Политический национализм

И государственный патриотизм, и ксенофобия были вполне традиционны для русской политической мысли XVIII – начала XIX в. (достаточно вспомнить в первом случае Карамзина, а во втором – Ростопчина), своеобразие декабристского национализма, его стержень состояли в другом – в новой для России модернистской демократической концепции нации, понимаемой как совокупность равноправных граждан, охватывающая весь этнос, и как единственный источник суверенитета. Таким образом, отвергались и монархическая («вотчинная») трактовка нации (как совокупности подданных самодержца, который и является источником суверенитета), и ее аристократический вариант (где под нацией понималась только социальная элита, в русских условиях – дворянство).

Пафос декабризма был направлен против самодержавного «обращения с нацией как с семейной собственностью»[156]. «Для русского больно не иметь нации и все заключить в одном государе», – писал Каховский перед казнью Николаю I[157]. Оба главных программных документа декабризма утверждают демократическое понимание нации. «Конституция» Н. Муравьева начинается с утверждения того, что русский народ, свободный и независимый, не есть и не может быть принадлежностью никакого лица и никакого семейства <…> Источник верховной власти есть народ, которому принадлежит исключительное право делать основные постановления для самого себя»[158]. В пестелевской «Русской правде» говорится: «Народ есть совокупность всех тех людей, которые, принадлежа к одному и тому же государству, составляют гражданское общество, имеющее целью своего существования возможное благоденствие всех и каждого <…>. А посему народ российский не есть принадлежность или собственность какого-либо лица или семейства. Напротив того, правительство есть принадлежность народа и оно учреждено для блага народного, а не народ существует для блага правительства»[159]. Нация равноправных граждан в декабристских проектах управляет сама собой посредством представительной демократии, через систему многоступенчатых выборов. Поэтому у Муравьева верховное законодательное собрание – «Народное вече, составленное из мужей избранных народа русского, и, представляя его собою, приемлет наименование его величества»[160]. На низовом же уровне основой национальной солидарности становится волостное самоуправление, его роль особенно подробно прописана у Пестеля: «Каждая волость будет составлять в полном смысле политическое семейство, в котором каждый гражданин найдет не только безопасность, но и верное пристанище, не только охранение своей собственности, но и дарование необходимого для жития. <…> От такого порядка родится сильная связь между членами одной и той же волости. Посредством политического своего семейства будет каждый гражданин сильнее к целому составу государства привержен и, так сказать, прикован. Каждый будет видеть, что он в государстве находится для своего блага, что государство о благоденствии каждого помышляет, каждый будет чувствовать, что он подати платит и повинности несет для цели ему близкой и для собственного своего блага. На таковом образе мыслей будет основана любовь к Отечеству, сей источник всех государственных добродетелей, сия сильнейшая подпора существования и благоденствия царств»[161]. Даже получить российское гражданство иностранец может только на волостном уровне.

Национальное единство невозможно без социальной и юридической однородности нации. Крепостное право, деля русских на господ и рабов, тем самым раскалывало нацию на враждебные классы, поэтому требование его отмены, ключевое для декабристов, имело не только социально-уравнительное и либерально-гуманитарное, но и национально-государственное значение. В своем «Рассуждении о рабстве крестьян» (1821–1822) В.Ф. Раевский определяет крепостное право как «рыхлое основание» государства, при котором могущество последнего «может <…> скоро обратиться в ничтожество»[162]. «В глазах Н. Муравьева, – подчеркивает Н.М. Дружинин, – крепостная Россия – страна господ и рабов – не могла воспитывать гражданские чувства; боевая доблесть и величие государства казались несовместимыми с существованием рабства»[163]. В декабристских проектах не только сами сословия, но и их названия заменяются «названием гражданина Русского» (в муравьевской «Конституции»)[164] или «Российского гражданина» (в пестелевской «Русской правде»). Пестель, исходя из принципиальной демократической установки, что «должны всегда выгоды части или одного нераздельного уступать выгодам целого: признавая целым совокупность или массу народа», в качестве одного из важнейших аргументов в пользу уничтожения сословных различий (и недопущения господства «аристокрации богатств») приводит следующий: «Нарушают сии различия добрую между гражданами связь, разделяя их на несколько отделений, имеющих совсем различные виды и выгоды, а следовательно, и образ мыслей <…> добрая связь между гражданами важна для благоденствия государства <…> и точно так же нарушается различием сословий, как и разнородством племен. Сословия тем еще пагубны, что они только одним пристрастием дышат, что некоторым членам народа выгоды дают, в коих другим отказывают без всякой причины и без всякой для государства пользы, что для пресыщения корысти нескольких людей жестокую оказывают несправедливость против наибольшей части народа и что противны цели государственного существования, состоящей не в пристрастии к малому числу, но велико возможно большем благоденствии многочисленнейшаго числа людей в государстве»[165].

Крестьянская реформа 1861 г. была воспринята дожившими до нее декабристами не только как акт социальной справедливости, но и как акт национального возрождения. «25 000 000 воскресают из мертвых, становятся живыми членами русского общества – воля, ум и деятельность их развиваются и обогащают родную землю обильными плодами просвещения, промышленности, торговли и неведомого еще могущества» (А.Н. Муравьев)[166]. «Вообразите, что будет наш народ, когда ему возвратят гражданские права, несправедливо у него отнятые. Когда он будет на себя смотреть как на члена русского семейства» (М. Муравьев-Апостол)[167]. Е.П. Оболенский мечтал о «великой в будущности нашей матушке России, самобытно и стройно выплывающей ныне из окружающего ее мрака невежества и рабства – в среду светлую свободы и света. Да не затемнится ныне заря ее новой жизни чуждыми ее духу элементами, вносящими в ее жизнь начала смертоносные; да не заразится она ими – семенами вражды и антагонизма, но да отвергнет их, – и в союзе мира и любви да восторжествует над всем тем, что чуждо духу православному!»[168].

Нация декабристов – это, безусловно, гражданская нация. Но прежде всего – это русская гражданская нация, подразумевающая не только социально-юридическую ассимиляцию сословного деления к единому понятию русского (российского) гражданства, но и этническую ассимиляцию всех народов России к некоему единому стандарту русскости, русификацию. Русскость декабристами понимается не биологически (но и не конфессионально), а культурно-политически, ее главные составляющие – владение языком и следование законам. В «Конституции» Н. Муравьева говорится: «Через 20 лет по приведении в исполнение сего устава Российской империи никто, не обучившийся русской грамоте, не может быть признан гражданином»[169].

Более детально программа русификации разработана у Пестеля, четко формулирующего цель своей национальной политики: «Все племена должны слиты быть в один народ», «при всех мероприятиях временного верховного правления в отношении к различным народам и племенам, Россию населяющим, беспрестанно должно непременную цель иметь в виду, чтобы составить из них всех только один народ и все различные оттенки в одну общую массу слить, так чтобы обитатели целаго пространства Российскаго государства все были русские». В качестве средств для этого указываются: 1) «На целом пространстве российского государства» должен господствовать «один только язык российский: Все сношения тем самим чрезвычайным образом облегчатся; понятия и образ мыслей сделаются однородные; люди, объясняющиеся на одном и том же языке, теснейшую связь между собою возымеют и однообразные составлять будут один и тот же народ». 2) «Так как ныне существующее различие в названиях народов и племен, Россию населяющих, всегда составлять будет из жителей Российскаго государства отдельные друг от друга массы и никогда не допустит столь для блага отечества необходимаго совершенного в России единородства, то чтобы все сии различный имена были уничтожены и везде в общее название русских воедино слиты». 3) «Чтобы одни и те же законы, один и тот же образ управления по всем частям России существовали и тем самим в политическом и гражданском отношениях вся Россия на целом своем пространстве бы являла вид единородства, единообразия и единомыслия». В результате можно ожидать, что «все различные племена, в России обретающиеся к общей пользе, совершенно обрусеют и тем содействовать будут к возведению России на высшую степень благоденствия, величия и могущества»[170].

Основа будущей нации – «коренной народ русский», куда Пестель включал великороссов, малороссов и белорусов. Аргумент лингвистический: «Язык везде один и тот же: различны одни только наречия, а сии даже и в самых великороссийских губерниях не везде одинаковы, да и нету того большого народа, коего бы язык не имел различных наречий». Аргумент религиозный: «Вера одна и та же православная во всех сих губерниях как и в великороссийских, и хотя в некоторых местах униятство еще исповедуется, но оно не что иное есть, как слабый остаток соблазна флорентийским собором предложенный, иноземным насилием в несчастные те времена введенный и ежедневно более и более изкореняющийся». Аргумент социальный: «Гражданское состояние в сих губерниях совершенно одинаково с таковым в великороссийских губерниях, ибо те же сословия с теми же правами существуют». Наконец, аргумент исторический: украинские и белорусские земли «принадлежали России в старинные времена и от оной в те злополучные обстоятельства отторгнуты были, когда междоусобия малых князей удельных государство обессилили и раздорами своими случай дали иноземцу с успехом их воевать. Присоединив оные опять к своему составу, возвратила себе Россия древнее свое достояние, тем более для нее близкое, что колыбелью российского государства могут быть почтены в северной стороне Новгород с окружающими его губерниями, а в южной стороне Киев с губерниями Черниговскою, Киевскою, Полтавскою, Подольскою и Волынскою, сим древнейшим средоточием Российского государства». Следовательно, «никакаго истинного различия не существует между разрядами, коренной народ русский составляющими, и <…> малые оттенки замеченные должны быть слиты в одну общую форму»[171].

Что же касается «различных племен, к России присоединенных», то их участь – отказаться от своих особенностей и слиться с «коренным народом русским». Финляндия должна лишиться своей автономии и перейти на русский язык. Перед цыганами поставлен выбор – или, приняв православие, распределиться по волостям, или покинуть Россию. Мусульманам запрещается многоженство. Кавказские народы делятся на два разряда – «мирные и буйные»: «Первых оставить на их жилищах и дать им российское правление и устройство, а вторых силою переселить во внутренность России, раздробив их малыми количествами по всем русским волостям». Кроме того, планировалось «завести в кавказской земле русские селения и сим русским переселенцам раздать все земли, отнятые у прежних буйных жителей, дабы сим способом изгладить на Кавказе даже все признаки прежних (то есть теперешних) его обитателей и обратить сей край в спокойную и благоустроенную область русскую». Русифицируются иноземные колонисты. Полностью уничтожается разряд так называемых «подданных иностранцев», тех, кто «сами себя иностранцами считают и <…> присягнули в подданстве прежним властелинам над Россиею, но не Россию за свое отечество признали» (остзейские немцы, поляки, живущие за пределами Польши, греки, армяне и т. д.). Они должны определиться – или стать «совершенно русскими» со всеми вытекающими отсюда последствиями, или перейти в разряд «совершенно иностранцев»[172]. О решении польского и еврейского вопроса подробно говорилось выше.

Вернувшиеся из ссылки декабристы в большинстве своем остались верны русификаторскому духу «Русской правды». Исключение, опять же подтверждающее правило, барон А.Е. Розен, выступивший в своих «Записках декабриста» в защиту привилегий балтийских немцев, что вызвало бурный протест его товарищей. П.Н. Свистунов, специально (и подробно) разобравший его книгу, писал: «Упорная защита средневековых сословных привилегий нашей балтийской окраины, равно и отчуждение (может быть, и несознательное) от великой русской семьи, изобличает в сочинителе человека, вовсе чуждого по духу обществу людей, прозванных декабристами»[173]. М. Муравьев-Апостол: «Эти записки суть взгляд декабриста барона прибалтийского, в этом взгляде нет ничего родного, русского»[174]. В том же духе высказался М.А. Бестужев[175]. Для В.С. Толстого мемуары Розена стали поводом для яростных филиппик против «остзейцев»: «Меченосцы и про[чие] рыцари насильственно, собственно для себя лично, силою и мечом поработили аборигенов, потомки их своекорыстия продолжали это насилие и поныне, но теперь, [видя], что много обстоятельств изменилось, они непрошено выдаются за представителей прибалтийских стран. Пускай сорвется маска, и тогда страна окажется латышей и эстов, а горсть потомков рыцарей окажется инородными, иностранными пришлецами, и прибалтийская окраина станет действительно Россиею! а бароны и пр[очее] остзейское дворянство всегда себе найдет блистательное положение при с. – петербургском дворе <…>. Если баронам – чужеедный наплыв – не нравится русское законодательство, вводимое в прибалтийских губерниях, предоставьте им переселиться хотя бы в Прусси[ю], куда они и так тяготеют, а за оппозицию карайте их по всей строгости законов, невзирая на придворный брутершафт»[176].

Именно как борьба за русское национальное государство воспринималось декабристами подавление польского мятежа 1863 г., ибо повстанцы претендовали на украинские и белорусские земли, жители которых были включены еще Пестелем в состав «коренного народа русского» – «край богатый и кровию русский, в котором, однако, польский элемент получил сильное развитие <…>. Этот чуждый элемент заглушил лучшие проявления нашего русского племени <…>. Грустно и очень грустно видеть плоды этого угнетения и теперь начинать то, что должно было начать за сто лет» (Оболенский)[177]. «Одни только зверские неистовства инсургентов поправили там на время наши дела и восстановили связь с местным русским населением. Надо безотлагательно спешить воспользоваться этим нравственным переворотом в крае. Русская земля должна принять в этом живое, деятельное участие в помощь правительству. От одного уничтожения крепостной зависимости, при апатичности крестьянского населения и деятельности жидов нельзя ожидать скорого успеха в развитии этого населения, нужен свежий элемент великороссийский» (М. Назимов)[178]. Волконский еще в 1860 г. возмущался: «В Киеве мало встречаю русского элемента, как этот город ополячился, охохловился, а это мне не по убеждениям чисто русским…»[179]

Впрочем, противником политики русификации выступил в своей итоговой книге «Россия и русские» Н. Тургенев. Но, как известно, она была воспринята практически всеми дожившими до ее появления декабристами крайне негативно[180].

Подводя итоги рассмотрению политического национализма декабристов, следует отметить, при всех очевидных элементах заимствования из французской /»якобинской» (у Пестеля) и американской (у Н. Муравьева) моделей, не менее (или даже более) важна его ориентация на прусский либеральный национализм начала XIX в. (идеология и практика Тугендбунда, реформы Штейна и Гарденберга)[181]. Декабристы выступали не от имени некоей социальной группы (третье сословие), претендующей называться нацией, а от лица нации как целого («я называю народом всю вообще многолюдную Русь, включая все касты, кроме [придворной] тифозной камарильи» – В. Раевский[182]). Кроме того, у них отчетливо звучит мотив национально-культурного возрождения, возвращения «к корням», национальной самобытности.