Страшнее Пугачёва

Среди слобод Зауралья Ирбитская слобода стояла наособицу.

Основали её в 1631 году, а на третье лето здесь уже загомонил первый торг. Ирбитская ярмарка расцветала на мехах. Воеводский Тобольск, жирея у таможни, прохлопал, что капитал куётся торговлей, а не поборами, и спохватился только в 1686 году, когда Ирбит завёл себе Гостиный двор не хуже тобольского. А Ирбит неудержимо богател и превращался в главную пушную биржу державы. Здесь инородцы со всей неоглядной таёжной Сибири продавали песцов и куниц, бобров и соболей, чтобы купить хлеб из слобод и ружья уральских заводов.

В XVIII веке «мягкая рухлядь» перестала быть главным экспортом страны, но не подешевела. Горнозаводский командир Татищев хотел перевести ярмарку в Екатеринбург, но Ирбит не дался. Потом в России отменили внутренние таможни, и к ярмарке потянули руки обедневшие тобольские губернаторы, но Ирбит снова отвертелся. Мятеж дал Тобольску шанс перетащить пушное торжище к себе.

Театр в городе Ирбит, перестроенный под Пассаж

В феврале 1774 года самозваный полковник Ерушов забунтовал три слободы и двинулся на Ирбит. Ярмарочные воротилы пали в ноги губернатору Денису Чичерину: спаси, батюшка! А Чичерин коварно ответил, что рад бы, да нету войска. Возможно, он надеялся, что полковник Ерушов спалит Ирбитскую слободу дотла, и тогда ярмарка сама переползёт из Ирбита в губернский Тобольск.

Ирбитский поп Удинцев и ярмарочный писарь Мартышев созвали слобожан на сход. «Никто нас не выручит, братцы! – кричали они. – Надо ополчаться! Отобьёмся сами! Потеря барыша страшнее Пугачёва!»

23 февраля мятежники Ерушова заняли Зайкову деревню в 30 верстах от Ирбита. Ирбитское ополчение вышло на битву. По торговому тракту в заснеженном лесу, гудя, шагала длинная толпа мужиков с дедовскими фузеями, с вилами и топорами, с дубинами и длинными пистолетами, с цепами и кистенями, с крестьянскими косами на ратовищах и с купеческими гирями на верёвках.

На околицу деревни высыпала такая же толпа мятежников. Драка началась по-деревенски: стенка на стенку, будто масленичная потеха. Но здесь бились не до первой крови, а до последней. Мужики с матом рубили и кололи друг друга, таскали за бороды, валили ударами в ухо. Вытоптанные сугробы усыпали шапки и рукавицы. Мятежники сначала одолевали, Мартышева уже поволокли за воротник на расправу. Но ирбитские нажали, отбили вожака и погнали бунтовщиков из деревни. Ирбит без помощи войск отмахался от бунта и этим спас свою ярмарку.

Уездный краснокирпичный город Ирбит – как песня «Коробейники»: то ли про торговлю, то ли про любовь. Детище барыша, Ирбит украшался во всю широту души, и даже театр здесь перестроили под торговый Пассаж: всё равно ярмарка – тот же спектакль

Государыня сполна отблагодарит Ирбит за верность и храбрость: в 1775 году слобода станет городом. Князь Щербатов, герольдмейстер, составит для Ирбита герб: сабля, символ войны, скрестится с жезлом Меркурия, символом торговли. В указе Екатерина скажет: ежели кто ещё придумает чего-нибудь этакое на пользу новому городу, «Ея Величеству будет приятно».

Торг получит полную волю, и через столетие по богатству Ирбитская ярмарка станет второй в империи. В 1883 году на ярмарочные барыши в Ирбите воздвигнут бронзовый памятник Екатерине. Ваять государыню пригласят скульптора Михаила Микешина, автора знаменитого монумента «Тысячелетие России». И памятник, и ярмарку уничтожит советская власть.

Отважный писарь Мартышев, герой битвы у Зайковой деревни, в награду получил дворянское достоинство. А вот мятежный полковник Ерушов, попавший в плен, вскоре был четвертован на площади в Тобольске. Тобольск поторопился отомстить полковнику сразу и за бунт, и за крах надежд на разорение Ирбита.

Другим сибирским мятежникам повезло куда больше, чем Ерушову. В 1775 году, начиная новую войну с Турцией, государыня «покрыла милостивым указом» тех бунтовщиков, кто ещё не принял кары. Смертную казнь заменили каторгой, каторгу – ссылкой, ссылку – кнутом, обречённых на кнут вообще простили. Это спасло пугачёвцев Сибири, сидевших в тобольских казематах. Курьеры так долго возили судебные бумаги туда-сюда из Тобольска в Петербург, что указ помиловал узников раньше, чем судьи осудили их, а палачи исполнили приговоры.

Милость императрицы не позволила пугачёвщине стать в Сибири таким же могучим мифом, пожирающим жизни людей, как поверья раскольников о райских вертоградах и огненной купели.