Глава VI. Возможен ли мост над исторической пропастью?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава VI. Возможен ли мост над исторической пропастью?

Историческая Россия, какой она видела себя

Крушение внутреннего мира русского народа в 1917 году, которое стало причиной его разительных метаморфоз в истекшем столетии — возможно, самое тяжкое событие нашей истории, более тяжкое, чем все перемены внешнего порядка. Этой теме (хотя обсуждение российской идентичности и преемственности идет у нас довольно активно) почему-то почти не уделяется места. Авторы, рассуждающие о «России, которую мы не теряли» и о «самовоспроизводящихся кодах российской истории» вольно или невольно, бессознательно или злонамеренно проецируют в прошлое по сути сегодняшнего постсоветского человека, лишь с незначительными поправками на уровень грамотности и осведомленности.

Между тем, дискуссия в обществе хоть и робко, но постоянно возвращается к темам преемственности: правовой, законодательной, культурной, церковно-религиозной и даже имущественной. Все эти виды преемственности системно связаны. Если не стесняться называть вещи своими именами, речь в целом идет о реставрации — не знаю, еще с маленькой буквы или уже с большой. О реставрации хотя бы части из того, что было загублено за годы коммунистической оккупации нашей страны, о регенерации каких-то институтов, способов жизнеустройства и юридических норм, о реституции и т. д. Если в целом (и оптимистически), то о ренессансе. Приставка «ре» очень характерна и возникает не случайно. Нам надо многое возродить и оживить.

Лично для меня бесспорно, что 75 коммунистических лет — это чудовищная опечатка истории, которая вкралась ничуть не закономерно, ее могло и не быть 66. Но надо задать себе вопрос: эта констатация — просто повод оплакать упущенные десятилетия и исторические шансы, оплакать то, что не состоялось и то, что, к сожалению, состоялось? Нет, это приглашение разобраться: возможен ли мост над черной пропастью нелигитимности от уже далекого прошлого к сегодняшнему (а скорее, завтрашнему) дню? И если да, окажется ли наш человек, наш обыватель пригоден для тех норм и институтов, которые мы мечтаем восстановить? Например, для «Основных законов».

Вопрос не академический. Все нормы, все институты, все правила и законы осуществляются людьми и осуществляются через людей. Мы не можем не задаться вопросом: как изменился российский человек между началом века и сегодняшним днем, как изменилось его восприятие России? То, каким человек видит свое отечество, определяет его уверенность или неуверенность в будущем, его самоощущение.

Ясно, что не было абстрактного «российского человека» — были крестьяне, мещане, дворяне, почетные граждане, казаки, купечество, духовенство, были многочисленные внесословные подразделения. Восприятие предпринимателя-старообрядца сильно не совпадали с воззрениями курсистки Высших Стебутовских курсов или крестьянина-отходника на заработках в Петербурге или офицера пограничной службы на австрийской границе. Останется ли что-либо, если отбросить все то, в чем они не совпадают? Да, останется — общее и, видимо, главное. Вот и попытаемся реконструировать это главное в воззрениях наших предков начала века на Россию, их самоощущение от сознания себя подданными Российской империи. Такая реконструкция стала бы и вкладом в дискуссию о российской идентичности. Самоощущение — это и есть истинная идентичность. Мы те, кем себя ощущаем, и наша страна — это то, что мы знаем о ней.

То, что люди «твердо знают» о своей стране, не обязательно соответствует действительности, но это «знание» с практической точки зрения едва ли не важнее, действительности. Французы твердо знают, что на земле нет женщин красивее француженок, американцы совершенно уверены, что их страна — самая свободная в мире, немцы убеждены, что немецкое качество невозможно превзойти, японцы не сомневаются, что они — самый трудолюбивый народ среди живущих. И хотя все эти постулаты до комизма ошибочны, их носители исходят из них. Уже своей уверенностью они заставляют окружающих поверить, что дело обстоит именно так и вести себя соответственно.

Итак, попробуем реконструировать самоощущение российского подданного января 1917 или июля 1914 года (разница невелика — вопреки тяготам войны, оно за те два с половиной года, по большому счету, не очень изменилось).