«Умственный выверт». Заметки о «классическом» евразийстве[677]

Памяти Аполлона Кузьмина и Сергея Константинова

Сначала два слова о людях, памяти которых статья посвящена. Аполлон Григорьевич Кузьмин (1928–2004) – выдающийся русский историк, профессор МГПИ/МПГУ, мой Учитель. Сергей Викторович Константинов (1968–2001), историк, публицист, мой друг Сережа, однокашник по МГПИ/МПГУ, безвременно погибший практически на моих глазах. Но меня с ними объединяют не только наш славный вуз и личные отношения, но и тема этих заметок. Как только я за них сел, тут же вспомнил о Кузьмине и Константинове.

И как не вспомнить… Аполлон Григорьевич не раз с гордостью повторял, что написал против евразийства в 1890-х годах 24 статьи (они потом составили его посмертно вышедшую книгу «Мародеры на дорогах истории»): в основном там изничтожались Л.Н. Гумилев и В.В. Кожинов, но и «отцам-основателям» доставалось изрядно. А с Сережей мы в конце 1890-х делали большой том «Политическая история русской эмиграции» (М., 1999), в котором, само собой, присутствовал обширный раздел о евразийстве, нами обоими нежно любимый, ибо мы в ту пору воспринимали это учение… ну, конечно, не как Истину, но как Правду уж точно.

И вот бывало, после семи-восьми часов работы в ГАРФе, где мы от руки (денег на ксерокопирование не было, на ноутбуки тоже) переписывали материалы из эмигрантских архивов, в том числе и из обширного фонда П.Н. Савицкого, сидим с Константиновым на скамеечке где-нибудь в районе Большой Пироговской, пьем какое-нибудь самое дешевое пиво и ведем ученые беседы. В том числе, конечно, о несравненном величии евразийства и о том, какой все-таки странный Аполлон, ну что он на него взъелся!

Критиковать Кузьмина было за что: как нарочно, он сам портил свое же дело обилием самой примитивной конспирологии: евразийцы у него умудрялись быть как-то сразу фашистами, масонами, сионистами и пантюркистами. Разумеется, работая с архивами, мы видели, что это совершеннейший вздор.

Но прошло с той поры пятнадцать лет, и я теперь ясно понимаю, что при всех фактических ошибках и полемических заносах Кузьмин в главном был совершенно прав. Не знаю, согласился бы с этим Сергей Константинов… Но как бы то ни было, я испытываю не только научную, но нравственную необходимость разобраться с моим былым «евразийским соблазном» и ответить себе на два вопроса: 1) чем он меня когда-то увлекал? 2) почему я его ныне преодолел?

* * *

На второй вопрос ответить будет проще: в настоящем мы лучше себя понимаем, чем в прошлом. Поэтому начну с него.

Сейчас только слепой не видит: России грозит радикальная азиатизация, она в начале XXI в. гораздо реальнее, чем во времена монгольского ига. И это не цивилизационная метафора, а обыденная проза нашей жизни: хозяйничающие на улицах русских городов кавказцы и уроженцы Средней Азии – одна из главных примет нашего времени. Происходит ползучее «замещение населения», явно покровительствуемое правящим режимом.

В азиатских автономных республиках РФ полным ходом идет строительство национальных государств, в чем строго-настрого отказано русским, ставшим де-факто людьми второго сорта в своей же стране. И у этого процесса уже есть идеологическое обоснование – евразийство.

Часто можно услышать, что «классическое» евразийство 1820-х годов – это совсем не то, что ордынство Дугина или Шевченко, дескать, первое за второе не в ответе. Да, наверное, Трубецкой и Савицкий, доживи они до наших дней, не были бы в восторге от путинской национальной (и, в частности, миграционной) политики; да они и вообразить себе подобной ситуации не могли в 1820–1830-х гг. Но все же… Нельзя не заметить, что практически все важнейшие пункты ордынской программы могут быть обоснованы цитатами из «классиков».

Скажем, концепция «россиянства» прямо вытекает не только из теории и практики советской национальной политики, но и из рекомендаций столпов старого евразийства, к упомянутой выше политике относившихся весьма положительно. Вот что писал Н.С. Трубецкой в одной из ключевых своих работ «Общеевразийский национализм»:

«…национальным субстратом того государства, которое прежде называлось Российской Империей, а теперь называется СССР, может быть только вся совокупность народов, населяющих это государство, рассматриваемая как особая многонародная нация и в качестве таковой обладающая своим национализмом.

Эту нацию мы называем евразийской, ее территорию – Евразией, ее национализм – евразийством. <…>

В применении к Евразии это значит, что национализм каждого отдельного народа Евразии (современного СССР) должен комбинироваться с национализмом общеевразийским, т. е. евразийством. Каждый гражданин евразийского государства должен сознавать не только то, что он принадлежит к такому-то народу (или к такой-то разновидности такого-то народа), но и то, что самый этот народ принадлежит к евразийской нации. И национальная гордость этого гражданина должна находить удовлетворение как в том, так и в другом сознании. Сообразно с этим должен строиться национализм каждого из этих народов: общеевразийский национализм должен явиться как бы расширением национализма каждого из народов Евразии, неким слиянием всех этих частных национализмов воедино»[678].

«Евразийская нация» – совершеннейший аналог как советского, так и российского «многонациональных народов». Только упоминание в настоящем времени СССР и слово «национализм», на которое в 1820-е гг. еще не было наложено табу, сигнализируют нам, что автор текста – не какой-нибудь нынешний кремлевский трубадур.

Истоки современных бесконечных мантр о необходимости пропаганды на государственном уровне «дружбы народов» и «межнациональной толерантности» тоже легко просматриваются в указанной работе, причем предложения там содержатся куда более радикальные: «Для того чтобы общеевразийский национализм мог успешно выполнить свою роль фактора, объединяющего евразийское государство, необходимо, соответственно, перевоспитать самосознание народов Евразии. <…> С точки зрения единства многонародной евразийской нации надо пересмотреть целый ряд наук и построить новые научные системы в замену старых, обветшавших. В частности, с этой точки зрения совершенно по-новому приходится строить историю народов Евразии, в том числе и русского народа…»[679]

Ну и естественно, главный объект как советской и «россиянской», так и евразийской перековки – русские: «Во всей этой работе по перевоспитанию национального самосознания с установкой на симфоническое (хоровое) единство многонародной нации Евразии русскому народу, быть может, приходится напрягать свои силы более, чем какому бы то ни было другому народу Евразии. Ибо, во-первых, ему более, чем другим, придется бороться со старыми установками и точками зрения, строившими русское национальное самосознание вне реального контекста евразийского мира и отрывавшими прошлое русского народа от общей перспективы истории Евразии. А во-вторых, русский народ, который до революции был единственным господином всей территории России-Евразии, а теперь является первым (по численности и по значению) среди евразийских народов, естественно должен подавать пример другим»[680].

Трубецкой шел еще дальше, чем нынешние ордынцы, из его логики, по сути, вытекало упразднение самого названия страны Россия и замена ее на Евразию. Это покоробило даже другого вождя евразийства П.Н. Савицкого, редактировавшего «Евразийскую хронику», где была опубликована цитированная статья: он попросил автора сократить в ней некоторые места. В письме Трубецкому от 16/29 ноября 1927 г. Савицкий, в частности, писал: «…не нужно ли устранить <…> некоторых элементов самоуничижения <…> мне кажутся излишними некоторые прямые выпады против имени “России”…»[681] Похоже, что сокращения были сделаны, ибо прямых «выпадов против имени “Россия”» в напечатанном тексте нет, а содержится лишь бесстрастная констатация, того, что замену «России» на «Евразию» произвели не евразийцы, а «жизнь»[682].

Конечно же главной опасностью для «Евразии» как ордынцам, так и Трубецкому видится русский национализм: «…перемена роли русского народа в государстве ставит перед русским национальным самосознанием ряд проблем. Прежде самый крайний русский националист все же был патриотом. Теперь же то государство, в котором живет русский народ, уже не является исключительной его собственностью, исключительный русский национализм оказывается нарушающим равновесие составных частей государства и, следовательно, ведет к разрушению государственного единства. Чрезмерное повышение русского национального самолюбия способно восстановить против русского народа все прочие народы в государстве, то есть обособить русский народ от других. Если прежде даже крайнее русское национальное самолюбие было фактором, на который государство могло опираться, – то теперь это же самолюбие, повысившись до известного предела, может оказаться фактором антигосударственным, не созидающим, а разлагающим государственное единство. При теперешней роли русского народа в государстве крайний русский национализм может привести к русскому сепаратизму, что прежде было бы немыслимо. Крайний националист, желающий во что бы то ни стало, чтобы русский народ был единственным хозяином у себя в государстве и чтобы самое это государство принадлежало на правах полной и нераздельной собственности одному русскому народу, – такой националист при современных условиях должен примириться с тем, чтобы от его “России” отпали все “окраины” то есть чтобы границы этой “России” совпали приблизительно с границами сплошного великорусского населения в пределах доуральской России: только в таких суженных географических пределах эта радикально-националистическая мечта и осуществима. Таким образом, в настоящее время крайний русский националист оказывается с государственной точки зрения сепаратистом и самостийником – совершенно таким же, как всякие украинские, грузинские, азербайджанские и т. д. националисты-сепаратисты»[683].

Не правда ли, знакомая риторика? Современные русские националисты слышат ее от оппонентов чуть ли не ежедневно.

Кто-то может возразить, что это частное мнение Трубецкого, а не евразийства как целого. Но, во-первых, что такое евразийство без Трубецкого, наиглавнейшего (наряду с Савицким) его теоретика? А во-вторых, в программных коллективных документах движения мы видим, в сущности, те же тезисы, только в более мягких формулировках и с утешительными для русских, но весьма туманными оговорками.

Вот, например, как трактуется национальный вопрос в тексте-манифесте «Евразийство (Формулировка 1927 г.)»:

«1. В национальном вопросе Евразийцы стоят на основе осуществления братства народов в пределах России-Евразии. Средством для осуществления такого братства Евразийцы признают нынешний федеративный строй СССР при обязательном устранении коммунистического гнета, который тяготеет ныне на этом строе, препятствуя полному выявлению национальных своеобразий отдельных народов России-Евразии. Коммунизм не соответствует духу этих народов. Закрепляя в поставленных конституцией СССР и административной практикой пределах возможности политического и языкового самоопределения этих народов, евразийцы считают необходимым обеспечить этим народам свободу духовного самоопределения также на религиозной и лично-хозяйственной основе.

2. В частности, евразийцы считают необходимым распространить права автономии на народы и своеобразные и в бытовом и историческом отношении группы (качество), до сих пор не получившие таких прав. При этом должны быть охранены права национальных и бытовых меньшинств. Надлежит подчеркнуть, что начала федерации и автономии Евразийцы отстаивают в советском, а не европейском их понимании».

А что по русскому вопросу?

«4. Необходимо существующий в настоящее время в СССР строй, проникнутый началами интернационализма и коммунизма, преобразовать в наднациональный строй на национальной основе. Обязательным условием такого перерождения является предоставление русскому народу возможностей государственно-оформленного национального самосознания и строительства национального государства, возможностей, которых он фактически лишен в настоящее время.

5. Однако национальным самоопределением не ограничивается роль русского народа в строительстве России-Евразии. Именно русская культура, пополняемая элементами культур других народов Евразии, должна стать базою наднациональной (евразийской) культуры, которая служила бы потребностям всех народов России-Евразии, не стесняя их национальных своеобразий. Евразийцы ставят своей задачей положительные мероприятия, содействующие развитию русской культуры в ее наднациональных функциях и чуждые в то же время какого бы то ни было оттенка ограничения и стеснения других национальных культур»[684].

Вроде бы и русским обещана государственность, но тщетно искать в евразийских писаниях, в какой форме и в каких пределах должно существовать русское национальное государство в рамках «федеративного строя СССР», пусть и избавленного от «коммунистического гнета». Это остается евразийской тайной. Притом что права всех «националов» описаны четко и ясно и, главное, уже юридически закреплены в конституции СССР, которую в данном вопросе антикоммунисты-евразийцы менять не собирались.

Ну а будущее русской культуры (которую евразийцы намеревались радикально избавить от наследия культуры императорской России как «подражательной»)[685], «пополненной» великими достижениями татарского, башкирского, чукотского и т. д. гения, в качестве «базы» евразийской культуры вызывает, конечно, сугубый оптимизм.

В своем сочинении «Наследие Чингисхана. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока» (1925) Трубецкой с упоением мазохиста рисует образ чаемой им евразийской нации, где не остается никакого намека на славяно-европейскую русскость, всецело растворяемую в азиатчине: «…Россия подлинная, Россия историческая, древняя, не выдуманная славянская или варяжско-славянская, а настоящая русско-туранская Россия-Евразия, преемница великого наследия Чингисхана. Заговорили на своих признанных теперь официальными языках разные туранские народы: татары, киргизы, башкиры, чуваши, якуты, буряты, монголы, – стали участвовать наравне с русскими в общегосударственном строительстве; и на самих русских физиономиях, раньше казавшихся чисто славянскими, теперь замечаешь что-то тоже туранское; в самом русском языке зазвучали какие-то новые звукосочетания, тоже “варварские” тоже туранские. Словно по всей России опять, как семьсот лет тому назад, запахло жженым кизяком, конским потом, верблюжьей шерстью – туранским кочевьем. И встает над Россией тень великого Чингисхана, объединителя Евразии…»[686]

Если отбросить историко-романтические декорации, звучит более чем злободневно, чтобы это ощутить, достаточно прогуляться вечером по московскому Гольянову…

Так что «классическое» евразийство вполне адекватно национальной политике современной РФ, проникнутой неизбывной ностальгией лидеров последней по понятию «советский народ», коему «евразийская нация» вполне конгениальна, особенно в том, что касается объектно-инструментальной роли русских в государстве, созданном их потом и кровью.

Да и отрицание основ демократии во имя авторитарной идеократии, на котором замешена евразийская политическая философия, весьма гармонично сочетается с основами миросозерцания эрэфовских ордынцев.

* * *

Но «избирательное сродство» евразийства и ордынства – не единственная причина, побудившая меня отречься от «евразийского соблазна».

Чем больше я всерьез занимался русской историей, чем больше изучал классику европейской мысли, чем больше я просто взрослел, набираясь жизненного опыта, тем больше я понимал, насколько евразийство далеко как от подлинной научности, так и от эмпирической действительности, что оно основано на сплошных подтасовках, будучи «идеологией» в худшем смысле слова, «умственным вывертом», говоря словами И.А. Ильина.

Это свойственно почти всем евразийским писаниям с самого зарождения течения – с первого манифеста Трубецкого «Европа и человечество» (1920), где на полном серьезе доказывается, что культура готтентотов ничуть не ниже европейской.

А мазохистское сладострастие в живописании прелестей монгольского ига у Трубецкого и Савицкого! А совершенно антинаучная идея Трубецкого о некоем «туранском психологическом типе», в который легко и просто укладываются угро-финны, самоеды, тюрки, монголы, маньчжуры и… русские!

И наконец, химерический «океан-континент» Евразия, чудесным образом совпавший с границами СССР, населяемыи «евразиискими народами», вне зависимости от этнического происхождения и конфессиональной принадлежности якобы объединяемых какой-то общей «евразийской» системой ценностей.

Любую из этих «концепций» ученый-профессионал разобьет в два счета. Но самое замечательное, что и некоторые евразийцы отдавали себе отчет в том, что они, мягко говоря, не всегда интеллектуально честны.

Трубецкого совесть ученого (он был действительно выдающимся лингвистом) и, наверное, просто совесть в конце концов заставила – пусть и не публично, а в частной переписке с соратниками – это признать.

Еще в 1925 г. он писал П.П. Сувчинскому по поводу своего «Наследия Чингисхана» (где обосновывалась концепция истории России как «евразийского улуса Чингисхановой империи»), вышедшего в свет под криптонимом И.Р.: «…я бы все-таки не хотел бы ставить своего имени под этим произведением, которое явно демагогично и с научной точки зрения легкомысленно»[687].

В письме к тому же корреспонденту от 10 марта 1928 г. Николай Сергеевич уже близок к отречению от всех своих трудов многих лет: «Евразийство для меня тяжелый крест, и притом совершенно без всяких компенсаций. Поймите, что в глубине души я его ненавижу и не могу не ненавидеть. Оно меня сломало, не дало стать мне тем, чем я мог бы и должен был стать. Бросить его, уйти из него, забыть про него – было бы для меня высшим счастьем. Если я этого не делаю, то только в силу малодушия и привязанности к вам обоим [то есть к Сувчинскому и Савицкому]…»[688]

Еще более ценные признания содержатся в письмах Трубецкого Савицкому 1830-х годов.

Из письма от 8–10 декабря 1930 г.:

«Я постоянно перечитываю свои произведения евразийского периода, а также переписку того времени. И многое мне теперь кажется ребячеством. Мы преувеличенно ценили собственную молодость, считали ее главным своим преимуществом по сравнению со “старыми грымзами” и, благодаря этому культу собственной молодости, искусственно задерживали свое развитие. Теперь это для меня уже психологически невозможно. Я не могу притворяться молодым <…> А это удерживает меня от той безответственности и той специфической поверхностной смелости, без которой евразийство не могло бы состояться. <…> Широкие и большей частью поспешные обобщения, столь характерные для евразийства и, в частности, для моих евразийских писаний, в настоящее время мне претят. <…>

Мы – представители европейско-русской культуры. Культура эта в настоящее время умирает и в СССР заменяется новой, может быть тоже новой, но во всяком случае не европейско-русской. Примкнуть к этой новой культуре мы не можем, не перестав быть самими собой. Работать на старую культуру – нецелесообразно <…> Думаю, что не остается ничего другого, как выйти за пределы национально-ограниченной европейско-русской культуры и <…> работать на культуру общеевропейскую, притязающую на звание общечеловеческой. <…> в области интеллектуальной культуры, в частности науки, никаких непреодолимых преград между нами и европейцами нет, и в этой области мы прямо и должны влиться в ряды европейских ученых. <…>

Я бы никогда не позволил себе писать по-немецки или по-французски о чем-нибудь, чего не знаю или в чем не вполне уверен <…> А по-русски мне не раз случалось писать безответственные вещи, притом по вопросам, в которых я вовсе не компетентен: говоришь себе: “ничего, сойдет!” <…>

Мы оказались великолепными диагностами, недурными предсказателями, но очень плохими идеологами, – в том смысле, что наши предсказания, сбываясь, оказываются для нас кошмарами. Мы предсказали возникновение новой евразийской культуры. Теперь эта культура фактически существует, но оказывается совершеннейшим кошмаром, и мы от нее в ужасе, причем нас приводит в ужас именно ее пренебрежение известными традициями европейской культуры <…>

Мы совершенно верно поняли, что государственный строй современности и ближайшего будущего есть строй идеократический. Но как присмотришься в конкретные воплощения этого строя, так приходишь к заключению, что это не идеал, а полнейший кошмар, причем очень сомнительно, чтобы такой строй и впредь мог стать чем-нибудь иным. <…>

Сталин – не случайность, а тип, могущий быть выведен из понятия идеократии чисто дедуктивным путем. Перемена содержания существа дела не изменит. Сталин останется Сталиным, безразлично, будет ли он действовать во имя Православия. В последнем случае он, может быть, будет опаснее для Церкви, чем сейчас»[689].

Из письма от 28 аир. 1936 г.:

«Россия как-то перестала интересовать меня по-настоящему. <…> Думать о России и русских проблемах я перестал вовсе. <…> я с некоторых пор внутренно махнул рукой на Россию и перестал учитывать возможность возвращения туда даже в подсознании. Пуповина, связывавшая меня с материнским лоном России, как-то окончательно и непоправимо перерезана. Я совсем оторвался от России и нутром ее больше не ощущаю. Мои отношения к ней теперь чисто головные: я сознаю какой-то долг, но не ощущаю действительной потребности этот долг выполнить. – Все это, разумеется, не может не отражаться и на моих отношениях к евразийству. При всем желании я все-таки стою не в евразийстве, не внутри его, а вне его.

<…> Поэтому я думаю, что творческого участия в евразийской работе я теперь принимать не способен. <…> Научные проблемы, которые меня в настоящее время занимают, настолько далеки от евразийства, что использовать для евразийских целей мою какую-нибудь очередную работу невозможно. <…>

Признаться, мне и славянская филология надоела. Будь я свободен, я бы сейчас занимался исключительно общим языкознанием (притом с упором на экзотические – африканские и американские языки) и смежными вопросами этнологии»[690].

Потрясающий человеческий документ! По сути, полная капитуляция главного теоретика евразийства.

* * *

Есть и еще один щекотливый момент, также свидетельствующий о дефиците интеллектуальной честности у евразийских «отцов-основателей».

Как известно, наиболее внушают уважение те учения, постулаты которых соответствуют образу жизни самих учителей: Христос и Сократ – наиболее яркие примеры. «Вера – это поступки», – справедливо говорил Т.С. Элиот.

В этом смысле жизненные практики главных теоретиков евразийства выглядят весьма странно. Ругательски ругая ужасную, смертельно враждебную России Европу, они в ней прожили всю свою жизнь после эмиграции из России. Понятно, что ехать в СССР было опасно для здоровья (хотя национал-большевик Н.В. Устрялов вернулся, зная, что приносит себя в жертву), но ведь есть столько чудесных стран прекрасной Азии, так близкой евразийскому сердцу: от Турции до Японии…

Так нет же!

Трубецкой, вместо того чтобы жадно вдыхать столь вдохновенно им воспетый запах «жженого кизяка, конского пота, верблюжьей шерсти», с 1922 г. обосновался в Вене, возглавляя до самой кончины в 1938 г. в местном университете кафедру славянских языков. Любопытно, что, когда после аншлюса его стало преследовать гестапо, Николай Сергеевич решил переехать… вы думали в Тибет? – нет, в самый страшный круг западного ада – США… Но не успел, скоропостижно скончался… На здании Венского университета установлена мемориальная доска в честь великого отрицателя «романо-германской цивилизации».

Савицкий, в своих работах недвусмысленно относивший чехов к ненавистному Западу, тем не менее с 1921 г. жил и работал в Праге, в частности, читал лекции по славяноведению в Пражском немецком университете. В 1945 г. ему выпал прекрасный шанс вырваться из смрадной европейской гнили. Доблестные работники НКВД в 1945 г. любезно приняли на себя все издержки по его переезду в Россию-СССР-Евразию. Там ему нашли здоровую, непыльную работу на свежем воздухе в лесах Мордовской АССР. В 1956 г. в награду за доблестный труд ему распахнула объятия столица Евразии – Москва. Странное дело, Петр Николаевич сразу же подал заявление на переезд… нет, не на родину предвозвестника евразийства великого Чингисхана – Монголию, а обратно в омерзительную европейскую Прагу. Там у него были проблемы с местной госбезопасностью, но он стойко держался и, положим, в Иран не уехал, отдав свое тело чешской земле в 1968 г.

Сувчинский тоже, видимо, был мазохистом и все время обретался в европейских столичных клоаках – сначала в Берлине, потом (уже с середины 1820-х гг.) до самой смерти в 1985 г. в мафусаиловых годах (97 лет!) – в Париже, одном из самых главных рассадников романо-германского сифилиса. Там он стал известным музыковедом, активно популяризировавшим западный авангард (разумеется, внутренне содрогаясь от гадливости к нему). Заняться великолепной музыкальной культурой Северной Кореи (а тем более поселиться в этом истинно евразийском эдеме) Петр Петрович почему-то так и не удосужился…

Какие поразительные парадоксы! О, загадочная и противоречивая человеческая природа! О, Достоевский!

* * *

Почему евразийцы так легко позволяли себе интеллектуальную нечестность?

Самый простой ответ на этот вопрос, который охотно дают многие люди: потому что они были агентами НКВД и/или английской разведки.

Основания для такого ответа, разумеется, есть. К концу 1820-х гг. чекисты взяли евразийство под свою опеку весьма плотно. Газета «Евразия» совершенно очевидно выходила под советским патронажем. Евразиец Сергей Эфрон (муж Марины Цветаевой) точно был завербован как агент НКВД. А по поводу английского следа наши конспирологи-англоманы, думаю, с удовлетворением воспримут информацию о том, что некий английский литературовед Сполдинг оказывал материальную поддержку евразийским изданиям еще в начале 1820-х гг.

Тем не менее данный ответ не может быть исчерпывающим. Ибо по крайней мере два самых главных евразийца – Трубецкой и Савицкий – никак не могут быть заподозрены в сотрудничестве с НКВД (по поводу Сувчинского возможны дискуссии). И не только потому, что нет никаких документальных подтверждений этому, но и потому, что они оба резко отшатнулись от «левого» евразийства и публично от него отмежевались. При этом заведомо необоснованные или даже лживые утверждения они позволяли в своих сочинениях и до того, и после.

Так что дело все-таки в другом. В особенностях психологии и мировоззрения этих людей.

Главная их проблема состояла в том, что это были типичные кабинетные интеллектуалы, всерьез вообразившие себя великими политиками. Надо читать их переписку, в которой они уморительно серьезно рассуждают о том, как будут вершить судьбы России. Они действительно искренне верили, что рано или поздно, после неизбежного банкротства коммунистической идеи, элита СССР (прежде всего военная) обратится к их идеям (кстати, таки дождались, хоть и посмертно)[691]. Этот вечный платоновский соблазн интеллектуалов: мудрец, руководящий правителем: печальный опыт самого Платона, к сожалению, никого ничему не учит…

Изображая из себя прожженных политических прагматиков, Трубецкой и Савицкий изначально приспосабливали свое учение под реалии СССР (а то как бы не отпугнуть потенциальных евразийцев среди коммунистов!), и их историософия поэтому есть прежде всего инструментальная идеология, а никакая не наука.

Трубецкой, как мы видели, это понимал. Но, будучи подлинным ученым по призванию и стилю мышления, он выстраивал свою демагогию предельно последовательно и логично, что нередко приводило к скандальным формулировкам, шокировавшим Савицкого. Последний же, напротив, был искренний энтузиаст-фанатик евразийской идеи, не замечающий, как все фанатики, ее несообразностей, но его непосредственное русское чувство иногда протестовало против бездушной, холодной логики Трубецкого.

Что же касается Сувчинского, то, оставляя открытым вопрос о его связях с чекистами (все же, думаю, они не были непосредственными), о нем можно сказать, что это был типичный эстет-эпатажник, любитель ярких перформансов и скандалов, в которых он купался. Поэтому евразийство его радовало, как отличный раздражитель почти всей русской эмиграции. Видимо, Сувчинского имел в виду неплохо его лично знавший И.А. Ильин, отмечавший «у одного из этих [евразийских] мудрецов, – явное подсмеивание над слушателем, над самим собой (говорящим) и над всею “доктриною” в целом…»[692].

Характеризуя же мировоззренческие особенности евразийцев, следует сказать, во-первых, что перед нами типичные европейские неоромантики с культом всего «органического» против всего «механического» (ер. со Шпенглером и прочей немецкой «консервативной революцией»), верящие, что где-то в «народной почве» таятся семена истинно национальной культуры (отсюда та легкость, с которой они отрекались от культуры императорской России).

Ну и, наконец, евразийцы были типичными русскими патриотами-имперцами, для которых самое главное, чтобы Россия была «большая-пребольшая», а все остальное приложится. А уж как там в ней себя будут чувствовать русские – дело десятое…

* * *

Что же привлекло меня и покойного Сережу Константинова в этом лживом и по большому счету русофобском учении в 1890-х гг., что не давало нам увидеть за некоторыми нелепостями и передержками здравое зерно в антиевразийских писаниях А.Г. Кузьмина?

Во-первых, не надо забывать, что в 1890-х все антирусские силы – от Ельцина до Новодворской – были заодно и шли под знаменами «демократии» и «европейского выбора». Разрушение России происходило под аккомпанемент либерально-западнической риторики. Поэтому быть антизападником – почти автоматически означало быть радикальным оппозиционером в отношении тогдашнего правящего режима РФ. А что могло быть более антизападнического, чем евразийство?

В пылу борьбы против «банды Ельцина» мы не замечали, что никакой «демократией» и никаким «европейским выбором» ее реальные практики и не пахнут. Даже сам этот дискурс был ей необходим лишь до тех пор, пока она шла к власти и ломала мешавшее ей советское наследие. Но когда она получила все (или почти все), что хотела, когда она почувствовала себя полным хозяином страны, ей оказались потребны иные лозунги. Вот тут-то и пригодилось евразийство!

Многие мои былые соратники по 1890-м до сих пор не понимают, что дьявол может играть двумя руками, и искренне ведутся на смену риторики властителей РФ. Но еще раз повторяю, 15–20 лет назад «евразийский соблазн» для русского патриота был если и не оправдан, то естествен. Тем более его пропагандировали такие авторитеты, как В.В. Кожинов!

Ну и, конечно, молодость… Недаром и Трубецкой в цитировавшихся выше письмах связывал свое интеллектуальное легкомыслие с возрастом (хотя молодость его в «евразийскую» пору была весьма относительной – от тридцати до сорока). Нам с Константиновым было по 22–23 года, когда мы впервые прочитали евразийские тексты, которые прекрасно срезонировали с нашим патриотическим негодованием на антинациональную деятельность «дерьмократов». В этих текстах была страсть, был боевой задор, было обещание великого будущего великой стране, которая гибла буквально на наших глазах. Нам было не до холодного анализа, к которому молодая кровь не располагает…

И.А. Ильин, ненавидевший евразийство всеми фибрами души, писал, что «для увлечения евразийством нужны два условия: склонность к умственным вывертам и крайне незначительный уровень образованности, уровень рабфака и комсомола»[693]. Сказано слишком зло и резко, но если отбросить полемический запал, то, по сути, очень верно. Можно лишь смиренно оговориться, что «склонность к умственным вывертам» и «незначительный уровень образованности» – недостатки, простительные для молодых людей и, главное, преодолимые. Но что сказать о тех, кто сохранил юношескую невинность до седых волос? И особенно о тех, кто делает вид, что ее сохранил, цинично обслуживая своим дурно пахнущим словоблудием новую – и самую опасную – дерусификацию России?

* * *

Я прекрасно помню, как, когда и где произошло мое окончательное отречение от «евразийского соблазна» (недавно, не называя моего имени, эту историю рассказал в Интернете Константин Крылов).

В июле 2003 г. я находился в туристической поездке по Италии. К тому времени недоуменных и даже возмущенных вопросов к евразийству у меня накопилось предостаточно, нужен был только какой-то эмоциональный толчок, чтобы вся эта химерическая конструкция в моем сознании окончательно рухнула. И этот толчок произошел на главной площади (Пьяцца дель Кампо) прекрасного города Сиена.

Сидя на самом «дне» этой раковинообразной площади и озирая вокруг себя великолепные средневековые здания цвета охры, я вдруг подумал: «Но я ведь это люблю, а не минареты и юрты, не запах “жженого кизяка, конского пота, верблюжьей шерсти”, и это вполне родственно и нашему Кремлю, который строили как раз итальянцы, зубцы коего можно увидеть на большинстве крепостных стен североитальянских городов, и нашим Новгороду и Пскову, которые Павел Муратов называет русскими Флоренцией и Сиеной. Какое, к дьяволу, евразийство! Мы – Европа – да, другая — но Европа, христианская страна, и что у нас общего с наследием Чингисхана?»

Так я пришел к, может, не очень оригинальной, но лично выстраданной концепции России как другой Европы, которой следую и поныне.

Нет никакой Евразии как единого историко-географического мира с какой-то искусственно выдуманной единой евразийской культурой, а есть русский народ и русская культура (олицетворение другой, русской Европы), объединившие в своих границах разнообразные европейские и азиатские народы. Не будет русского народа и русской культуры – возродится на контролируемых им пространствах «древний хаос», вплоть до появления нового, равновеликого хозяина.