Люди нашего круга
Люди нашего круга
В XVII—XIX веках нечеловеческое отношение испытывают на себе в основном те, кто не писал книг. Так сказать, «внешний и внутренний пролетариат». Индусы из сметенных артиллерией деревень были неграмотны. Кхонды, в которых веселые британцы палили с высоты обученных охоте слонов, и вовсе были первобытными людьми, не знавшими, что можно писать и читать.
В России те, кого пороли на конюшнях и продавали, как скот, — те тоже книг обычно не писали. Писали те образованные, сытые, кто жил хотя бы в сравнительной безопасности.
Александра Пушкина ребенком, подростком могли беспощадно пороть дома; могли — в некоторых учебных заведениях (далеко не во всех). Но все же какие-то гарантии он имел — хотя бы на взрослого дворянина распространялся Указ о вольности дворянской, с его запретом телесных наказаний.
Такие, как он, могли прожить всю жизнь, не испытав на себе теневой стороны жизни.
Наблюдая со стороны.
В середине XIX века, к началу XX в литературу пришли и «те, кто внизу» — как называл их мексиканец Асуэло[69]: «бурсаки» Помяловского, «босяки» Горького — «хорошее общество» брезгливо содрогнулось... и не пожелало услышать.
Люди слишком хорошо усвоили, что само по себе образование дает привилегии и что «к ним это не относится». В XIX веке людям этого слоя при любых обстоятельствах гарантировались безопасность, личное достоинство...
Но вот в XX веке разрушилось привилегированное положение этого образованного слоя. И образованный европеец в огне Первой мировой войны и сразу после вдруг обнаружил, что это не африканца, не индуса, не проходимца с «двора отбросов», а его самого (квалифицированного, умеющего читать!) могут убить термическим снарядом, сжечь в крематории, использовать для экспериментального выяснения, как именно надо прививать человеку бубонную форму чумы и т.д...
Это не черного негра и не черного голого кхонда, а такого же, как мы, могут запытать до смерти или использовать для «дикой охоты». Это нашего ребенка могут похитить на органы или для продажи в тайный публичный дом.
Современный человек несравненно богаче холопа XVIII или батрака XIX века, он гораздо лучше их защищен законами государства и обычаями общества — но бытие холопов и батраков было несравненно более определенным.
Мы живем, обладая великим множеством прав... Но живем без гарантий, в зыбкой полууверенности, что «с нами такое невозможно».
Это уже порождает психологическое напряжение.
Напряженность возрастает во много раз, когда становится вообще непонятно, к какому общественному кругу относимся мы сами и окружающие нас, когда границы всех можно и нельзя во всех сферах жизни текучи и неопределенны.