XI Новочеркасск. — Несколько слов о казачьем самоуправлении. — Войсковой собор

XI

Новочеркасск. — Несколько слов о казачьем самоуправлении. — Войсковой собор

Новочеркасск — это административный центр области, город циркуляров, распоряжений, предписаний, приказов, административных взысканий, поощрений и проч. Можно сказать, что это исключительно город чиновников и, пожалуй, отчасти учащихся. Всюду — на улицах, в общественном саду, в магазинах, на гуляньи — вам встречаются кокарды, кокарды и кокарды… Преобладает, разумеется, военный элемент, но немало чиновников и других ведомств.

Высшие административные учреждения области — войсковой штаб и областное правление. Первый ведает военную часть Донского войска (счисление казаков, наряды, движение полков и команд, производства, отставки и проч.), второе — гражданскую часть (соответствует с некоторыми небольшими отличиями губернскому правлению). Оба учреждения объединяются под непосредственною властью войскового наказного атамана, которому предоставлены по военной части — права и обязанности командующих войсками в военных округах, а по части гражданской — права и обязанности генерал-губернаторов. Здесь, следовательно, сосредоточивается вся сила административного воздействия на жизнь области. Главное управление казачьих войск, находящееся в Петербурге, и военное министерство, не имея непосредственных отношений к казаку, являются для него, так сказать, таинственными незнакомцами, о которых он слышит что-нибудь изредка и неясно. Они дали ему новое «Положение об общественном управлении станиц в казачьих войсках» (3 июня 1891 года), но едва ли им известно, какую благодарность чувствует казак к своему начальству за его заботливость…

Кстати, несколько слов об этом «Положении». Издание его, в замену «Положения об общественном управлении станиц» 1870 года, вызвано следующими соображениями (изложенными в приказе г. военного министра по казачьим и иррегулярным войскам от 10-го декабря 1891 года):

«Двадцатилетний опыт применения Положения 13–25 мая 1870 г. об общественном управлении в казачьих войсках обнаружил крупные недостатки сего установления, вследствие чего общественное управление по всем почти отраслям оного находилось в неудовлетворительном состоянии: дела, предоставленные ведению станичных сходов, при отсутствии ближайшего надзора и контроля со стороны войскового начальства, велись вообще крайне небрежно; дела, касающиеся денежного и земельного хозяйства, разрешались часто в прямой ущерб нуждам и интересам станиц и их обывателей; станичные капиталы в некоторых войсках расходовались непроизводительно, в других быстро уменьшались; никаких мер к исправному выполнению воинской, земских и станичных повинностей, а также к уплате числящихся на обществах и отдельных членах их долгов не принималось; общественные должности замещались в станицах часто лицами недостойными, искавшими в выборной службе лишь обогащения; отправление станичного суда страдало медленностью и отсутствием должного нелицеприятствия. Такое неудовлетворительное состояние общественного управления вело к упадку экономического благосостояния станиц и к тому, что в среде населения вообще, а молодежи в особенности, быстро развивались такие несвойственные казачьему сословию наклонности и воззрения, как, напр., отсутствие в семье или домашнем быту почтения и уважения к старшинам, в службе — нарушения дисциплины, и, наконец, недостаточное радение к исправному выходу на очередную службу, которые в прошлом или совсем были неизвестны, или составляли редкое, исключительное явление в казачьем населении».

В словах приказа нельзя не заметить значительного преувеличения. На старое «Положение об общественном управлении станиц» взвалена ответственность за многое, чему оно было совсем не причинно, а между тем, на новое положение, главным достоинством которого признавалась, очевидно, возможность ближайшего надзора войскового начальства, возлагались слишком преувеличенные надежды: денежные и хозяйственные дела станиц придут в блестящее положение; станичные капиталы будут расходоваться меньше и производительнее; воинская, земские и станичные повинности будут выполняться исправно, общественные долги будут погашены, общественные должности будут замещены достойными и безукоризненной честности лицами, наконец, станичный суд приобретет надлежащую скорость и правоту, а результатом всего этого будет поднятие экономического благосостояния станиц и утверждение в казачьем быту доброй нравственности. Между тем, опыт первых же годов показал, что надежды эти были слишком преждевременны, и даже в местной печати, скромной и молчаливой до последней степени, прорывались вскользь тонкие намеки, что новое-то «Положение об общественном управлении станиц» могло бы быть и лучше. О населении станиц и говорить нечего: его мнения, когда их можно высказать без опасений, не отличаются уже столь приятной мягкостью. Любой станичный атаман и станичный писарь скажут вам, что бумажное делопроизводство увеличилось против прежнего, по крайней мере, втрое — без всякой пользы для дела. Станичный сход остался таким же, каким он был и при старом Положении: чутким и деятельным в тех вопросах, которые близко затрагивали насущные интересы станицы, и равнодушным или пассивно сопротивляющимся в вопросах, возбуждаемых администрацией. К административным начинаниям казачество вообще привыкло относиться скептически, хотя бы эти начинания и имели в виду действительную пользу населения. Об этом нельзя не пожалеть в иных случаях, но и подозрительность казака имеет свои веские основания как в опыте всех прошедших времен, так и в опыте настоящего. В некоторых случаях от станичного схода просто требуют составить приговор по такому-то вопросу и в таком-то смысле, и, как бы выборные ни кричали «не желаем», «не надоть», все-таки станичному атаману, в большинстве случаев, удается настоять на выполнении желания начальства. Исключения редки: на моих глазах сход одной станицы стойко держится против требований начальства еще только в «лесном» вопросе, не желая руководствоваться в пользовании станичным лесом теми указаниями, которые рекомендуются свыше… Многие уже из наиболее рьяных выборных посидели и в арестном доме («пострадали за убеждения»), но как бы ни изменялся станичный сход в своем составе (а он изменяется ежегодно), все выборные неизменно кричат: «не приступаем!»

Что касается денежных и хозяйственных дел станицы, то вмешательство и руководство войскового начальства в этой сфере не принесло благих результатов в пользу станичных нужд и интересов. Я знаком с текущею летописью только одной станицы и, следовательно, располагаю сравнительно скудным материалом, но если бы можно было огласить летопись всех станиц хоть одного округа, то, не сомневаюсь, картина получилась бы довольно трогательная… Беру один пример из знакомой мне станичной жизни. В одном округе найдено было нужным променять старый участок, назначенный для учебных сборов казаков, на новый. При промене за каждую десятину нового участка отдавали две десятины старого, и в результате был приобретен бесплодный и безводный участок, на который надо было затратить значительные суммы. На казаках всех станиц этого округа приобретение нового участка отразилось тем, что лошадей весь май месяц (время лагерных сборов) пришлось содержать на свой счет на сухом фураже и, за неимением годной для питья воды, пришлось — тоже на свой счет — нанимать водовоза, который доставлял бы воду в лагерь бочками. Для устройства прудов на лагерном участке каждая станица была обложена значительной суммой денег. В той станице, о которой я пишу, денег в наличности не было, и потому предписано было сходу составить приговор о сдаче в аренду около двухсот десятин станичной земли и арендную плату представить в округ на предмет устройства прудов. Предписание о составлении приговора требовалось выполнить немедленно, а так как и время для сдачи в аренду земли было неудобное, и сход был очень поспешно созван, то пришлось сдать землю за бесценок (от 5 до 17 коп. за десятину), хотя ловкие арендаторы потом перепродали ее по сравнительно хорошей цене (свыше рубля за десятину). И несмотря на то, что на устройство прудов была употреблена значительная сумма, пруды получились неважные: казаки по-прежнему для собственного употребления покупают воду на соседнем хуторе, а лошади, не имея хорошего водопоя, нередко дохнут. Второй пример тоже касается заботливости окружного начальства об экономическом преуспеянии казаков. Некоторые казаки, окончивши службу в первоочередных полках, продают полку лошадей по оценочной сумме с тем, чтобы по возвращении в станицу купить лошадь дома — несколько дешевле. Полковое начальство денег им на руки не выдает, а препровождает для выдачи по принадлежности окружному атаману, который тоже не дает денег до тех пор, пока казак не явится с купленной или приторгованной лошадью к станичному атаману, который и выдает удостоверение в приобретении лошади. С этим удостоверением казак посылает прошение к окружному атаману, ходатайствуя о выдаче его денег. Но… ответа нет (в данном случае я имею в виду один, известный мне, округ). Казак отправляется в окружную станицу сам (или его отец), «могарычит» писарей управления, получает доступ к адъютанту и… возвращается в станицу ни с чем. Были случаи жалоб по этому поводу войсковому наказному атаману, и только тогда удавалось казаку выручить свои деньги… Но много ли таких смельчаков, которые решатся на подобную жалобу? А между тем лошадь куплена в долг, дан задаток и обязательство уплатить деньги в самый короткий срок, денег же нет как нет! Где же казаку взять их? Хозяин лошади берет ее назад, удерживает задаток, начинается тяжба, вражда и проч… Спрашивается, какие чувства будет питать казак к столь попечительному начальству?[11].

Забота об исправном выполнении воинской повинности и забота об экономическом преуспеянии казака — вещи, по-видимому, мало совместимые, и войсковое начальство, как бы сознавая это, гонится только за первым зайцем, предоставляя второму бежать, куда ему Господь на душу положит. Между тем, обвинение прежнего «Положения» об общественном управлении станиц — в непринятии мер к исправному выполнению воинской и других повинностей — совершенно напрасно: как и теперь, так и тогда аукционный молоток действовал с одинаковым усердием, и стоит лишь вспомнить случай, когда одного ретивого станичного атамана одна бойкая казачка оттаскала за бороду в отместку за проданный самовар, чтобы понять и оценить все это рискованное усердие…

Чтобы не быть в данном случае голословным, воспользуюсь выпиской из статьи г. С. Харитонова, напечатанной в журнале «Новое Слово» (№ 1, октябрь 1895 г.). Из того немногого, что попадает в нашу общую периодическую печать о Донской области, можно убедиться в отсутствии разногласия по вопросу об экономическом положении казачества и о трогательной заботливости его администрации [12].

«На грустном фоне экономических затруднений казаков», — говорит г. Харитонов: — особенно рельефно выделяется факт почти полного отсутствия органов, сколько-нибудь серьезно заботящихся о поднятии материального благосостояния населения. Во главе каждого округа (соответствующего уезду) на Дону стоят управления окружных атаманов, ведающие по закону как военную, так и гражданскую части, но, в действительности, занятые почти исключительно надзором за исправным снаряжением казаков на службу. Путем самых строгих предписаний и взысканий, окружные атаманы требуют от подчиненных им станичных атаманов и военных приставов, а также особо командируемых в округа военных чиновников, самого внимательного наблюдения за тем, чтобы все очередные казаки имели вполне годных строевых лошадей и полный комплект амуниции. Кроме того, всем выходящим в полк казакам делаются смотры — сначала в окружных станицах окружными атаманами, а затем — в Новочеркасске, высшей администрацией области, причем в обоих случаях проверяется также и наличность всего снаряжения казаков, которые за малейшую неисправность в этом отношении подвергаются ответственности. Не менее строго наблюдается также и за тем, чтобы второочередные казаки, т. е. выпускаемые в запас, сохраняли в полной исправности всю военную амуницию и лошадей, причем за всякое нарушение этого требования виновные командируются на несколько лет в первоочередные полки. В то же время, как окружные атаманы, приводя в Новочеркасск сменные команды, отправляемые в полки, получают от областного начальства благодарность за отличное снаряжение казаков, — на родине последних, станичные атаманы и заседатели нередко продают с молотка имущество тех семейств, дети которых, по несостоятельности родителей, приобрели себе строевое снаряжение на общественный счет. Вытягивая из населения последние соки для отправления воинской повинности, окружные управления, вместе с тем, недостаточно вникают в нужды гражданского быта области».

В приказе г. военного министра упоминается, между прочим, о непроизводительном расходовании станичных капиталов и быстром уменьшении их. Без сомнения, таких случаев можно было насчитать немало. Нужно сказать, однако, что прежде контроль войскового начальства не настолько уже был стеснен, чтобы, при добром желании, не мог направить расходование станичных капиталов более производительно или положить предел их уменьшению. Главным предметом расхода станичных сумм является содержание станичных должностных лиц: станичного атамана, его помощников, станичных писарей, казначея, судей, доверенных, смотрителя хлебного магазина, смотрителей конно-плодового и строевого табунов, табунщиков, коновалов, инструкторов, штаб трубача и некотор. друг. По прежнему положению minimum жалованья станичного атамана определялся в 150 руб. (и все-таки, как говорится в приказе, станичные должностные лица искали в выборных должностях только обогащения), по новому положению, этот minimum определяется в 600 руб.; в большинстве станиц станичные атаманы получают 900 руб., в некоторых 1,200 руб. и, наконец, 1,500 руб. Таким образом расходы на одно содержание станичных должностных лиц увеличились, по крайней мере, в шесть раз; кроме того, возникло много новых должностей; так, напр., прежде обходилась станица (та, летописью которой я пользуюсь) одним помощником станичного атамана с жалованьем 75 руб.; теперь предписано иметь двух помощников с жалованьем по 120 руб.; при старом положении доверенными от станицы были судьи, теперь — должность доверенных выделена особо, и жалованье их уравнено с жалованьем судей; прежде обязанность письмоводителя станичного суда выполнял один из судей, не получая особого вознаграждения, при новом положении введена обязательная должность письмоводителя станичного суда с жалованьем, втрое превосходящим жалованье судьи; жалованье писарям, вследствие увеличения работы, пришлось увеличить втрое, введен новый станичный суд — суд почетных судей; каждый из почетных судей получает за участие в заседании 1 руб. 50 коп. из станичных сумм, причем коварные представители обычного права никогда не спешат разбором и более одного дела на заседание не назначают, а нередко даже и одного не доведут до конца и откладывают до другого раза (интересы кармана!). Впрочем, всего не перечислишь. На посторонний взгляд все вышесказанное может показаться мелочами, но эти мелочи составляют существенную часть общественной и экономической жизни станицы. Для станицы уже не будет мелочью то обстоятельство, что для покрытия расходов на содержание должностных лиц пришлось отдать в арендное содержание более тысячи десятин прекраснейшей целинной земли, которая годилась бы и самим казакам, тем более, что земельный казачий пай в этой станице всего 7 десятин. А между тем прежде, при старом «Положении», станица обходилась и удовлетворяла всем своим нуждам без особого труда, не сдавая в аренду ни одной десятины станичной земли.

Но, может быть, с введением в действие нового «Положения» об общественном управлении, изменился к лучшему самый состав лиц станичного управления, каковые прежде «искали в выборных должностях только средств к личному обогащению»? Вопрос этот на нашем Дону весьма щекотливый и требующий значительной осторожности…

Достаточно сказать, что, сколько я ни знал станичных атаманов, избранных при прежнем «Положении», ни один из них не нажил ничего, а между тем последний атаман, попавший из писарей на эту должность при новом «Положении», прежде почти нищий, усердный поклонник Бахуса (каковым и доныне остался), нередко валявшийся в истерзанном виде под плетнями, сделался ныне одним из первых капиталистов в станице и владельцем двух домов (тоже лучших в станице). И не удивительно, что, начиная уже с мая месяца 1897 года, ввиду предстоящих осенью выборов, он разъезжал по хуторам, поил водкой выборных и других влиятельных казаков и составлял себе партию. После каждого станичного схода у него было угощение чуть ли не всему народу православному; водка лилась рекой, льстивые речи и обещания бежали потоком под звуки пьяной песни.

— Ну, как, Силиваныч, урожай-то ныне? — спрашивал атаман какого-нибудь подвыпившего и размякшего старика.

— Да, что, вашбродь! плохо…

— Да, прогневали Господа Бога…

— Верно, вашбродь!.. Уж и не знаем, чего нам и делать таперя.

— Ну, не горюй! Вот поеду к генералу, скажу ему, чтобы ссуду нам хлопотал.

— Да коли бы ваша милость была, вашбродь… Мы сами чего же можем? Какой мы народ? Мы слепые люди; как жуки в навозе копаемся, а вам, вашбродь, как вы хозяин станицы есть, так и будете…

— Ну-ка, брат, выпьем!

— Силиваныч, у тебя детишки есть? — вступает в разговор атаманша.

— Есть, сударыня. Они уж, детишки-то мои, с бородами, куча детей у каждого.

— Много внучат-то?

— Да штук шесть…

— Ну, на? вот им гостинчика, понеси по кренделечку.

И атаманша сует в руки окончательно плененному избирателю несколько каленых бубликов. Избиратель умиляется, благодарит, восторгается и, понимая, в чем дело, прямо говорит атаману:

— У нас ведь, ваше благородие, опричь вас и болдировать некого… Мы все на вас между собой порешили… Окромя некому, как вам, вашбродь… Счастливо оставаться! Покорнейше благодарим за угощение!

Но избиратель тоже себе на уме. Он понимает свое значение и держится того убеждения, что раз из личных расчетов его угощают, поят, то отчего же и не выпить; ибо для него только теперь и праздник, а в другое время, например, та же атаманша его и на порог не пустит, потому что чирики у него, во-первых, намазаны дегтем, и дух от них тяжелый, а во-вторых, на чириках еще и навозу приволочет. И он угощается… у атамана, у «гражданского» писаря (тоже составляет партию), у Фомича (тоже претендент), у Ивана Петровича и у многих других… И всем говорит одно: «у нас старики порешили больше никого, как вас болдировать»… В то же время и священник не без удовольствия замечает, что с приближением дня выборов почаще стали заказывать некоторые из благочестивых граждан молебны с акафистом, а атаман так и по два разом. И вот, наконец, наступает 20 октября — день выборов, день величайших волнений для одних, злорадства для других и день всеобщего пьянства. И каково же должно быть огорчение станичного атамана, когда те самые выборные, которых он поил, которые льстили ему, давали обещания, называли хозяином станицы, — теперь вдруг общим, дружным криком заявляют:

— Довольно с тебя, Андрей Федотыч! карманы набил и довольно! Два дома тебе нажили, дай теперя и другому нажить!..

И атамана прокатывают на вороных, причем какой-то остряк из выборных, после счета шаров, говорит во всеуслышание:

— Пролетели три годочка, как три майских денечка!..

Послушаем, кстати, что рассказывает о выборах Иван Спиридонов (он ныне состоит в числе «выборных»).

— Первым долгом катили на старого атамана, — виновато улыбаясь, начинает Иван Спиридонович рассказ. — Обчество сперва долго не приступало: не желаем присягу принимать на болдировку старого атамана, и кончено дело! Ну, тут заседатель стал склонять к убеждению: «господа! нельзя же не болдировать старого атамана». Ну, стали катить его на первых порах, выкатили 47 шаров, — не вышел в кандидаты. Во-вторых, катили Ивана Петровича, Ивлия и Николая Александровича. Эти все трое вышли. И больше катить не стали. Ну тут, на этом сходе, выпитых не было; только З. заседатель сказал: «ты удались». Но атаман после выборов зараз в N-цу, к окружному генералу. В это время и мне также трапилось туда поехать: купил я пшеницу с аукциона и принял себе двух друзьев, и согласились мы — одному съездить в М. узнать про цену, а другому в N — цу… Вот я-то и поехал в N — цу… Еду оттуда, встречается атаман с Марковной своей вместе: колокольчики подвязаны — значит, тайно едут. Ну, там он разобъяснял окружному, что будто неправильность была в выборах, будучи пьяные все были, и выбранных кандидатов всех очернил. Но тут пьяных, можно сказать, почти не было; были, действительно, выпитые, как всегда во время схода, но пьяных не было; один лишь З. и то его заседатель не допустил. Но уж вот второй раз, как болдировка была назначена, тут уж бы-ыло пьянство… Ну, было! Тут за неделю стали поить; старый атаман сколько денег тут посадил! От него в нескольких местах поили (помимо того и у себя он поил): это все старого атамана руку одерживали. Потом атаман на М. напал. Тот сперва, было, не хотел: он Ивана Петровича руку держал. А Иван Петрович говорит: «Ты пить-то пей и деньги бери, а дело свое делай; тогда мне все перенеси, что у вас будет говориться и делаться»… Ну, они и пили! На сбор явились до того все пьяны, до того пьяны, что сроду так не было!.. Шум, гам… Заседатель пробовал склонять к увещанию, — ничего не действует! Батюшка с своей стороны стал говорить: «вы хоть присягу-то примите»… — «Не желаем присягать! Вы нам почерните прежних кандидатов! Чем вы их почерните? Чем они не хороши?» Заседатель говорит: «Я их ничем не могу почернить, для меня они хороши, но раз предписано окружным атаманом выбрать новых, я не могу…» А атаман научил своего брата Яшку купить водки; купил Яшка водки, сколько уж там четвертей, — я не знаю, принес ее в пожарный сарай, в бочку поставил, а сам верхом на бочку сел, и в руках у него чайная чашка: «пожалуйте, господа старики!» Ну, тут все выборные один по одному выйдут из майданной, зараз — в сарай, цапнут там из чайной чашки водки и — назад… Катить стали на старого атамана, пятьдесят семь накатили, — вышел в кандидаты двумя шарами. Одиннадцать заявлений было, и всех катили в это время. Тут на Федора Иваныча больше всех накатили; старый атаман оказался четвертым, и даже пятый вышел в кандидаты. Представляются к утверждению три кандидата, а заседатель говорит — четырех… Почему такое? Коль четырех, представляйте в таком случае всех пятерых! Так пятерых и представили… А здорово окружному атаману, как видно, старого хотелось! Уж какой-нибудь тут секрет должен быть…

Что касается станичного суда и суда так называемых почетных судей (введенного новым Положением), то между ними, по свойству лиц, отправляющих обязанности судей, и по приемам, нет никакой разницы: тот же станичный суд, который был и при старом Положении, и ни медали, ни некоторые формальности, предписанные новым Положением, ни готовые формулы решений не изменили его общей физиономии; письмоводитель пользуется небольшим доходцем с тяжущихся лиц и угнетает судей ссылками на мифические статьи X тома; при перспективе могарыча судьи испытывают некоторое отуманенное состояние; во избежание греха всеми силами стараются примирить тяжущихся и большинство дел решают «без последствия»…

«Новое Положение», — говорится в приказе г. военного министра, уже цитированном нами, — «дает войсковому начальству средства и налагает на него обязанность руководить общественным станичным управлением, а следовательно и влияние на все важнейшие проявления станичной жизни. А потому, если войсковое начальство приложит должное старание к правильной, на первых же порах, постановке общественного управления и затем, не ограничиваясь одним наблюдением над ним, будет руководить всеми важнейшими проявлениями станичной жизни, то можно с уверенностью ожидать восстановления в казачьем населении экономического и нравственного преуспеяния, укрепления, стремления к исправному выполнению лежащих на нем обязанностей вообще, а воинской повинности в особенности, и, наконец, неослабного сохранения и утверждения древних обычаев и доброй нравственности, благочестия, уважения к старшим, чинопочитания и других начал, кои искони присущи были казачьему населению и стяжали ему громкую славу и милость монархов»…

Разумеется, было бы очень приятно увидеть когда-нибудь эти надежды осуществившимися. Но пока… пока дело обстоит следующим образом: «В настоящее время, в общем, казачье население богаче нашего крестьянства уже по одному тому, что последние поколения казаков получили от своих предков, живших при лучших условиях, значительные наследства (деньги, домашний скот, доходные виноградные сады и т. п.). Наследства эти, в большинстве случаев ничем не пополняемые, спасая современных казаков от нужды, вместе с тем быстро расходуются, и в наши дни число бедных, еле снискивающих себе пропитание казаков прогрессивно увеличивается. Воинская повинность, с которой так легко прежде справлялось донское население, теперь является для казачества большим бременем. Чтобы снарядить сына на службу, многие семьи вынуждены продать часть необходимого инвентаря, подрывая этим силы своего хозяйства. Многие же семьи вовсе не в состоянии вынести расхода, с которым сопряжена отправка казака в полк, вследствие чего служивый снаряжается в таких случаях на станичный счет, а семья его становится должником станичного общества. Ввиду постепенного упадка области в экономическом отношении, число казаков, лишенных возможности отбывать воинскую повинность на свои средства, быстро возрастает из года в год, и во многих станицах на общественный счет снаряжается более половины всех выходящих на службу казаков. Важным показателем современных условий жизни на Дону являются и учащающиеся случаи перечисления казаков в другие сословия, например, в мещане, и переселения в дальние края. Эти явления особенно знаменательны, так как казаки очень гордятся своим званием и связаны прочными узами с своей родиною. Если казак ходатайствует о переименовании его в мещане, которых он привык считать стоящими несравненно ниже себя, то он испытывает при этом сильное нравственное страдание, подобное тому, которое чувствует офицер, разжалываемый в звание нижнего чина. Равным образом далеко не легко казаку и проститься с своим Доном для переезда в чужую сторону. А между тем, стоило сделать вызов охотников для переселения в Уссурийский край, чтобы из Донской области откликнулось такое множество желающих воспользоваться этим приглашением, что далеко не все из них были приняты в качестве переселенцев. Все это несомненно свидетельствует, что жизнь казаков на их родине вовсе не сладка»…[13].

Однако обратимся к Новочеркасску. Во время последнего моего посещения злобой дня в городе было обнаружение некоторых «неправильностей» в постройке войскового собора. Этот собор поистине мог бы назваться злополучным. История его теряется чуть ли не во мраке времен. В первый раз войсковой собор начали строить в 1805 году, но в 30-х годах своды его обрушились. В конце пятидесятых годов начали строить его снова, а к 80-м годам он уже дал трещины и обрушился. За разборку здания подрядчику было заплачено из войсковой казны 60 тысяч рублей с придачею материала, так что оборотливый казак нажил, как говорят, на этом подряде более ста тысяч рублей. Предание гласит, что в это время в Новочеркасске можно было за пять рублей построить целый кирпичный домик… В 1891 году приступлено было в третий раз к постройке собора. На этот раз за дело взялись основательно: для наблюдения за сооружением назначена была особая войсковая комиссия, членам которой определено было солидное содержание. Комиссия на первых порах решила соорудить дом для своих совещаний, потом постановила построить войсковой кирпичный завод, и тогда уже приступлено было к постройке собора. Но через пять или шесть лет собор пришлось разбирать снова и снова платить значительные суммы за разборку: умер архитектор, руководивший работами, и вдруг оказалось, что площадь собора уменьшена. Разобранный кирпич пошел на утрамбование дорожек городского сада (нет худа без добра!..) Таким образом, остается надеяться, что к столетнему юбилею своей закладки войсковой собор, может быть, покажется из земли…

Нельзя не задуматься над этим бессилием войскового управления даже в столь простых, по-видимому, делах. От всего этого веет чем-то пережитым, старым, дореформенным.