Академик Александр Румянцев В НАУКУ НАС ПРИЗВАЛ АКТЕР БАТАЛОВ

Академик Александр Румянцев

В НАУКУ НАС ПРИЗВАЛ АКТЕР БАТАЛОВ

Академик Александр Румянцев – один из самых блестящих ученых-ядерщиков, который пользуется беспрекословным авторитетом в профессиональной среде. Много лет он возглавлял крупнейший в стране Курчатовский институт, во многом благодаря его усилиям после долгого безвременья 1990-х в стране был открыт первый крупный научный объект – источник синхротронного излучения. В 2000-х годах академик Александр Румянцев стал министром атомной энергии. Это министерство стало наследником легендарного Средмаша и после Румянцева было упразднено, а сам академик перешел на дипломатическую работу, отправился послом в Финляндию, которая, кстати, оказалась первой страной, не входившей в соцлагерь, где была построена советская атомная станция, лучшая в Европе по техническим и экономическим параметрам.

Вопрос: Самый южный в СССР населенный пункт – Кушка. Мне всегда казалось, что это мифический город, который придуман специально для кроссвордов. Доказательством реальности Кушки является то, что вы, Александр Юрьевич, там родились. Какие судьбы забросили на край земли ваших родителей?

Ответ: В 1940 году отца, коренного москвича и студента Института востоковедения призвали в армию. В Кушке было военное училище, всю войну отец готовил пополнение для фронта. После войны отец окончил Институт военных переводчиков, преподавал язык в военных училищах.

У него много переводов с английского, с хинди, есть статьи о Рабиндранате Тагоре. После демобилизации он стал журналистом-международником, был первым секретарем советского посольства в Индии, первым директором советского культурного центра в Дели. Все мои родственники связаны с изучением языков, с филологией. Только я и жена – технари, закончили МИФИ.

Вопрос: Почему же отбились от гуманитариев, пошли в физику?

Ответ: Под влиянием фильма «Девять дней одного года». Герой Алексея Баталова ученый-физик Гусев исследовал термоядерную реакцию и ради великого дела вошел в реакторную зону. Гусев получил смертельную дозу, но продолжал заниматься наукой. Меня в фильме привлекли не столько перспективы науки, которых я не сознавал, сколько идея самопожертвования. Хотя с точки зрения техники безопасности сюжет идиотский. Работа в реакторной зоне не вызвана необходимостью. Я всю жизнь работаю с реакторами и никогда не видел, чтобы ученый входил в эту зону. Думаю, настоящий ученый жизнью рисковать не будет. Жизнь и голова даны ученому для другого. Но в моем поколении многие пошли в науку под влиянием этого великого романтического фильма. Мое мнение субъективно, но таких преданных своему делу и науке людей, как в ядерной физике, в атомной промышленности, я не встречал больше нигде.

Вопрос: И вам попадались такие фанатики науки, как Гусев? Без склонности к суициду, без походов в реакторную зону?

Ответ: Нет, один в один не встречал. Но знаю людей, безмерно преданных науке. В Курчатовском институте работал Юрий Александрович Прокофьев, который первым высчитал время жизни нейтрино – около 900 секунд. Никто не видел, когда Прокофьев уходил домой, в любое время суток его можно было найти на работе. Но такие люди есть не только в России. В Институте Ланжевена во французском Гренобле работал Отто Шерпф, построивший первый нейтроновод. Он был монахом, всю зарплату отдавал своему ордену. У него была невероятная работоспособность. Коллеги шутили: мы знаем двух Шерпфов: один работает с восьми утра до восьми вечера, второй – с восьми вечера до восьми утра.

Вопрос: С атомной бомбой СССР от США отстал. Почему же с атомной электростанцией мы оказались первыми?

Ответ: Вряд ли кто-нибудь знает точный ответ. Курчатов, так мне кажется, с самого начала думал о возможностях мирного применения ядерной энергии. В атомном проекте СССР были собраны наши лучшие ученые, и единомышленников у Курчатова было немало. Может быть, американские ученые не верили в такую возможность. Может быть, для США этот вид энергетики тогда не был экономически обоснован. В проекте создания атомной бомбы США шли с опережением СССР на четыре года. Водородную бомбу создали практически одновременно. В атомной энергетике мы обошли Америку на 7–8 лет. В Обнинске, где построили первую АЭС, под руководством Александра Лейпунского работала секретная лаборатория № 3. (Лаборатория № 2 – это впоследствии знаменитый Курчатовский центр.) Эта станция имела мощность всего 5 МВт и проработала почти 50 лет. Сегодня реакторы выросли до 1 000 МВт, и это уже кажется недостаточным.

Вопрос: Атомная энергетика является самым ярким примером того, какое ускорение науке и технике придает военное применение новой техники. Невеселый закон…

Ответ: С 1939 года, когда немцы Ган и Штрассман открыли, что при делении тяжелых ядер выделяется большое количество энергии, до создания, испытания и первого применения атомной бомбы, принципиально нового вида оружия, прошло всего шесть лет. Добыча, изотопное обогащение, разделение изотопов – сложнейшие научно-технические задачи. Таких темпов наука и техника прежде никогда не знали. Без сомнения, для развития нашей отрасли решающим стал именно военный фактор.

Еще в 1910 году Владимир Вернадский говорил, что в явлении радиоактивности скрываются огромные источники энергии. Но все равно даже в 1939 году никто не думал, что человек так быстро научится использовать этот источник, хотя всем физикам стали ясны перспективы извлечения из ядра того, что накапливалось в нем миллиарды лет. Вообще, можно сказать, что вся энергетика была заложена в момент Большого взрыва, когда сформировались ядра. Поэтому можно сказать, что нашей отрасли 14 миллиардов лет.

Вопрос: В 1960-е, когда вы пришли в науку, у всех на слуху был спор между физиками и лириками, хотя сейчас он кажется наивным. Но все же, есть разница в образе мышления между технарями и гуманитариями?

Ответ: Один из моих учителей академик Юрий Моисеевич Каган – тончайший знаток и коллекционер живописи, его принимают за своего и в среде литераторов. Несколько лет Каган в Курчатовском институте вел семинар, куда приглашал виднейших советских экономистов. У нас, и по несколько раз, бывали Шаталин, Заславская, Аганбегян, Абалкин, Бунич, Примаков, Арбатов… Все независимо друг от друга прогнозировали крах системы в 1985–1986 годах. Но нас, физиков, поразило, что в вопросе о том, что надо делать, чтобы поднять экономику, у корифеев экономики был полный разброд, никто не мог дать внятного ответа. При этом все они производили впечатление настоящих, очень эрудированных ученых. Не могу себе представить такую ситуацию в точных науках. Видимо, время эксперимента в гуманитарных дисциплинах слишком продолжительно.

Вопрос: С атомной промышленностью связана крупнейшая техногенная катастрофа в истории человечества – Чернобыль. Как переживали трагедию в Курчатовском институте, мозговом центре отрасли? Приходилось слышать, что Чернобыль стал личной трагедией президента Академии наук и директора Курчатовского института Александрова.

Ответ: Александров был необыкновенным человеком. Кстати, мальчишкой-юнкером он защищал Крым от Красной Армии. Наш легендарный министр Славский служил в Первой конной, и было много шуток, что они могли легко пристрелить друг друга и жизнь пошла бы по-другому. Александров часто приходил в нашу лабораторию и смотрел ежедневные отчеты молодых салаг в поисках научных сенсаций, которые мы не смогли оценить. В его огромном кабинете на полу расстилали чертежи атомных электростанций, и ученые во главе с президентом ползали на животе, изучая каждую деталь. После Чернобыля на него было тяжело смотреть, он ходил черный, совершенно перестал шутить, забыл все свои хохмы. И скоро ушел в отставку со всех постов. Но продолжал интересоваться наукой. Помню, он очень обрадовался, когда нашел наши старые прогнозы о развитии науки и увидел, что за 15 лет реальность обогнала мечты.

Вопрос: С Чернобылем связана еще одна трагедия – самоубийство академика Легасова. Он вылетел в Чернобыль первым же рейсом и был одним из руководителей работ по ликвидации последствий аварии. Это больной вопрос, можете не отвечать, но почему покончил с собой академик Легасов? Кажется, во вторую годовщину Чернобыля…

Ответ: Во-первых, у него была генетическая предрасположенность – таким путем оборвали жизнь его мать и брат. Но подтолкнула Валерия Алексеевича острая борьба вокруг идеологии развития отрасли, вокруг вопросов безопасности реакторов. В этой борьбе надо было бороться за посты, но Легасов не смог стать директором института. Приходилось искать расположения у руководства страны. Однажды на ученом совете Александров объявил: «Я приехал из Политбюро, принято решение о присуждении Легасову звания Героя Соцтруда». А потом Горбачева отговорили, убедили, что Легасов не достоин самой высокой награды. И он не выдержал.

Вопрос: А самоубийство директора элитного уральского ядерного центра в Снежинске профессора Нечая в 1996-м?

Ответ: Это было жуткое время. Бюджет не платил отрасли, график финансирования Снежинска месяцами стоял на нуле. Когда Нечай в очередной раз приехал из Москвы, его встретили женщины с детьми на руках и спросили, будут ли деньги. Нечай ответил: нет денег. Женщины стали в него плевать. Он в кабинете принял стакан коньяка и застрелился. И сразу все долги за год выплатили.

Вопрос: Александр Юрьевич, в ходе беседы вы все время сбиваетесь на воспоминания об экспериментах по ядерной физике. Вы любите науку. Зачем же стали администратором?

Ответ: Директором Курчатовского института я стал в 1994 году. Тогда были тяжелые времена, все ходили на взводе, предлагали методы спасения науки. Когда в очередной раз схлестнулись, мне сказали: ты все время учишь, поруководи сам. Я осознанно согласился. А министром – вы же понимаете, бывают ситуации, когда нельзя отказываться.

Вопрос: Про экологов в атомном ведомстве говорят с такой же неохотой, как в церкви о нечистой силе. Атомная отрасль является одним из главных объектов для нападок «зеленых». А «зеленым» общество симпатизирует.

Ответ: На одном диспуте экологи мне совершенно серьезно сказали: мы готовы смотреть телевизор при свечах, только остановите атомную станцию. Боязнь новой техники – вечный, неизбежный спутник научно-технического прогресса. Много на эту тему рассуждал академик Валерий Легасов, безвременно ушедший из жизни вскоре после Чернобыля. Легасов разрабатывал теорию катастроф. Он писал: чем сложнее производство, тем выше вероятность аварии, и потому нельзя со сложной техникой работать так, как с простой. Система взаимоотношений человека со сложной техникой становится одним из острых вопросов науки, но Легасов не успел сказать здесь самого важного слова.

Вопрос: Хотя атомная энергетика снабжает человечество бытовой электроэнергией, простому человеку ядерная физика кажется недоступной и необъяснимой А что лично вам, академику, кажется чудом техники?

Ответ: В детстве я очень любил крупные машины вроде кораблей и самолетов. А сейчас чудом мне кажется персональный компьютер. На столе у меня стоит компьютер, который по мощности превосходит имевшую размер с трехэтажный дом БЭСМ-6, на которой мы когда-то в Курчатовском центре производили расчеты, да еще в очередь записывались. Компьютеры, на которых ученые работают в ЦЕРНе (Европейский центр по ядерным исследованиям. – С. Л.), – это вообще фантастика.

Должен сказать, что будущее России зависит в значительной степени от внедрения высоких технологий, от того, сумеем ли мы наладить инвестиции, обеспечить в экономике системный сдвиг. Мы находимся в стадии внутренней подготовки к рывку. Будущие поколения спросят с нас, сумеем ли мы обеспечить этот рывок.

Вопрос: Вам снятся сны про науку?

Ответ: Снятся ученые, с которыми работал. Но эксперименты не снятся. Снятся экспериментальные залы. Но всегда почему-то пустые.

2005

Данный текст является ознакомительным фрагментом.