VI Люди торгового звания. — Пассажиры палубы. — Цымлянская станица. — Несколько слов о донских винах
VI
Люди торгового звания. — Пассажиры палубы. — Цымлянская станица. — Несколько слов о донских винах
Большинство «второклассной» публики «Есаула» состояло преимущественно из людей торгового класса. Это можно было сразу заключить и по оживленным разговорам коммерческого свойства, и по неимоверному количеству истребляемого ими чая. Сидя за длинным столом в одних рубашках с расстегнутыми воротами, потные, красные, господа эти вели бесконечные беседы о пшенице, об овсе, о тарани, керосине, шерсти и тому подобных вещах, которыми всецело заполнены были их головы. Других интересов для них, по-видимому, не существовало… Откровенно-хищнические ноты постоянно слышались в этих несмолкаемых разговорах. Вот два почтенных на вид старичка раскольничьего типа в долгополых сюртуках скромненько приютились в уголку. Один из них с откровенным восхищением повествует о замечательной торговой ловкости своего приказчика.
— Это — такой аптекарь, что поставь его на ссыпку, у него из ста пудов больше восьмидесяти не будет, и казаки сроду не додуют, в чем штука! Стоят лишь да моргают глазами…
— Народ глупый, чего толковать! — снисходительным тоном восклицает слушатель. — Он теперича тебе, примерно, ни за что не уступит копейки с пуда… И я просить его не буду, я ему уважу. Ну, коли такое дело, пускай будет твоя цена; только за мое уважение и ты меня уважь: по полтора фунтика на пудик накинь уж… — «Это — с удовольствием!» То есть окончательно глупый народ! И за четверть водки он отца родного готов продать…
На меня, постороннего слушателя, эти откровенные разговоры всякий раз наводили гнетущую тоску, и я уходил от них на палубу. Пассажир палубы гораздо интереснее этих благообразных коммерческих людей. Голова его не забита ни керосином, ни шерстью, ни овсом; его разговор — не о наживе и не об операциях объегориванья, а о многосложном механизме трудовой жизни — может иногда захватить своим интересом даже совершенно постороннего человека. Под шум колес парохода, под ропот разбегающихся волн, покрытых серебристой пеной, я всегда с удовольствием прислушивался к грустной повести какого-нибудь горького неудачника или к простодушным рассказам мужика-странника, давшего обещание послужить Богу ногами по случаю избавления от тяжкой болезни.
— Громом меня оглушило, родимые, — журчит, как ручей, такой рассказчик двум-трем слушателям, — с полчаса без дыхания лежал, руки и ноги месяца два без движения были, рвота была кровяная, даже с печенью, и не думал я никак жив быть… И вот в болезни я и дал обещание: коль поправка выйдет, пойду в дальние странствия, послужу Господу Богу… С 94 года я, родимые, хожу. Был в послушании: где угольки колол, дровца рубил, цыбульку в огородах сажал… Ничего народ добрый везде…
А пароход между тем шумит, бурлит и хлопает в такт колесами. Направо тянется и пропадает в серебристом тумане волнистая, то сизая, то бурая, со складками и морщинами, с кустарником, зелеными рядами взбегающим на вершину, полоса нагорного берега. Слева бежит низкий берег с песчаной косой и с мелким леском на песчаных буграх, маленькие, крытые кугой и камышом рыбацкие шалаши, сами рыбаки с засученными шароварами, ухватившиеся за перемет и смотрящие не без вражды со своих лодок на пароход…
* * *
К вечеру мы подъезжали к Цымлянской станице. На румяном фоне зари смутно вырисовывались на горке крыши домов, церковь, крылья ветряных мельниц и вдали на горе темная зелень виноградников со стройными пирамидальными тополями. На другой стороне, против станицы, широкая песчаная коса с бурьяном.
Тихо. Блестящая, как сталь, с серебристо-розовыми полосами против зари, водная гладь реки не шелохнется. Деревья, пароход, баржи, толпы народа на берегу, побледневшее, высокое, нежно-голубое небо — все опрокинулось и смотрится в реке.
Мы пристаем к берегу. Толпа торговок встречает нас на сходнях.
— Вишени, вишени кому надо? — звенит над самым ухом пронзительный женский голос: — хорошая вишеня! сама бы ела, да деньги надо…
— А почем? — спрашивает приземистый, всклокоченный мужик, устремляя испытующий взор на небольшую кружечку с вишней.
— Пять копеек.
— Ешь сама! В Ростове — три…
— Ну, ростовский! ступай в Ростов!
— И пойду… А тут фунт-то будет? — говорит обиженно «ростовский».
— Потому что мы не весим, то мы не знаем. Может — фунт, а может — и больше… Потому что мы не весили….
— Редиски, редиски кому? — врывается и звенит другой голос, выделяясь из общего шумного говора: — вот беда! поливала, поливала, а никто не берет!
— Франзоль есть? — кричит опять лохматый мужик: — Эй, ты! с франзолью! иди сюда! Почем? пять? что это ты, брат? за такую самую булку в Ростове — четыре просят…
Я вышел на берег с твердым намерением купить бутылку «настоящего» цымлянского вина. В северной части Донской области, где не занимаются виноделием, натурального донского вина нельзя достать ни за какие деньги: все фальсифицированное, и притом же фальсификация неискусная и грубая. Спрашиваю, где можно купить вина. Мне указали на маленький кабачок, полинявшая вывеска которого скромно рекомендовалась: «Ренсковой погреб, распивочно и на вынос».
— Есть у вас цымлянское вино? — спрашиваю у женщины, которая сидит на пороге, при входе в «Ренсковой погреб».
— Вам в какую цену?
— А какие у вас цены?
— Есть в восемьдесят, есть в рубль двадцать и даже до двух рублей.
— А вино — натуральное? — спрашиваю я, как наивный покупатель.
— Вино хорошее будет. В какую цену возьмете, по цене — товар. А вино — хорошее.
— Мне хотелось бы именно натурального, «настоящего» цымлянского, без подмеси.
— Да коль правду говорить, вы его тут теперь не достанете… У нас вино хорошее, ну — не скрываю — сдобрено… с сахарком… А настоящего, несдобренного вина тут разве по знакомству найдете у кого из богатых людей, а то нет! И дешевле двух рублей бутылку вам никто ни отдаст… У нас вино покупается, известно, казацкое, а казацкое вино, известно, какое? Что он может, казак, сделать? Мужик, например, какой-нибудь?.. Вот приезжайте к нам осенью, тогда можно достать дешево настоящего вина, — конечно, не будет выдержано…
На пароходе сведущие люди разъяснили мне, что большой наивностью было с моей стороны искать теперь «настоящего» вина, не имея особой протекции. Все вино местного приготовления продается еще осенью скупщикам или известным фирмам, которые фабрикуют его («сдабривают») и пускают уже потом в продажу. Вино «казацкое», т.-е. приготовленное на месте казаками первобытным способом, действительно, не отличается высокими качествами и осенью идет в продажу недорого (от 5 до 8 руб. за ведро). Есть даже вино ценою в 1 рубль за ведро. Но после практического ознакомления с химией в руках виноторговцев (хотя бы, напр., известной фирмы Соколова) то же самое вино увеличивается в цене в десятки раз. Следовательно, казак остается лишь благородным свидетелем в деле получения барышей от виноградарства. И тем не менее разведение винограда (в тех местах, где оно имеет торговое значение) является для казака весьма важным подспорьем. На пароходе мне пришлось беседовать по этому поводу с двумя казаками Мелеховской станицы.
— Эти вот года только садами и живем, — говорили они: — на хлеб цены не было, а в наших местах, и урожай-то не очень был… Одним виноградом дуемся… Накладешь пудов десять да в Черкаск — вот две красных и в кармане.
— А какой доход приблизительно приносит виноградный сад?
— Да сад саду рознь. Есть сады по две — по три тысячи дадут в год, ну, а наши вообче сады, казацкие, небольшие. Кабы это одно дело, а то занимаемся больше землей, а сад — между прочим. Да так, что ежели купите садик за 500 рублей, то близ 200 рублей в год верно будет доходу. Кустов 50–60 будет. А кусты у нас не то, что у вас в верхах; у нас он в хороший год даст до 20 пудов — один куст! Вот и считайте: хороший виноград (а у нас есть ягоды чуть не по вершку) — ниже 2-х рублей не отдадите, а то и дороже… Нынешний год винограду будет мало, так дешевле 3-х рублей и не купите пуд.
— Ну, а вино?
— А вино будешь давить, еще выгоднее. Тут расчет не в пример лучше! Вот я зимой вино продал по 8 рублей за ведро, а на ведро — хоть какое оно будет вино — больше полтора пуда уж не пойдет… Только наше вино не дойдет до здешнего, до цымлянского: тут послаже будет вино… Земля не та — вот причина…
Я спросил их, практикуется ли у них искусственная переработка почвы, но мои собеседники сначала даже не поняли меня, а потом сообщили, что у них об этом даже и помышления никто не имеет. Уход за виноградом и вообще за садами самый незначительный. Один из моих собеседников (помощник станичного атамана), после некоторого раздумья, заметил:
— А ведь верно: оно годилось бы, кабы мы чего знали… Вон у учителя-то какой виноград, как он удобряет землю-то! Иной совсем разговор… И вино не в пример лучше!.. Ну, конечно, он — человек ученый, из книг все больше вычитывает, а нашему брату где уж там!..
На Дону, на всей обширной территории, нет ни одного не только среднего сельско-хозяйственного учебного заведения, но даже и низшего. Вполне естественно, что приемы выделки вина, не говоря уже о садовой культуре, самого первобытного свойства.