Л. Троцкий. В АТМОСФЕРЕ НЕУСТОЙЧИВОСТИ И РАСТЛЕНИЯ

Л. Троцкий. В АТМОСФЕРЕ НЕУСТОЙЧИВОСТИ И РАСТЛЕНИЯ

Смена Фалькенгайна[124] Гинденбургом на посту начальника генерального штаба, т.-е. действительного главнокомандующего всех германских армий, – Вильгельм II, фиктивный носитель этого звания, упражняет свой стратегический гений, главным образом, на произнесении пред немецкими пасторами благочестиво-солдафонских речей, – смена Фалькенгайна Гинденбургом есть один из многих симптомов не вчера начавшейся утраты равновесия по ту сторону Вогез. Немецкая пресса истолковывает эту смену на разные лады: органы крайнего империализма, главную цель войны видящие в низвержении мировой империалистической диктатуры Великобритании, опасаются, что Гинденбург окончательно перенесет центр тяжести военных операций на Восток. Наоборот, те элементы, которые считают необходимым ограничиться на сей раз более скромными задачами, как и те, которые все еще эксплуатируют лозунг «борьбы с царизмом», приветствуют смену, усматривая в ней победу своего героя Бетман-Гольвега над «экстремистом» Фалькенгайном. Каковы планы самого Гинденбурга – никто не знает. Заявляя себя «неполитиком», Гинденбург по возможности уклоняется от объяснений по поводу так называемых «целей войны». Весьма вероятно, что этому наиболее выдающемуся мясных дел реалисту двухлетний опыт военных операций достаточно ясно показал тщету великих планов, которые быстро истощаются в этой войне на истощение.

Руководящие круги немецкой социал-демократии, давно выбитые из равновесия движением низов, пустили в массовый оборот «петицию о мире», которая, под видом давления на правительство, имела своей задачей оказать поддержку «умеренному» Бетману против крайних аннексионистов. Но даже эта благонамереннейшая манифестация, вся целиком идущая под знаменем «национальной обороны», показалась опасной правящим верхам – и власти сплошь да рядом запрещают собирание подписей. Что, в самом деле, если полу-политическое, полу-интриганское петиционное предприятие, долженствовавшее сыграть роль вспомогательного фактора в борьбе полубогов гогенцоллернского Олимпа, даст непредвиденный толчок Ахерону рабочих масс?

Страх пред этим последним есть, несомненно, наиболее устойчивый момент во внутренней политике Германии. Аресты революционных социалистов идут непрерывно. Роза Люксембург[125] и Франц Меринг[126] – в тюрьме. Карлу Либкнехту военный суд повысил первоначальное наказание до четырех лет. Этот новый приговор, который, по замыслу его авторов, должен был, очевидно, стать демонстрацией уверенной в себе силы, на самом деле произвел впечатление растерянного озорства. Тем не менее – а может быть, именно потому – он с успехом выполнил свою роль, твердо закрепив на экране народного сознания фигуру революционного борца.

С того времени как тюремщики Гогенцоллерна, текущие расходы которых патриотически покрываются Шейдеманами[127] и Эбертами,[128] заперли Либкнехта на замок, сервильные души штатных социалистов в Согласии решили, что настал час использовать имя Либкнехта для борьбы против его идей – на почве самого Согласия. В течение месяцев французская пресса, почерпая свою информацию из лжи «Humanite», рассказывает, что Либкнехт возлагал ответственность за войну исключительно на правительство Гогенцоллерна; что, считая страны Согласия находящимися в состоянии законной самообороны, он своей революционной оппозицией только дополнял освободительную работу Реноделей, Плехановых, Гайндманов[129] и прочих Муссолини.[130]

Но если сам Либкнехт – в каменном мешке, то его заявления и действия остались как исповедание его политической веры. "Мне трудно писать эти строки, – восклицает Либкнехт в письме к английским социалистам (декабрь 1914 г.), – в такой момент, когда лучезарная надежда прежних дней, Интернационал, лежит разбитым на земле, в момент, когда многочисленные социалисты воюющих стран – ибо Германия не исключение – в этой наиболее хищной из всех завоевательных войн добровольно впрягли себя в колесницу милитаризма… Но в то же время, – продолжает Либкнехт, – я счастлив и горд, посылая мой привет вам (Независимой Рабочей Партии[131]), которые, вместе с нашими русскими и сербскими товарищами, спасли честь социализма среди безумия нынешней бойни… Все эти фразы, – пишет он далее, – как «национальная оборона» и «освобождение народов», при помощи которых империализм украшает свои орудия смерти, не что иное, как мишура и обман. Всякая социалистическая партия имеет своего врага, общего врага Интернационала, в своей собственной стране".

Разве это не ясно? Сам Либкнехт боролся с врагом, прежде всего, в своей собственной стране. Либкнехт наш, а не ваш. Во всей своей последующей деятельности он стоял целиком на почве Циммервальда, примыкая к революционной группе «Интернационала» (Люксембург – Меринг). И подумать только, что все приведенные выше заявления Либкнехта печатались в свое время в… «Humanite»! Но ведь память у людей коротка: отчего бы пленника Гогенцоллерна не превратить в союзника Романовых? Подлые души! Братание «Humanite» и «Призыва» с Либкнехтом войдет в историю этой проклятой эпохи как самый яркий пример социал-патриотического растления.

«Наше Слово» N 207, 8 сентября 1916 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.