трансвааль могут обвинить в государственной измене и приговорить к расстрелу, если меня обнаружат в его доме или же выяснится, что он меня укрывал.

? Ничего, — сказал он, — что-нибудь придумаем. — И добавил: — Фельдкорнет был здесь сегодня утром и спрашивал о вас. Они объявили о вашем исчезновении по всему округу, и теперь вся железная дорога тщательно обыскивается.

Я сказал, что ни в коем случае не хочу подвергать его опасности. Все, что мне нужно, — это еда, пистолет, проводник и, если возможно, пони, и тогда я попытаюсь пробраться к морю, передвигаясь по местности только ночью, подальше от железной дороги и населенных пунктов.

Но он не хотел даже слышать об этом. Он что-нибудь придумает. Однако нужно соблюдать крайнюю осторожность. Повсюду шпионы. У него были две служанки-голландки, которые, к слову сказать, жили прямо в доме. К тому же повсюду на приисках и у насоса работали кафры. Перечислив возможные опасности, мистер Ховард задумался. И вдруг он сообразил:

? Да вы, должно быть, умираете от голода!

Я не стал ему противоречить. Он тотчас же кинулся на кухню, предварительно разрешив мне воспользоваться бутылкой виски и автоматом для содовой, о котором я уже упомянул. Через несколько минут он вернулся с холодной бараньей ногой и другими деликатесами и, предоставив мне отдать им должное, вышел из дома через заднюю дверь.

Прошло около часа, прежде чем мистер Ховард вернулся. Я почувствовал, что силы возвратились ко мне, а в душе воцарилась надежда на благополучный исход. Уверенность в успехе росла, теперь мне все было по плечу.

? Все в порядке, — сказал он. — Я посовещался с ребятами, они тоже хотят поддержать вас. Вы спрячетесь в шахте и пробудете там до тех пор, пока мы не придумаем, как переправить вас через границу. Есть одна трудность, — сказал он, — это skoff (еда). Голландка следит за каждым куском, который я съедаю. Повариха будет спрашивать, куда делась баранья нога. Ночью я что-нибудь придумаю. Вам же нужно как можно быстрее спуститься в шахту. Постараемся, чтобы вам там было удобно.

Тем временем рассвело, и я последовал за моим хозяином через маленький двор за ограждения, где стоял ветряной двигатель. Здесь нас встретил полный мужчина, который стиснул мне руку, представившись мистером Дьюснапом из Олдема.

? В следующий раз они все проголосуют ^{652} за вас, — прошептал он.

Дверь открылась, и я вошел в кабину лифта. Мгновение — и мы были в недрах земли. На дне шахты нас ждали два шахтера-шотландца с фонарями и большой связкой — свернутыми одеялами и матрасом. Некоторое время мы шли по черному как смоль лабиринту, поворачивая, петляя, переходя с уровня на уровень, пока наконец не остановились в каком-то отсеке. Воздух здесь был свеж и прохладен. Мой проводник положил на землю свой сверток, а мистер Ховард протянул мне пару свеч, бутылку виски и коробку сигар.

? С этим добром никаких проблем, — сказал он. — Все это хранится под замком, а ключ у меня. Но надо будет решить, как и чем накормить вас завтра.

? И не высовывайтесь, чтобы не случилось, — дал он мне на прощание последнее указание. — В течение дня здесь будут кафры, но мы присмотрим, чтобы никто из них не зашел на вашу половину. Пока они ничего не видели.

После этого четверо моих друзей с фонарями в руках покинули меня, и я остался один. Несмотря на густую черноту шахты жизнь казалась окрашенной в розовые тона.

Принимая во внимание все трудности, через которые мне пришлось пройти, теперь я почти с полной уверенностью мог рассчитывать на свободу. Вместо унизительной поимки и длинных месяцев прозябания в тюрьме (на этот раз, скорее всего, общего типа), я рисовал себе возвращение в армию героем, предвкушай свободу и наслаждался азартом приключений, столь свойственным молодым сердцам. Пребывая в этом благостном состоянии и подгоняемый сильнейшей усталостью, я вскоре забылся глубоким, но торжествующим сном победителя.

II

Не знаю, как долго я спал. Но когда я открыл глаза, то мне показалось, что день был уже в полном разгаре. Я стал искать свечу, но никак не мог ее нащупать. Решив, что в галереях могут быть опасные ямы, я решил не двигаться и ожидать дальнейших событий. Прошло несколько часов, прежде чем слабый отблеск фонаря сообщил мне о чьем-то приближении. Это оказался сам мистер Ховард, в руках у него была курица и другая снедь. Он также принес мне несколько книг. Он удивился, почему я не зажигаю свечу. Я сказал, что не смог найти ее.

? Разве вы не положили ее под матрас? — спросил он.

? Нет.

? Тогда ее сгрызли крысы.

Он сообщил мне, что шахты кишат крысами. Несколько лет назад он завез сюда белую крысу, питающуюся падалью, и животные со временем прижились и размножились. Он рассказал, что ему пришлось съездить за курицей в дом доктора-англичанина в двадцати милях отсюда, так как он опасался двух служанок-голландок, которые задавали много вопросов по поводу бараньей ноги, виновником исчезновения которой был я и никто другой. Если не удастся раздобыть завтра еще одну курицу, то ему придется положить себе на тарелку двойную порцию и потихоньку переложить еду в сверток, пока служанка выйдет из комнаты. Он также добавил, что буры объявили о моем побеге по всему округу, в правительстве Претории переполох. Теперь все англичане, проживающие около шахт в Мидделбурге, находились под подозрением, так как именно здесь я мог рассчитывать на помощь. Я опять высказал мысль о том, что мне следует пробираться одному, с помощью проводника-кафра и пони, но мистер Ховард и слышать об этом не желал. Нужно выработать четкий план, сказал он, как переправить меня через границу, но я должен быть готов к тому, что мне придется провести в шахте довольно длительное время.

— Здесь, — добавил он, — вы в абсолютной безопасности. — Мак (он имел в виду одного из шахтеров-шотландцев) знает все заброшенные штольни и выработки, где никому и в голову не придет искать вас. Здесь есть место, где вода поднялась на фут или два и почти достигает поверхности. Если вдруг начнется обыск, то Мак нырнет вместе с вами туда и переправит вас в штольню, которая находится позади. Там вас точно никто не найдет. Мы напутали кафров историями о привидениях, и к тому же, мы постоянно за ними наблюдаем.

Он посидел со мной, пока я обедал, после чего ушел, оставив полдюжины свечей. По совету мистера Ховарда я сунул их под подушку и под матрас, а потом опять ненадолго заснул, и внезапно пробудился от ощущения, что около меня что-то шевелится. Казалось, будто кто-то дергает за мою подушку. Я быстро протянул руку. Послышалась возня. Крысы пытались добраться до свечей. Но я вовремя спохватился, и мне удалось свечи спасти. Я зажег одну свечу. К счастью для меня, я никогда особенно не боялся крыс. Удостоверившись в их пугливости, я не сильно беспокоился на их счет. Все же три дня, проведенные на шахте, нельзя отнести к самым приятным воспоминаниям моей жизни. Легкое топанье маленьких лапок и постоянно ощущаемое шуршание и шевеление вокруг не прекращались. Однажды, задремав, я вдруг проснулся оттого, что одна из крыс быстро по мне пробежала. Но как только я зажигал свечу, эти существа становились невидимыми.

Следующий день, если его можно назвать днем, прошел своим чередом. Было четырнадцатое декабря, третий день после моего побега из тюрьмы. Некоторое разнообразие внес визит двух шотландских шахтеров, с которыми мы вступили в длительную дружескую беседу. От них я узнал, немало удивившись, что глубина шахты составляла всего лишь двести футов.

В некоторых заброшенных штольнях, сказал Мак, виден даже дневной свет. Не хочу ли я ненадолго прогуляться в сторону старых выработок и взглянуть самому? По пути туда мы долго блуждали кругами, спускаясь вверх и вниз по подземным галереям, и провели около четверти часа у края шахтового ствола, куда с трудом пробивал себе дорогу из внешнего мира серый и тусклый солнечный свет. Во время этой прогулки я заметил большое количество крыс. Они мне показались весьма приятными маленькими зверьками — практически белые, но с темными глазами, которые, как меня заверили, при дневном свете были ярко-розовыми. Три года спустя один британский офицер, дежуривший в округе, написал мне, что слышал на лекции мой рассказ о белых крысах и их розовых глазках и счел, что никогда не слышат более вопиющей лжи. Он не поленился спуститься в шахту и убедиться воочию и теперь просит прощения за то, что усомнился в моей честности.

Пятнадцатого декабря мистер Ховард сообщил, что шум по поводу моего исчезновения немного поутих. В районе, где располагаюсь шахты, никаких следов беглеца обнаружено не было. Бурские власти теперь придерживались мнения, что я прячусь в Претории в одном из домов сторонников Британии. Они не верили в то, что я мог ускользнуть, из города. При таких обстоятельствах этой ночью можно было даже прогуляться по фельду, и если все будет спокойно, то на следующий день я могу перебраться в одну из задних комнат служебного помещения. С одной стороны, мистер Ховард казался абсолютно спокойным, с другой, был чрезвычайно взволнован нашей авантюрой. Таким образом, я отправился на замечательную прогулку под луной и подышал восхитительным свежим воздухом, а вслед за тем, немного раньше назначенного времени, переселился во внутреннюю комнату служебного помещения, устроившись за упаковочными ящиками. Здесь я провел три дня, по ночам выходя на прогулки по бесконечной равнине в сопровождении мистера Ховарда или его помощника.

Шестнадцатого декабря, на пятый день моего побега, мистер Ховард сообщил мне, что он придумал, как помочь мне перебраться через границу. От шахты шла ветка, соединявшаяся с главной железной дорогой. По соседству здесь живет голландец по фамилии Бюргенер, которой собирается отправлять груз шерсти на Делагоа-Бей девятнадцатого декабря. Этот человек весьма расположен к англичанам. Мистер Ховард уже поговорил с ним, посвятив его в наш секрет, и он согласился оказать нам поддержку. Товар мистера Бюргенера упакован в большие тюки, которые займут два или три больших вагона. Они будут загружаться со стороны шахты. Тюки можно положить таким образом, чтобы между ними осталось небольшое место в центре вагона, где можно было бы меня спрятать. После погрузки тюки покроют сверху брезентом, и маловероятно, что вагоны станут обыскивать на границе, если оболочка будет нетронутой. Согласен ли я использовать этот шанс?

Я волновался за исход предприятия в большей степени, чем за что-либо другое со времени моего побега. Когда путем невероятных усилий человек добивается труднодостижимой цели и наслаждается этим ощущением в течение нескольких дней, перспектива потерять все разом становится невыносимой.

Я уже считая свободу делом решенным, и мысль о том, что у меня не будет возможности действовать, находясь полностью во власти непредсказуемых действий пограничников, крайне тревожила меня. Возможно, я бы даже предпочел отправиться в путь по фельду с проводником и пони и вдали от людей шаг за шагом пробираться через обширную территорию бурской республики, чем подвергаться такому суровому испытанию. Однако, в конце концов, я принял предложение моего благородного спасителя, и мы начали приготовления.

Возможно, я бы волновался еще больше, если бы прочел в британских газетах сообщения следующего содержания:

Претория, 13 декабря. — Несмотря на то, что побег мистера Черчилля был тщательно спланирован, у него практически нет шансов добраться до границы.

Претория, 14 декабря. — Сообщается, что мистера Черчилля поймали на пограничной железнодорожной станции Комати-Поорт.

Лоренсу-Маркиш, 16 декабря. — Поступило сообщение, что мистер Черчилль был задержан в Вотервал-Бовене.

Лондон, 16 декабря. — Относительно побега мистера Черчилля из Претории выражаются опасения, что его в скором времени могут поймать и если поймают, то есть вероятность, что расстреляют, и т. д.

Или если бы узнал об обещанном за меня вознаграждении из объявлений о моей поимке, которые распространялись повсеместно и были развешены вдоль железной дороги.

Я очень рад, что тогда не имел обо всем этом ни малейшего понятия.

Восемнадцатого декабря день тянулся очень медленно. Насколько я помню, большую часть времени я провел за чтением романа Стивенсона «Похищенный». Захватывающие страницы этой книги, в которой описывается побег Дэвида Бэлфура и Алана Брека через горную долину, пробудили во мне ощущения, с которыми я был знаком не понаслышке. Быть беглецом, быть преследуемым и разыскиваемым — само по себе тяжелое психологическое переживание. Опасности на поле брани, шальные пули и артиллерийские снаряды — это одно. Но когда тебя преследует полиция — это совсем другое. Необходимость скрываться и обманывать порождает чувство вины, подрывающее твое моральное состояние. Осознание того, что в любую минуту на твоем пути может кто-то встретиться — неважно, должностное лицо или любой прохожий, — и спросить: «Кто ты?», «Откуда ты?», «Куда ты идешь?» — вопросы, на которые ты не можешь дать вразумительного ответа, крайне подрывает уверенность в себе. Всеми фибрами души я боялся испытания в Комати-Поорт. Но я понимал, что должен пройти через это испытание со страхом и смирением, чтобы заслужить благоприятный исход.

Тут мои размышления прервали ружейные выстрелы совсем неподалеку, а вслед за ними еще несколько. Зловещее предположение промелькнуло в моем мозгу. Это буры! Ховард и кучка британцев вступили с ними в неравный бой в самом сердце вражеской страны. Мне было строго-настрого запрещено покидать мое убежище. Следуя указаниям, я оставался за ящиками, пребывая в сильнейшем волнении. Вскоре стало ясно, что мои опасения напрасны. Из служебного помещения до меня донеслись голоса и смех. Похоже, там происходил приятный дружеский разговор. Я вернулся к своему товарищу Алану Бреку. Наконец голоса смолкли. Вслед за тем моя дверь приоткрылась, и в дверном проеме появился бледный и чем-то озабоченный мистер Ховард. На его лице, однако, была широкая улыбка. Он закрыл за собой дверь и медленно подошел ко мне, находясь, по-видимому, в весьма приподнятом настроении.

? Здесь был фельдкорнет, — сказал он. — Нет, он не вас искал. Он сообщил, что вас поймали вчера в Вотервал-Бовен. Но я не хотел, чтобы он тут рыскал, поэтому предложил ему пострелять из ружей по бутылкам. Он выиграл у меня два фунта и уехал страшно довольный. На сегодня все готово, — добавил он.

? Что я должен делать? — спросил я.

? Ничего. Следовать за мной, когда я приду.

В два часа утра девятнадцатого декабря я оделся, ожидая сигнала. Дверь отворилась. Появился мой хозяин. Он поманил меня рукой. Никто из нас не проронил ни слова. Он вывел меня через главное помещение к боковой железнодорожной ветке, где стояли три огромных полувагона. На их фоне двигались три фигуры, освещенные лунным светом. Очевидно, это были мистер Дьюснап и шахтеры. Группа кафров загружала в последний из вагонов огромный тюк с шерстью. Ховард направился к первому вагону и медленно пошел вдоль него. По пути он сделал мне знак левой рукой. Я ухватился за буфера и увидел перед собой дыру между тюками с шерстью. Отсюда в середину вагона шел узкий туннель, через который легко мог пробраться человек. В центре оказалось достаточно места, чтобы лежать и даже сидеть. Здесь я и устроился.

Прошло три или четыре часа. Сквозь щели в деревянном полу и пустоты между мешками уже стали пробиваться слабые лучи восходящего солнца, как вдруг послышался звук приближающегося паровоза. За этим последовал глухой удар и лязг сцепления. Через несколько минут состав с грохотом тронулся с места, унося меня в неизвестность.

Я приступил к обследованию своего нового жилища и произвел учет имеющегося у меня снаряжения и провианта. Во-первых, я обнаружил револьвер. Это была моральная поддержка, хотя мне трудно было представить, как именно использовать его наилучшим образом, случись такая необходимость. Во-вторых, здесь были две жареные курицы, несколько кусков мяса, буханка хлеба, дыня и три бутылки холодного чая. Путешествие к морю не должно было занять более шестнадцати часов, — впрочем, в военное время могли произойти задержки.

Теперь в мое крохотное убежище проникало достаточное количество света. Деревянные стены и пол пропускали солнечные лучи между трещины, и они находили ко мне дорогу сквозь лабиринты мешков. Пробравшись по туннелю к концу вагона, я обнаружил щель шириной не меньше одной восьмой дюйма, через которую я мог наблюдать за окружающим миром. Я заранее запомнил все названия станций, чтобы следить за движением поезда. Они до сих пор остались у меня в памяти: Уитбанк, Мидделбург, Бергендаль, Бэлфаст, Далманута, Машадодорп, Вотервал-Бовен, Вотервал-Ондер, Эдандс, Ноойдедахт и так далее до станции Комати-Поорт. Пока что мы добрались лишь до первой из них. В этой точке наша ветка соединялась с главной железной дорогой. После двух-трехчасовой задержки нас перевели на другой путь, прицепили к обычному поезду и мы вскоре тронулись на гораздо более внушительной скорости.

Весь день мы ехали на восток через Трансвааль; с наступлением темноты нас, если верить моим подсчетам, поставили на запасную ветку на станции Вотервал-Бовен. Мы проехали почти половину пути. Сколько нас продержат на запасном пути? Может статься, несколько дней, в любом случае до завтрашнего утра наверняка. Пока тянулись бесконечные часы ожидания я лежал на полу вагона и пытался занять себя размышлениями. Я рисовал в своем воображении наслаждение свободой, радость присоединения к нашим войскам, славу героя в случае успешного завершения побега, но в то же время с ужасом думал о неминуемом обыске на границе. Это испытание неумолимо приближалось. Я не мог справиться с охватившей меня тревогой. Меня тянуло в сон. Не мог же я рассчитывать, что мне удастся так долго бодрствовать. Но если я засну, то могу захрапеть! Если же я буду храпеть, пока поезд стоит на запасных путях, то меня могут услышать. А что если меня услышат! Наверное, решил я, будет разумнее все же воздержаться от сна, но вскоре впал в приятную дрему, от которой пробудился только на следующее утро от толчков и лязга сцепления вагонов с паровозом.

Я знал, что между станциями Вотервал-Бовен и Вотервал-Ондер есть очень крутой спуск, где поезд обычно перемещается при помощи зубчатой рейки с шестерней. Когда поезд замедлил ход до трех-четырех миль в час, со скрипом спускаясь по склону, я понял, что в подсчете станций не ошибся.

Далее последовал еще один день тряски в вагоне по вражеской территории до пограничной станции Комати-Поорт, при мысли о которой у меня кровь стыла в жилах. Мы прибыли туда вечером; через щель в досках я увидел, что это был достаточно крупный железнодорожный узел с множеством рельсовых путей и несколькими, стоявшими на них поездами. Вокруг сновал народ. Слышались голоса, крики и свист. Осмотрев окрестности, я вернулся в свое убежище и лег на пол, укрывшись мешковиной. Поезд остановился, а я стал с бьющимся сердцем ожидать дальнейших событий.

Прошло три или четыре часа. Произвели ли уже проверку нашего состава? Мимо поезда несколько раз проходили люди, разговаривающие по-голландски. Но брезент они не поднимали и вагон не обыскивали. Между тем стало темно и мне пришлось смириться с мучительной неизвестностью. Эти часы ожидания были для меня настоящей пыткой — я проехал сотни миль и был теперь всего лишь в нескольких ярдах от границы. Боясь захрапеть, я как мог боролся со сном, но все же заснул.

Когда я проснулся, поезд все еще стоял. Может быть, задержка объяснялась тем, что они очень тщательно обыскивали состав? Или же вагоны отогнали на запасные пути, где нам предстоит простоять несколько дней, а может быть, и недель. Мне очень хотелось выглянуть наружу, но я удержался. Наконец в одиннадцать часов нас прицепили к паровозу, и мы тотчас же отправились в путь. Если мои расчеты оказались верными, и ночью мы стояли на станции Комати-Поорт, то сейчас я уже ехал по португальской территории. Но, возможно, я допустил ошибку. Возможно, я неправильно подсчитал станции. Возможно, перед границей будет еще одна остановка. Возможно, угроза обыска все еще надо мной висела. Но все эти опасения рассеялись, когда поезд прибыл на следующую станцию. Сквозь щель в досках я увидел форменные фуражки португальских служащих на платформе и название «Резана Гарсия» на стене. Пока мы стояли на станции, я с трудом сдерживался, чтобы не выпрыгнуть наружу. Однако как только поезд снова загрохотал по рельсам, я высунул голову из-под брезента и стал кричать, петь и улюлюкать во всю мощь своего голоса. Я был настолько благодарен судьбе за спасение, настолько счастлив, что даже пальнул из револьвера в воздух два или три раза в качестве feu de joie [247]. К счастью, эти безрассудные поступки остались без последствий.

Когда мы достигли станции Лоренсу-Маркиш, было уже далеко за полдень. Наш поезд загнали к пакгаузам, и толпа кафров бросилась его разгружать. Настал момент покинуть убежище, где я провел в величайшей тревоге почти три дня. Я уже выбросил остатки еды, уничтожил все следы своего пребывания и, сев на сцепление, спрыгнул на землю и постарался затеряться между кафрами и прочим сбродом, чему весьма поспособствовал мой неопрятный и неряшливый вид, после чего направился к городским воротам.

Бюргенер ждал меня на улице. Мы обменялись взглядами. Он повернулся и пошел вперед; я последовал за ним на расстоянии двадцати ярдов. Наконец он остановился и посмотрел на крышу здания напротив. Я поднял голову и — о счастье! — увидел яркие цветные полосы гордо реющего «Юнион Джека». Передо мной было британское консульство.

Помощник британского консула, очевидно, не ждал моего появления.

— Приема нет, — сказал он. — Консул занят. Если вам что-то нужно, приходите завтра к девяти.

Эти слова крайне меня разозлили, и когда я громко повторил, что мне непременно нужно увидеть консула прямо сейчас, этот джентльмен соблаговолил выглянуть из окна, спустился вниз и попросил меня назвать свое имя. С этого момента гостеприимство и радушие были в полном моем распоряжении. Горячая ванна, чистая одежда, отличный ужин, средства связи — все это было к моим услугам.

Я с жадностью набросился на свежие газеты. С того момента, как я перелез через тюремную ограду, произошло много значительных событий. Для британской армии наступила «черная неделя» ^{653}. Генерал Гатакр в Стормберге, лорд Метуэн в Маггерсфонтейне, сэр Редверс Буллер в Коленсо — потерпели сокрушительное поражения и понесли потери, невиданные со времен Крымской войны. Эти новости подтвердили мою решимость поскорее присоединиться к войскам, да и сам консул поскорее хотел отправить меня из Лоренсу-Маркиша, который кишел бурами и их союзниками. К счастью, еженедельный паром отбывал в Дурбан этим же вечером. Можно даже сказать, что он прибыл точно по расписанию, вслед за моим поездом. Я решил сесть на этот паром.

Новости о моем приезде разнеслись с быстротой молнии, и пока мы обедали, в саду появились посторонние лица, что очень встревожило консула. Ими, однако, оказались вооруженные англичане, поспешившие к консульству с намерением помешать любой попытке меня арестовать. Под охраной этих патриотически настроенных джентльменов я без происшествий добрался до пристани, и уже в десять часов вечера пароходик «Индуна» рассекал морскую гладь.

В Дурбане меня встретили как настоящего героя. Меня принимали так, как будто я выиграл большое сражение. Порт был украшен флагами. На набережной толпилось множество народу. Адмирал, генерал и мэр самолично взошли на борт пожать мне руку. Меня буквально рвали на куски. Восторженная толпа с воодушевлением подхватила меня и на плечах понесла к ступеням муниципалитета, где я был вынужден произнести речь. Телеграммы со всех концов света сыпались дождем, и той же ночью я выехал, чтобы присоединиться к войскам, в роли истинного героя.

Здесь меня также встретили с большим радушием. Я разместился в той же палатке путевого рабочего, стоявшей за сто ярдов от места, у которого я попал в плен чуть больше месяца назад. И там, среди суматохи, вызванной приготовлениями к кампании в Натале, я отпраздновал в кругу друзей сразу два события — мое освобождение и Рождество.