Гадкий утенок

Распад СССР открыл принципиально новый этап в развитии страны. Мировая система, основанная на биполярной конфронтации, ушла в прошлое, и Россия перестала быть одним из ее полюсов. Одновременно она утратила статус сверхдержавы, которой являлся Советский Союз. На долю Российской Федерации, правопреемницы СССР, пришлось 4/5 его территории, но лишь около половины населения и хозяйственного потенциала. Составляя уже не 1/6, а лишь 1/8 суши, Россия по-прежнему остается самой крупной страной в мире. При этом географический центр страны заметно сместился на Север и Восток — из Новосибирской области в Эвенкийскую Республику (Красноярский край), а центр сосредоточения населения — с 52° северной широты на 55°30?. Став еще более северной страной, чем Российская империя или СССР, страна оказалась пространственно «отодвинутой» от Западной и Центральной Европы, Ближнего и Среднего Востока, Южной Азии.

Сильно уменьшившись по своим параметрам, Россия обнаружила на Западе расширяющийся Евросоюз, на Востоке — быстро поднимающийся Китай, на юге — все более радикализирующийся мир ислама. «Впервые со времени появления из темных лесов Московии, Россия оказалась в окружении государств и политических группировок, которые экономически, демографически и политически более динамичны, чем она сама»[426], — писал Эндрю Качинс.

Крушение Советского Союза было неожиданностью даже для новой российской власти, которая сама активно приближала это событие. Вновь исключительно многое зависело от первого лица.

Ельцин воссоздал костяк государственного механизма, разрушенного вместе с Советским Союзом, запустил демократические механизмы, разгромил старый партаппарат. Одолел Съезд народных депутатов, не остановившись перед расстрелом парламента осенью 1993 года и уничтожением одного из главных атрибутов предшествовавшей эпохи — Советов, заявив, что «большинство органов советской власти несут прямую ответственность за крайнее обострение ситуации в Москве»[427]. Вслед за этим последовала подготовка новой Конституции и введение Указом избирательного законодательства, по которым избирался новый двухпалатный парламент — Совет Федерации и Государственная дума.

Продавленная через референдум Конституция зафиксировала основополагающие демократические права и свободы, но наделила президента такими полномочиями, которым позавидовал бы любой его коллега. При этом Ельцин стоически терпел критику и не давал оснований заподозрить себя в покушении на свободу слова. Но его месяцами не было на рабочем месте. Такой внеинституциональный центр, как «семья» президента, играл порой большую роль, чем предусмотренные Конституцией институты. Крупный бизнес через ее каналы участвовал в руководстве страной, назначении министров, принятии законов, избрании губернаторов на своих «вотчинных» территориях, пользовался широким доступом к государственным ресурсам, но не обрел привычки платить налоги.

Подстегиваемая президентом региональная суверенизация зашла так далеко, что под угрозой оказалась целостность страны и стала возможной трагедия Чечни, унесшая десятки тысяч жизней, страну захлестнул террор, гибли сотни людей. Угрозам безопасности России без большого успеха пытались противостоять дезорганизованные многочисленными реформами низко оплачиваемые спецслужбы, деморализованная армия, не получавшая новых вооружений. Но Ельцин не допустил худшего — «югославского сценария».

Ельцин спас экономику, пустив в нее силы рынка. С начала 1992 года были либерализованы цены. Реформы вице-премьера Егора Гайдара характеризовались стремлением утвердить рыночные принципы, свободное ценообразование и конкуренцию, развязать частную инициативу и индивидуальную ответственность, соблюдать правила игры (пусть часто меняющиеся) в отношениях с бизнесом, интегрировать страну в мировое экономическое пространство. «Шоковая терапия» Гайдара — это, как говорили шутники, «сплошной шок и никакой терапии»… К концу десятилетия великая сверхдержава обрела статус обнищавшей страны третьего мира[428], — отмечал известный американский журналист Пол Хлебников, позднее убитый в Москве. Ельцин почувствовал, что база поддержки правительства снизилась до опасной черты, и предпочел передать должность премьера многоопытному хозяйственнику и создателю Газпрома Виктору Черномырдину. Но молодые реформаторы остались в составе кабинета. И именно они — наиболее активную роль играл Анатолий Чубайс — выступили главной движущей силой политики приватизации. Огромная страна, где все — от атомных электростанций до гвоздя — принадлежало государству, переходила в частные руки. Победителями в игре оказались те из выживших, которые убедили государственных чиновников назначить именно их, а не кого-то еще, миллиардерами. В качестве аргументов выступали действия, которые во всем мире определяются термином «коррупция», соблазны были непреодолимы.

Приватизация проводилась во многом в идеологических целях, чтобы сломать хребет социалистической экономике и создать новый класс крупных собственников. Сперва небольшие предприятия перешли трудовым коллективам, а от них — директорам и связанным с ними нуворишам.

Внешнеполитическую доктрину министр иностранных дел Андрей Козырев определял так: «Ориентация на высокоразвитые демократические страны и вхождение в их клуб — именно и только в этот клуб — на равных, достойно, со своим собственным лицом. В этом вся концепция». Политику начала 1990-х годов отличал очевидный американоцентризм. «Гегемония Соединенных Штатов, которой нас пугают, и разговоры о единственной сверхдержаве — все это стереотипы и зашоренность. Никакой единственной сверхдержавы нет»[429], — подчеркивал Козырев, выдвигая план стратегического союза с США, позднее трансформированный в идею стратегического партнерства. Россия делала заявку на членство в Западной системе. На втором месте фигурировала задача «создания пояса добрососедства по периметру российских границ»[430]. Наконец, важными объявлялись также отношения со странами третьего мира, развиваемые без идеологических догм, что на деле означало уход России из большинства развивающихся государств.

С заключением масштабных соглашений о контроле над вооружениями — от сокращения обычных вооружений по договору ОВСЕ до уничтожения ракет средней дальности и уменьшения сил сдерживания в соответствии с договором СНВ-2 — были заложены основы стратегической стабильности. Российско-американское сотрудничество помогло превратить Украину, Беларусь и Казахстан в страны, свободные от ядерного оружия. Но вскоре появилось и разочарование от «доктрины Козырева».

Отношение к России во многом определялось той оценкой, что проигравшая в холодной войне сторона сдалась на милость победителям. Джек Мэтлок описывал: «Мы выиграли холодную войну и может делать, что хотим. Русским просто придется привыкнуть к тому, что они больше не великая держава, и мы можем не обращать внимания на их мнения». Эта позиция привела многих русских к выводу, что «Запад» не примет Россию в качестве партнера, а только в качестве подчиненного им придатка[431]. Прозападные жесты воспринимались как должное, а любая активность России, особенно в СНГ, стала рассматриваться как проявление «неоимпериализма».

Вновь встал вопрос о границах Западной системы. «Некоторые историки считают, что после распада Советского Союза в 1991 году Центральная Европа восстановилась в том виде, в каком она сложилась на протяжении Средних веков»[432], — пишет Жак Ле Гофф, известный французский медиевист. Причем вопрос сразу был переведен в практическую плоскость: как далеко распространять на восток европейские и евро-атлантические институты — ЕС и НАТО. Нетрудно заметить, что западная система воспроизводила себя по средневековой цивилизационной матрице, которая не включала в себя Россию.

Серьезнейший удар по политике Козырева был нанесен открывшейся перспективой расширения НАТО вопреки многочисленным заверениям, данным западными лидерами еще Михаилу Горбачеву, что этого никогда не произойдет. Ельцин сменил тональность российской дипломатии. В послании Федеральному Собранию президент заявил: «В 1994 году нам надо положить конец порочной практике односторонних уступок»[433]. О вступлении в «западный клуб» речи больше не шло. Кремль усиленно искал альтернативу расширению НАТО, предлагая «далеко идущие инициативы формирования новой Европы». Однако всякий раз слова, усилия, демарши Москвы опровергались реальностью, одна «принципиальная позиция» сдавалась за другой. В преддверии президентских выборов 1996 года Ельцин передал МИД в руки Евгения Примакова, что позволило прикрыть предвыборный внешнеполитический фронт.

Лишь исключительно жесткая и за рамками правил антикоммунистическая кампания, финансовые вливания, элитно-силовая консолидация и чудеса на избирательных участках позволили Ельцину в июле 1996 года во втором туре добиться переизбрания на новый срок. Между двумя турами у Ельцина был инфаркт. Кампания завершилась без кандидата, но страна об этом не знала.

После операции на сердце Ельцин затеял новый тур либеральных реформ. «Мне казалось, что после выборов 96-го наступала новая эпоха. Эпоха строительства»[434]. Была проведена масштабная приватизация по схеме «залоговых аукционов», в результате которой за 1,1 млрд долл. ряд крупных финансовых структур (поднявшихся на бюджетных деньгах) установили контроль за крупнейшими предприятиями, вошедшими в новые частные холдинги — ЮКОС, Норильский никель, ТНК и т. д. Но, во-первых, активы достались новым собственникам по символической цене, и часто это имело следствием простую перепродажу этих активов и закрытие производства. Во-вторых, низкая цена входа на рынок обусловила ориентацию на текущую прибыль и невнимание к перспективным целям. В-третьих, становилось бессмысленным строительство новых производств, коль скоро они по издержкам не могли конкурировать с приватизируемыми почти задаром предприятиями. В-четвертых, допуск к приватизации только «своих» ограничил приток на российский рынок иностранных капиталов[435].

«Невидимая рука рынка», на которую возлагались большие надежды, так и осталась невидимой. Она не смогла произвести ни одного корабля, атомного реактора, нового самолета, автобана, не решила проблем деградации сфер образования, здравоохранения. «В процессе рыночной, в значительной степени стихийной трансформации выживали наиболее ликвидные отрасли, связанные с экспортом необработанного сырья и полуфабрикатов. Фактически мы пережили масштабную деиндустриализацию»[436], — напишет Владимир Путин. Месяцами люди не получали заработную плату и пенсии.

Более осмысленной во второй срок президентства Ельцина начала выглядеть внешняя политика. Примаков заявил: «Модель ведомой страны неприемлема для России»[437]. В противовес он фактически провозгласил собственную доктрину: приоритет российских интересов и отказ от роли «младшего партнера» в отношениях с США и Западом в целом, не допуская при этом обострения отношений и появления новых разделительных линий; установление многополярного мира, многовекторность внешней политики и проведение в ряде острых международных вопросов линии, альтернативной позиции США (отсюда перенос акцентов на развитие отношений со странами Западной Европы, попытки создания «оси Москва — Пекин — Дели», независимая линия в отношении Ирана, Ирака, Югославии); продолжение интеграции России в глобализирующийся мир; интеграция СНГ «на разных скоростях».

Россия получила членский билет в Парижский и Лондонский клубы, вступила в АТЭС, был ратифицирован Договор о партнерстве и сотрудничестве между Россией и Европейским союзом, подписан Основополагающий акт Россия — НАТО. В 1996 году было создано Сообщество Белоруссии и России (позднее трансформировавшееся в Союз). «Доктрина Примакова» прошла испытание на прочность во время борьбы по поводу расширения НАТО в 1996–1997 годах, иракского кризиса конца 1997 — начала 1998 и в период войны Запада против Югославии весной 1999 года. И практически в каждом случае России пришлось отступить, удовлетворившись символическими компенсациями.

В марте 1998 года последовала третья попытка ельцинских либеральных реформ: отставка кабинета Виктора Черномырдина и назначение и. о. премьера Сергея Кириенко. В августе грянул дефолт. Банки, компании, частные лица лишились огромных средств, цены вновь устремились ввысь. Ельцин, ставший «хромой уткой», призвал в правительство команду тяжеловесов во главе с Евгением Примаковым. В дальнейшем главной политической интригой стал состав власти после Ельцина. Примаков в роли душеприказчика не устраивал слишком многих: «окружение президента понимало, что не соглашусь играть в оркестре, дирижируемом олигархами»[438]. Премьером ненадолго стал Сергей Степашин, но его рейтинг не устроил президента. Выбор Ельцина пал на Владимира Путина.

За годы президентства Ельцина экономика сократилась вдвое и откатилась на 14-е место в мире, ВВП сжался до $300 млрд. Россия чудом прошла по краю пропасти в 1990-е годы. В программной статье «Россия на рубеже тысячелетий», вышедшей 30 декабря 1999 года — за день до отставки Ельцина, — Путин отмечал: «Россия переживает один из самых трудных периодов в своей многовековой истории. Пожалуй, впервые за последние 200–300 лет она стоит перед лицом реальной опасности оказаться во втором, а то и в третьем эшелоне государств мира»[439]. 26 марта 2000 года страна обрела нового президента.