8

В этом эссе я больше, чем намеревался, говорил о жизни Гете. Не знаю, какое впечатление вынес читатель о нем как о человеке, но думаю, что неполное, а стало быть, ошибочное.

В одной сказке братьев Гримм говорится о некоем юноше, пришедшем в замок, где в ожидании избавителя сидела заколдованная принцесса. Увидев ее, он был потрясен: морщинистое лицо, глубоко запавшие глаза, рыжие волосы.

– Ты и есть королевская дочь, о чьей красоте всюду идет молва?

– Мой истинный облик не таков, – ответила она. – Глаза смертных видят меня лишь в этом отвратительном обличье, но если желаешь знать правду – посмотри в зеркало, которое не умеет лгать. В нем отразится мое настоящее лицо.

И принц увидел в зеркале девушку, прекрасней которой нет на свете.

Таков и Гете. Он самолюбив и эгоцентричен, упрям и неуступчив, нетерпим к критике, он преклоняется перед знатью, не слишком чувствителен к страданиям ближнего. По словам злого и острого на язык Гейне, Гете не умел ценить талантливых собратьев и приберегал одобрение для посредственных, и потому похвалу от Гете следует считать показателем заурядности.

Гете был самим собой, лишь когда писал стихи. В зеркале его прекрасных стихотворений, в его великих одах отразилось истинное лицо поэта. Как-то он сказал, что великий человек таков же, как все, просто у него сильнее и пороки, и добродетели. Если он имел в виду себя, то был отчасти прав. Но его пороки с возрастом сгладились. О последних годах поэта мы знаем из книги Эккермана «Разговоры с Гете». Это одна из тех увлекательных книг, которые можно читать с любой страницы. Правда, Эккерман делал непомерной длины вставки в разговоры. Так поступал и Хэзлитт, записывая свои беседы с Норткотом, но секретарь Гете был не столь блестящим писателем, как Хэзлитт.

Эккерман родился в бедной многодетной крестьянской семье; благодаря упорству и тяжкому труду получил хорошее образование. В юности он выпустил сборник стихов и критических эссе, в которых воздал должное Гете. Он послал их поэту, и тот был польщен и пожелал познакомиться с автором. Встреча состоялась, и Гете сразу понял, что молодой почитатель может ему пригодиться. Поскольку поэт уезжал на воды в Мариенбад, они договорились встретиться в Иене, когда Гете закончит лечиться.

Гете уже исполнилось семьдесят четыре. Он теперь приветливей, чем в среднем возрасте, более благодушен и сердечен. Если судить по портретам, он не столь тучен, как был на шестом десятке. Он сохранил привлекательность. Волосы – седые и вьющиеся – еще густы. Глаза проницательны, а губы, как и всегда, сурово поджаты. Однако он не утратил прежнего шарма и умения очаровывать собеседников. Кристиана умерла несколько лет назад. Она была поэту хорошей женой. В последние годы его подруга пристрастилась к выпивке, но она вела хозяйство, и Гете с ней жилось легко. Он глубоко переживал ее потерю.

В Мариенбаде Гете повстречался с семнадцатилетней Ульрикой фон Левенцов, с которой познакомился два года назад. Она была обаятельна и мила. Она нравилась Гете и раньше; понравилась и теперь. Неисправимо влюбчивый, он, конечно же, воспылал к ней страстным чувством. Ульрике льстило внимание великого и известного человека, она тоже была им очарована. Гете сделал ей предложение, и она его, по-видимому, не отвергла, потому что, к смятению своих родных, поэт написал им о предстоящей женитьбе. Однако мать Ульрики не согласилась на брак, который справедливо должна была счесть верхом безумства. Гете был унижен, несчастен и глубоко оскорблен. Он уехал из Мариенбада.

По дороге домой он сочинил «Элегию», в которой описал свои чувства – любовь к Ульрике и страстное сожаление о потере. Стихотворение великолепное, только ему недостает непосредственности, присущей ранним стихам, подобным крику души, столь же естественным, как пение птиц; «Элегия» написана в стихах словно по случайности. В ней неподдельное чувство, но поэт может говорить о нем достаточно спокойно и даже использует изысканные приемы.

Разница между ранними стихами и «Элегией» такова же, как между полевыми цветами, расцветающими по весне в предгорьях Альп, – лютиками, горечавкой, сон-травой – и пепельником и цикламенами, которые в нашем северном краю выращивают в теплицах.

Я нахожу очень трогательным эпиграф к стихотворению:

Und wenn der Mensch in seiner qual verstummt,

Gab mir ein Gott, zu sagen was ich leide[85].

До Иены Гете добрался вполне оправившимся от переживаний, так что приступил к выполнению замысла – взять Эккермана к себе, и для того уговорил его переселиться в Веймар. Гете нарисовал ему заманчивую картину – как полезно для молодого человека вращаться в культурном и образованном обществе, где он сможет развиваться и совершенствовать свои поэтические дарования. Эккерман, ослепленный и польщенный, проглотил и наживку, и крючок заодно с грузилом и леской и две недели спустя последовал за Гете в Веймар. Гете засадил его за работу на целых девять лет. Несколько раз Эккерман порывался от него уйти, но Гете не отпускал. С характерным для него бессердечием он не давал бедняге развивать литературные способности. Они, видимо, были невелики, так что особого значения это не имело; в любом случае Эккерман все-таки достиг, хоть и не таким образом, как хотел, скромного бессмертия.

Эккерман часто обедал вместе с Гете – иногда вдвоем, иногда в компании. Гете всегда любил принимать гостей. Роль хозяйки исполняла Оттилия, жена его сына Августа. Она была женщиной веселой, и Гете ей симпатизировал. Он очень любил двух своих внуков. Эккерман записывал интересные мысли, которые Гете высказывал во время их совместных прогулок, и в те часы, когда они сидели в рабочем кабинете, и за столом, когда у Гете собирались известные люди. В одном случае Эккерман замечает, что беседа искрилась остроумием. Остается лишь пожалеть, что он не счел нужным записать ее всю, но серьезного молодого человека интересовали в основном изречения самого Гете. А поэт весьма любил морализировать – только успевай записывать.

Тем временем умирали друзья Гете. Умер Шиллер; с ним, по словам Гете, ушла половина его самого. Умерла и Фридерика Брион.

Во время поездки в Страсбург я заехал и в Зезенгейм – посмотреть, что осталось от дома, в котором жил священник со счастливым семейством, и от церкви, в которой он проповедовал. Местность изменилась, но не слишком. Все так же зеленели поля, по которым гуляли Гете и Фридерика. Я пошел на кладбище – решил отыскать ее могилу. Могилы я не нашел, зато на обратном пути увидел двенадцать могил летчиков, погибших на войне, – чистенькие, белые надгробия. На одиннадцати – имена и возраст погибших. Всем им было чуть за двадцать. А на двенадцатом – наверное, останки не смогли опознать – написали: «Британский летчик», и чуть ниже: «Имя знает Господь». Грустно.

Умерли Лотта Буфф и Лили Шенеман. Умерла фрау фон Штейн. Умер герцог. Умер Август фон Гете. Говорят, когда Гете сообщили о смерти сына, он сказал: «Я и не думал, что произвел на свет бессмертного». Это стоическое замечание очень для него характерно. Но против человеческой природы не пойдешь. Гете переживал потерю сына куда сильнее, чем желал показать. Через день или два с ним случился удар. Поэт выздоровел и смог вернуться к работе; лишь через два года его настигла болезнь, от которой он уже не оправился. Он слег. Утром двадцать второго марта 1832 года он вдруг почувствовал себя лучше, поднялся и сел в кресло. Сознание у него помутилось, мыслями поэт будто бы обратился к Шиллеру. День прошел, в комнате стало темно. Гете велел слуге: «Открой ставни, чтобы стало светлее». Таковы его предсмертные слова. Однако последующим поколениям эта фраза показалась недостаточно эффектной; было решено, что гению, прожившему долгую жизнь, полную возвышенных стремлений, пристала иная предсмертная фраза: «Больше света!»

Давным-давно, когда они еще были молоды, веселы и неукротимы, герцог построил на вершине горы охотничий домик, на стене которого Гете написал карандашом стихи:

Ueber allen Gipfeln

Ist Ruh

In allen Wipfeln

Sp?rest du

Kaum einen Hauch,

Die V?gelein schweigen im Walde;

Warte nur, balde

Ruhest du Auch[86].

В последние годы жизни Гете побывал на горе и, прочтя строки, которые написал полвека назад, разрыдался. Старость тяжела не из-за упадка сил – умственных или физических, – но из-за груза воспоминаний.