IV Интеллигентная публика «Есаула». Разговор о казачьем житье-бытье

IV

Интеллигентная публика «Есаула». Разговор о казачьем житье-бытье

Нельзя сказать, чтобы путешествие на «Есауле» блистало особым разнообразием и удобствами. Прежде всего — все мы терпели от чрезмерной жары: днем на солнце было 42° R. На маленькой верхней площадке, пребывание на которой разрешалось только пассажирам первого и второго классов, далеко не всем хватало места. Подымешься туда из душной каюты, — неприятно-теплый, почти горячий ветер пахнет в лицо. Лучшие скамьи — в тени — все уже заняты; остались или те, которые на солнце, или около труб, откуда пышет невыносимый жар. Виды стали довольно однообразны: по правую сторону — высокий, глинистый, красноватый берег, покрытый сверху тощим серым полынком; у самой воды — кучи красного рогатого скота, застывшие, точно каменные, и овец, сбившихся от мух в одну тесную, неподвижную группу. Налево — песчаная коса, а за ней — плохенький лесок. Мы идем против солнца. Легкая зыбь покрывает весь Дон; слышно глухое шипенье из-под парохода. Впереди ослепительно-яркая полоса воды волнуется под солнцем, как расплавленное серебро; серебристые звездочки света выпрыгивают, перегоняют друг друга, сыплются, точно алмазный дождь…

На пароходе знакомства заключаются быстро, и общение между пассажирами теснее, чем на железных дорогах. На небольшом и тесном «Есауле» публика первых двух классов почти вся перезнакомилась в какой-нибудь час. Большинство едущих было прикосновенно к разным отраслям коммерции. Лиц интеллигентных профессий было немного: два казачьих офицера, один учитель гимназии и три лица судебного ведомства. После прибавилось еще несколько человек, ехавших, впрочем, на короткие расстояния.

Жарко и скучно. Снизу, с палубы, доносятся звуки гармоники; у палубных пассажиров веселее. Наш общий разговор поддерживается только благодаря словоохотливому товарищу прокурора, длинному и тощему рыжему господину в чесунчовом пиджаке. Он начал свою речь, собственно, с недостаточности вознаграждения, получаемого чинами судебного ведомства, а учитель гимназии указал ему на скудное содержание народных учителей и заговорил о казачьей бедности вообще.

— Казаки! — воскликнул красноречивый товарищ прокурора: — я не знаю людей большей косности! Это — полнейшая отсталость во всем, беспечность какая-то солдатская, невежество… Я сравниваю их с малороссами, — сам я из Малороссии и знаю очень ее хорошо… Какое же может быть сравнение?

Он выдвинул против казаков именно те самые обвинения, которые, может быть, в Малороссии говорил бы против малороссов, в Москве — против великороссов, — одним словом, обвинения чернорабочего в лености и во всех смертных грехах.

— Помилуйте, — продолжал он: — казак даже садов не желает разводить, а садит только виноград. Спросите его, почему он не садит фруктовых деревьев? Он вам скажет: — «да-а, ведь за ними ходить надо»!.. Он ленится выдернуть из стога волам сена, а пускает весь скот прямо на гумно; конечно, два пуда будет съедено, а двадцать потоптано… Насмотрелся я на этих господ! Третий год здесь живу, — слава Богу… По своему положению, я знаком коротко с видами и количеством преступлений казаков. Кража — вот альфа и омега казацкого существования… Он пройти нигде не может, чтобы не стянуть чего-нибудь… Вы знаете, почему их не допускают служить на железные дороги? Крадут!.. Его даже близко опасно подпустить к дороге: или винт какой стянет, или рельс отворотит…

— Да что такое, в сущности, казак? — продолжал товарищ прокурора, не слушая возражений со стороны учителя: — это своего рода рантье… У него от 20 до 30 десятин на пай; он привезет лишь рабочих на свое поле и наварит им каши, — только его и обязанностей… А сам он ничего, в сущности, не делает. Воинская повинность? Так нынче все отбывают воинскую повинность, не одни казаки… Нет, это, знаете, народ странный, чтобы не сказать хуже. Одно здесь хорошо, что жидов нет, — за это надо благодарить вашего наказного атамана. А вообще, это сословие или народ (не знаю, как назвать) — в высшей степени отсталое и нуждается в воздействии…

Оратору начали горячо возражать и учитель гимназии, и смуглый, широкоплечий офицер — оба донцы по происхождению.

— Одно мне странно, — заговорил первым офицер: — Вы меня извините! Конечно, я сам — казак, не могу судить беспристрастно, однако… То, что вы сейчас высказали, приходилось мне слышать не раз, — только от людей мало сведущих. Прежде всего не верны факты: казачьи паи в 20–30 десятин отошли давно уже в область предания. Здесь вот, например, где мы едем, у верховых казаков, вы не найдете надела свыше 10-ти десятин. До Хопру есть, говорят, станицы, где казачий пай — пять десятин! А вы говорите — рантье… Хорош рантье на пяти десятинах! И за эти 5–6 десятин наш рантье обязан службой в течение 15 лет. Чтобы выступить в полк, он должен единовременно затратить не менее 300 рублей — на коня и всю «справу», потому что все, до последней нитки, у него свое собственное, а не казенное. Триста рублей и для меня, и для вас — значительные деньги, а возьмите казака с его маленьким хозяйством, подверженным всем несчастным случайностям (неурожай, падеж скота, дешевые цены и проч.), — для него это — просто умопомрачительная сумма, которая сделает непоправимую брешь в его благосостоянии… Затем, наш рантье не может отлучиться из станицы более, как на один месяц; частная служба для него закрыта, потому что постоянные смотры, лагерные сборы, пробные мобилизации отвлекают его от дела… Вы, положим, несколько оригинально объясняете причину, почему их не берут, например, на железнодорожную службу, но это объяснение уж очень наивно. Если бы вы были заинтересованы данным вопросом, то вам были бы известны некоторые циркуляры военного министерства… По самой скромной оценке казак затрачивает на военную службу более тысячи рублей за те пять — шесть десятин, на которых он с грехом пополам прокармливает свое семейство… Цифра почтенная, и хоть бы нам с вами в пору так послужить отечеству… Вот вам и странное сословие! Это странное сословие находится в каждую данную минуту в полной боевой готовности и через неделю какую-нибудь уже будет на границе «проливать кровь за отечество»… Я не знаю, есть ли такое место в Европе и в большей части Азии, где бы не пролилась казачья кровь…

Офицер, видимо, был задет и сильно волновался.

— Что касается нашего невежества, то вы, пожалуй, отчасти правы, — начал затем говорить учитель: — но, во 1-х, одни ли казаки невежественны на Руси, а во 2-х, отчего же это происходит? На всю громадную территорию области приходится только одна гимназия — в Новочеркасске (Ростовская и Таганрогская гимназии переполнены своими горожанами), да и в той параллельные классы закрыты. Вообще, классическое и другое среднее образование признаны, кажется, здесь войсковым начальством не соответствующими потребностям края. Взамен закрытых гимназий (их было несколько, — в Усть-Медведице, Нижне-Чирской, Каменской станицах), открыты низшие военно-ремесленные училища, где обучают делать седла и плети… Стоило многих хлопот донскому дворянству, чтобы, вместо закрытой Усть-Медведицкой гимназии, разрешено было открыть реальное училище…

— А из этих военно-ремесленных школ, — извините, я вас перебью, — опять вступил в разговор офицер: — выпускают молодых людей, совсем ни к чему негодных. Если его не станут кормить дома, он с голоду умрет, потому что его ремесло только для военных надобностей, а между тем ему ничего не закажут, — не угодно ли брать вещи от войскового комиссионера? Обязаны брать от комиссионера! Иной казак — бедный, думает, в дело произведет сына, а глядишь, он кончил курс, вернулся домой и опять же ему на шею садится: от земледельческой работы отвык, а ремесло, какое изучал, не дает ему ничего… У нас, правду сказать, нельзя об этом особенно громко рассуждать; народ мы подчиненный, дисциплинированный, держи руки по швам и исполняй, что прикажут. А уж что касается образования наших детей, так это — одни слезы…

— Вы посмотрите, — продолжал свою речь учитель: — что делается в Новочеркасске в августе. Город с 50,000 жителей, да в станицах во всех есть офицеры, чиновники, зажиточные казаки, которые тоже желали бы дать детям образование. Кажется, вполне законное желание? И вот являются держать экзамены — всюду конкурсные — и держат одновременно и в гимназии, и в реальном училище, и в кадетском корпусе, кто имеет права, и в духовном даже училище, если остаются вакансии от детей лиц духовного звания… Представьте себе, эти мытарства должен пройти десятилетний мальчик — казачонок, чтобы иметь возможность вкусить от древа познания… Ну, и режем… Куда же, в самом деле, девать все три — четыре сотни, стоящие у входа в святилища наук?

— Положим, это явление повсюдное, — возразил товарищ прокурора.

— Не знаю. Насколько мне известно, во внутренних губерниях в каждой по нескольку гимназий и других средних учебных заведений. Да если и так, так казаку от этого не легче! При таком положении дела вы долго еще будете иметь возможность громить его отсталость и невежество…