Свои люди

Свои люди

Из страны идеального беспорядка я слетал в страну идеального порядка. Итогом стали впечатления, образцы промдизайна, два потерянных чемодана и нижеследующий текст

Мы с женой летали на выходные в Германию, в Мюнхен. Билеты были бесплатные, по накопительной программе «Люфтганзы», а резонов лететь было три. Во-первых, купить кой-какую сантехнику для идущего в квартире ремонта, во-вторых, выпить пива в заведении по имени «Хофбройхаус», ну и, наконец, заглянуть в Старую Пинакотеку. Не буду лукавить: именно в такой последовательности. Если кто не знает: «Хофбройхаус» — это пивная, в которой Гитлер устраивал путч, а Ленин писал «Что делать» (расшифровывая, безобразник, сокращенное от имени пивной латинское HB как русское «Народная воля»: «А не пойти ли нам к народовольцам, товарищ Троцкий?»). Пинакотека — это такое место, куда ходят смотреть Рембрандта и Сезанна (всего пинакотек в столице Баварии три). А что до ремонта, то в городе Мюнхене существует большое количество ретромагазинов, в которых торгуют вещами, производящимися в неизменном виде чуть не с позапрошлого века, в одном из которых я присмотрел замечательный душ-лейку, который, кстати, мог заказать и в России, но по цене в пять раз большей. То есть лететь следовало непременно.

И вот в аэропорту Шереметьево-1 я должен был встретить с петербургского рейса жену, а затем ехать в Шереметьево-2, откуда уже наконец — в Германию.

Полагаю, что в нашей стране существуют люди, для которых оба «шарика» — совершенно нормальные аэропорты, и дорога к ним вполне себе ничего, и вообще, Россия — лучшая в мире страна. Если хотя бы одно из утверждений близко и вам — умоляю, не летайте на короткую вакацию за границу, хотя бы и по бесплатному билету. Не создавайте идеал, которому суждено быть опошленным.

Я вот, например, в первом Шереметьево на табло не нашел рейса, которым жена прилетала. То есть представляете, да: человек вылетел, sms «села в самолет встречай целую» прислал, а среди прибывших рейса нет. Это что угодно может означать, и я, понятно, психанул. Но милейшая девушка, которую я выловил откуда-то из информационной службы, сказала, что пустяки, это табло вообще не работает, и ласково, исцеляюще на меня смотрела, сказав, ну просто как медсестра: «Загубите вы так себя. Ну что же вы волнуетесь? Все будет прекрасно у вас!» Жена и правда прилетела.

Однако тот, кто ездил хоть раз в ночи (а впрочем, и днем тоже) из Шереметьево-1 в Шереметьево-2, знает, что прекрасно на такой дороге быть не может. Дело в том, что шоссе, связывающее два главных аэропорта страны, — это убогая двухрядка, изрядно разбомбленная авиацией противника. Указателей на ней нет, а грузовики на ней есть, освещение — только местами. Вот представьте: поздний час, не видно ни зги, кроме заляпанных грязью тусклых фонарей впереди вихляющей фуры. Обогнать невозможно. Плестись в дыму этого газенвагена тоже. Разметки нет. Темная ночь. Этот город называется Москва. Разок я чуть было не врезался в ремонтный столб, прыгнувший под колеса без предупреждений.

— Господи, и это лицо нашей страны! — воскликнула жена.

Она была глубоко не права, поскольку это было не лицо, а скорее морда, но морда была действительно Москвы и страны.

В международном аэропорту мы еле-еле нашли парковку. Прежний бесплатный паркинг был урезан втрое, стенка в стенку с ним шла неведомая стройка: ни указателей, ни света, битый щебень, мрак, грязь под ногами, вой кранов, брызги сварки. Мы потащили чемоданы туда, где смутно угадывался аэропорт. Через минуту над нами навис ковш экскаватора, и, разумеется, грянуло классическое: «Куды прешь?!» Однако человек в каске, уразумевший, что люди, прут на рейс, но не знают «куды», сменил гнев на милость и показал на незаметную щель в заборе, куда следовало переть дальше, чтобы не получить по голове башенным краном.

— Развели говнище, — честно сказал он, харкнул на землю и скрылся.

— Господи, и эта страна купается в нефтедолларах! — еще раз воскликнула жена.

Я промолчал, потому как спорить с женской логикой бесполезно. Ничто вокруг нас не указывало, что страна купается в нефтедолларах. Все вокруг нас указывало на то, что в стране осваиваются нефтедоллары — зло, отчаянно, чуть ли не с показным харканием.

— ОНИ, — продолжила жена, выделяя интонацией слово «они», как выделяла его в те времена, когда мы еще читали Солженицына в самиздате, — понимают хоть, как к России должен после такого относиться иностранный турист?

Я опять промолчал, потому что было странно представить, чтобы ОНИ хоть раз в жизни парковали ИХ машины на публичных стоянках и везли к аэропорту чемоданчики на колесах. Думаю, что ИМ вообще странно было представить хоть что-нибудь в своей жизни, осуществляемое на общих основаниях. ОНИ ведь не президенты Франции, приписанные к районной поликлинике, и не мэры Лондона, добирающиеся на велике на работу.

Но мы от НИХ улетали, так что если ОНИ были творцами зла, то без НИХ должно было быть хорошо. Нам и было. Отличный борт «Люфтганзы», ходящие по расписанию автобусы и свежевымытый, весь в зелени город. Это я уже про Мюнхен, три дня пребывания в котором опущу. Там и большой Рубенс был на месте, и маленький Рембрандт, и конфетного вида площадь Мариенплац. Для любознательных же соотечественников, никогда в Мюнхене не бывавших, скажу только, что это замечательно богатый старинный город, при взгляде на который никогда не поверишь, что 85 процентов его было разрушено в войну. С крохотным, полтора на полтора километра, центром, который, однако, не обойти за три дня. С изобильнейшим рококо, встреча с которым в России редкость. Рай для немецких пенсионеров, сбивающихся там в огромные стаи, и каких пенсионеров! Настоящих прекрасных фриков. Встречали мы там и жестко мелированную даму лет ста в белом платье с нашитыми розами; и ее ровесника с убранной в pony tail сединой, выгуливающего разом полдюжины собачонок (с которыми, кстати, в Мюнхене пускают и в магазин, и в ресторан, и даже, кажется, в оперу).

А еще в Мюнхене немало магазинов, являющихся, по сути, галереями промышленного дизайна, причем так и задуманные: и семейный универмаг Radspieler, запутанный и странный, c барочными потолками, где торгуют — как бы это поточнее описать? — точно тем же, что поставляли Людвигу Баварскому, и где реально купить ночной колпак и наусники. Или ManuFactum, где я как раз нашел свою лейку и где нет ни одной вещи, производство которой не было бы начато как минимум полста лет назад: там есть и правильно обрезанные гусиные перья, деревянные кубики, какими я играл в детстве. Или KARE, где мешаются все стили — от превосходно поддельной Индии до какого-то совсем уж нью-йоркского гламура, с обманно кривыми зеркалами в серебряных рамах.

В общем, будет возможность слетать — летите непременно; я же возвращаюсь в Россию, причем налегке, в буквальном смысле: по возвращении выяснилось, что весь мой багаж пропал. И все, что нажито непосильным трудом (замшевая куртка — две, душ-лейка — три, и далее по классике), заблудилось в недрах «Люфтганзы». Хорошенькое возвращение, правда? Особенно опять же ночью?

И вот тут люди, призванные оформлять документы на пропавший багаж, опять оказались как-то не по службе добры. Они, конечно, сначала забыли выдать мне квитанцию с подтверждением потери, но зато потом всячески утешали и говорили, что это потому, что «Люфтганза» перешла на электронные билеты; и что все непременно найдется, прилетит первым утренним рейсом, будет доставлено на дом — и что уже в полдень, максимум в час дня мне позвонят.

И я, шмыгая носом, но утешенный, поехал по Москве по раздолбанному Ленинградскому проспекту, где идет ремонт, но нет предупреждающих знаков, зато есть сразу две взаимоисключающие разметки, причем каждая, если по ней честно ехать, приводит в бетонный надолб.

В полдень, однако, «Люфтганза» не отозвалась. В час дня тоже.

— Это какая-то российская «Люфтганза», — впервые точно заметила моя жена, когда я, с интервалом в три минуты, начал дозваниваться сам, но никто не брал трубку.

Я звонил и с работы, безрезультатно, и дозвонился в пять.

— Да все ОК! — отозвался лихой парень на другом конце. — С утра найдены ваши чемоданы! Почему не привезли? Да ты ж сам сказал, что тебе завтра опять улетать! (В голосе его была хамоватая артистичность.)

Мне и вправду надо было улетать, и я об этом накануне честно сказал, но не ожидал, что это основание, чтобы мне не привозить чемоданы вообще.

— Старик, в семь вечера выезжает машина! Жди!

Чемоданы не привезли ни в семь, ни в десять. Я сидел и набирал все номера телефонов, хоть как-то связанные с Шереметьево. Я звонил на склад забытых вещей и на таможню, и — о чудо! — люди, вовсе не обязанные отвечать на мой запрос, после искренних жалоб куда-то там звонили по внутренним телефонам, связывались с неведомой «Наташей Королевой», чтобы расспросить о «люфтганзовских, а то тут парень один вообще без штанов остался», — и вскоре я узнал, что чемоданы мои три часа как покинули с представителем «Люфтганзы» (российской «Люфтганзы») аэропорт. Где они шлялись, почему не звонили — это покрыто мраком.

Когда же я уже пил валидол, заедая валерьянкой, и затевал страшную месть через суд (желательно Басманный), в дверь позвонили. Моя потеря, ты нашлась, войди скорее. Было половина одиннадцатого ночи. Сутки с прилета.

Перехожу к моралите.

Если вы сами окажетесь в такой ситуации — не паникуйте: багаж в наш компьютеризированный век бесследно не пропадает. Рано или поздно, но довезут. Попав же на наши дороги без указателей, в аэропортные, вокзальные и прочие предместья, являющие картину мелкого ада, не паникуйте тоже: злые люди, его устроившие, при персональном подходе оказываются и добры, и милы. Рассказывайте им только свои истории и бейте на жалость.

Я вот думаю только об одном: почему вот эти однозначно душевные люди, из которых большей частью состоит наша страна (полагаю, что и ОНИ в личном общении милы и душевны), творят со страной такую похабень, как только собираются вместе и приступают к профессиональной деятельности?

Почему у нас по-прежнему все хреново с указателями? Почему у нас худшие на континенте дороги? Почему Москва и наполовину не Мюнхен? Почему Россия даже на треть не Европа?

Следует ли нам утешаться душевностью? Или все же настаивать на обезличенном, имперсонифицированном, общем для всех Ordung — порядке?

Я как-то больше склоняюсь к первому. Боюсь, что, выбирая второй вариант, мы придем к неизбежному выбору между русскими без России либо Россией без русских.