Невидимый эфир
Невидимый эфир
Лучший тележурналист страны, отлученный от телевизора, Леонид Парфенов сравнивает Путина и Медведева с Дольче и Габбаной
Собчак: Леонид, мы решили не обсуждать с вами то, что обсуждают с вами все, а именно – политику, а в соответствии с названием рубрики поговорить о сексуальности.
Парфенов: А кто вас обязывает говорить со мной о сексуальности?
Соколова: Просто нашему тандему серьезных тем в этом уважаемом издании не доверяют.
Собчак: Мы хотели к вам обратиться как к гуру и попросить дать нам мастер-класс будуарной журналистики.
Парфенов: Я в этом жанре не работал.
Собчак: Тем не менее скажите, должен ли быть сексуальным телеведущий?
Парфенов: Не знаю. Это химия, ее трудно разложить на составляющие. Кто-то публике нравится, кто-то – нет. Нет единого закона. Так же как нет никакой единой России, кроме той, что неспроста пишется в кавычках. Такая у меня пословица.
Собчак: Хорошо, сузим ракурс. Вот мы с Ксенией уже третий год берем эти интервью и, не побоюсь этого слова, пользуемся разными приемчиками и, я бы даже сказала, чарами. Сексуальный фактор играет большую роль.
Парфенов: А я вас покритикую. Читал ваше интервью с Мацуевым. Вы там такие вежливые-вежливые, а потом обсуждаете, что он первый классический музыкант, не похожий на задрота. Он тему подхватывает. Но вы не смеете метафору продолжить. Спросили бы его: Денис, а каково по капле выдавливать из себя задрота? Но вы опять стали вежливыми. Сами себя испугались. Прием не отработали до конца.
Собчак: Критика принимается. Особенно от вас как автора ряда приемов, которыми теперь пользуется все отечественное телевидение.
Парфенов: Я никогда не задумывался о приемах. Когда мне говорят, что кто-то использует мои приемы, я совершенно не представляю, что, собственно говоря, используется. Мне мама всегда рассказывает, что опять какой-то дурак пошел трясти башкой, как я тряс, когда в детском саду стишки читал. Это я знал от мамы, но сам не думал: дай-ка я потрясу башкой, и это произведет впечатление, потому что будет в одном ритме с речью.
Собчак: Мне кажется, вы лукавите. Я лично читала одно из ваших интервью, где вы говорите, что точно понимаете, какой должна быть длина предложения, сколько предложений в вопросе, как монтировать, как подойти. И что это все – чистая технология. Мне это очень понравилось.
Парфенов: Это технически. Сюжеты делаются тысячами, а производят впечатление процент или два. Бывают случаи, когда люди спустя годы говорят: вот это было здорово. Мне кажется, нельзя просчитать, как это совпадет потом с настроениями людей. Они же, перед тем как сесть на тахту или с чего они там смотрят телевизор, что-то делали? Они с неким бэкграундом пришли.
Соколова: Но ТВ именно на этот бэкграунд и рассчитывает.
Парфенов: Как вы можете рассчитывать, если это воздействие на подсознание? Оно непредсказуемо! Понимаете, какая штука. Правил здесь нет и быть не может. Возьмем лучшие кадры мирового кино: вот идет Мазина в финале «Кабирии», и почему-то это трогает. А «Восемь с половиной» так не трогает, потому что слишком напридумывали...
Соколова: Очевидно, это какое-то попадание во всеобщие ожидания. И попытка приподнять людей над собой с помощью обнажения очень глубоких и чувствительных вещей, выраженных очень простыми средствами. Как-то так.
Собчак: Но вернемся к телевидению. Очевидно, что вы, Леонид, создали очень притягательный образ ведущего, которому подражают, пародируют. Мы пытаемся разложить на составляющие ваш стиль, химию вашего обаяния.
Соколова: Что такого в вас находила та тенька 55+, которая, как известно, и есть главная телеаудитория большой страны?
Парфенов: Я уверен: причина того, что мне подражают, в одном – не предложено вообще никакого стиля. Наше телевидение вопиюще бесстильно, оно абсолютно праздное в этом смысле, оно делается никак. То есть как-то делается, но без всякой задачи, стилистической в том числе. В результате предложенная хрен знает когда мода так и остается единственной, потому что больше нечего слизывать.
Соколова: То есть вы предложили моду?
Парфенов: Нет, я какой был, такой и был. Я много раз пытался объяснить, что я не актер. Максимум, чему я научился, это меньше сутулиться, потому что оператор, который меня снимает восемнадцать лет, шипит: «Ща штативом промеж лопаток как дам!» А произношу комментарии я так же, как читал стишки на елке в детском саду, – энергично говорю и в такт трясу башкой.
Соколова: Просто акт самоуничижения какой-то! Зрительское восприятие несколько отличается от вашего собственного.
Парфенов: У меня нет собственного восприятия. Каждый раз, когда меня называют Леонид Парфенов, я вздрагиваю. Я для себя Леня, а фамилию не вспоминаю.
Соколова: А я вас когда вижу на экране, считываю совсем другое: вот сидит стильный, холодный, отстраненный и практически асексуальный человек.
Парфенов: Очень интересно. То, что я холодный, слышу впервые. Видите, на вашу аудиторию моложе 55+ я произвожу совсем не то впечатление, потому что то, что вы описали, на рейтинг и успех не работает.
Соколова: Почему это? По-моему, абсолютно на него и работает. Недосягаемость – это сексуально.
Собчак: Холодность – сексуально.
Соколова: А почему вы такой холодный?
Парфенов: Как айсберг в океане! Да не холодный я! Сутулый разве что.
Соколова: Так я и думала, что с вами непросто будет за секс поговорить.
Парфенов: Никакого секси-образа я специально не конструировал. В кадр вошел довольно поздно. До этого я работал за кадром, а до того вообще в газетной журналистике.
Соколова: Писали заметки в газетки, брали интервью?
Парфенов: И заметки, и интервью, и репортажи «как живешь, первичная», и отклики на смерть Брежнева, и про рабочую смену комсомольско-молодежных бригад.
Соколова: Что-то совсем несексуальное.
Парфенов: Я поступил в Ленинградский университет в 1977-м и помню газету «Смена», где главным редактором был Геннадий Селезнев, а куратором обкома комсомола – Валентина Матвиенко.
Собчак: Прекрасные люди!
Парфенов: Фантастические! Периодически случалось закручивание гаек. Это означало, что рок-группы надо было называть ансамблями. Приливы оттепели и заморозков.
Соколова: Приливы – это у женской аудитории 55+.
Парфенов: Тогда что-то разрешалось и было запрещено. Как сейчас. Все же знают, чего можно, а чего нельзя.
Соколова: А как они это знают? Из воздуха ловят?
Парфенов: Нынешняя журналистика не является журналистикой – во всяком случае, на федеральных каналах и в новостях, а является неким ритуальным показом того, что должно считать новостями. Два человека зрелых лет, повелители страны, под одну цифровую камеру занимаются самодеятельным жэковским театром. И этот протокол – их принужденные реплики – выдается за репортаж.
Соколова: Получается как-то несексуально.
Собчак: Ну почему же? Путина находят сексуальным миллионы женщин. У него в этом смысле высокий рейтинг.
Парфенов: Мы же не знаем, как бы было, если бы была конкуренция? У вас в комнате одно окно, и какой у него рейтинг?
Собчак: Подождите, но у нас же есть Дмитрий Анатольевич Медведев!
Соколова: Тоже просто ходячий секс!
Собчак: Владимир Владимирович, по-моему, обладает совершенно отличной от вашей, Леонид, но примерно настолько же холодной сексуальной энергетикой. Мне ужасно стыдно делать это признание, но три-четыре раза Владимир Путин являлся мне в эротических снах.
Соколова: Знаешь, Собчак, GQ – это, безусловно, площадка для выражения лояльности кровавому режиму, но не до такой же степени! Я от тебя такого не ожидала.
Собчак: Я сама от себя не ожидала! Все думала, к чему он мне приснился?
Парфенов: Наверное, к деньгам.
Соколова: К деньгам снится говно.
Собчак: Этой блистательной фразой можно было бы закончить наше интервью.
Соколова: Мне кажется, нашему гостю есть что сказать на эту тему.
Парфенов: Я могу только про коллективные грезы вспомнить, как комментировал – в «невидимом эфире» у Киселева на RTVI – дивные кадры, когда Путин с Медведевым выходят из Спасской башни, и их так долго-долго тянут камеры. Чем далее они тянут, тем становится все более ясно, на что это похоже. Это же Дольче и Габбана! Вот показали коллекцию. 143 миллиона моделей вынесли коллекцию политического сезона 2007/2008, и теперь вышли на аплодисменты сами авторы. И чем дольше они идут, тем понятнее, кто постарше и полысее – это Доменико Дольче, а кто помоложе и поволосатее – Стефано Габбана.
Соколова: Вот после такого женская аудитория 55+ и не может успокоиться по ночам, мучимая эротическими приливами и снами.
Парфенов: Уверяю вас, Путин снится не только женщинам. Я полагаю, мужчинам – к деньгам – он снится даже чаще.
Соколова: Это уже навязчивая коллективная гомоэротика получается. Без дядьки Фрейда не разобраться. Но смотрите, что получается. Путина – человека, мягко говоря, физически малопривлекательного – власть сделала абсолютно сексуальным. Телевизор, видимо, обладает сходным магическим эффектом. Скажите, Леонид, как по-вашему, красивому ведущему больше доверяют, чем некрасивому? Или в телевизоре некрасивых не бывает?
Парфенов: А я откуда знаю?
Соколова: Вы там долго работали. Я не лично про вас говорю, вообще есть такой момент?
Парфенов: Спасибо за комплимент! «Доверяют ли красивым ведущим – я, конечно, не про вас!»
Соколова: Я этого не говорила. Вы кажетесь мне холодным – и только.
Парфенов: По-моему, главное – это попасть в ожидания. Вот в ваши я, видимо, не попал.
Собчак: Слушайте, вот есть очень умный, дико начитанный, очень интеллигентный человек – Дмитрий Быков. Но когда он в шортах (!) что-то вещает про кино у Гордона, ему веришь гораздо меньше.
Парфенов: Это называется «совсем не старается». Есть огромное количество людей, деятелей культуры, которые полагают, что «ящик» – это не ремесло. «Я книжки умные пишу, поэтому приду подарочком, еще все спасибо скажут, в ножки поклонятся».
Собчак: А что скажете про Гордона? У него была маразматическая ночная передача. Я, правда, ни слова не понимала, но оторваться не могла.
Соколова: Такой же эффект дает вдумчивое курение травы. Но Гордон определенно дешевле.
Парфенов: Я не стану включать телевизор, чтобы слушать умные и непонятные мне разговоры. Чтобы заинтересовать зрителя, этого мало, по-моему. Надо менять картинку.
Собчак: А Соловьев? Мне кажется, при всех претензиях к нему он профессионал.
Соколова: А по-моему, мужчина вполне бездарен. Просто усидчивая посредственность.
Собчак: Ты, Соколова, не умеешь быть объективной! Объективно Соловьев – профессионал, просто он подонок. Я считаю, что человек может быть подонком и при этом быть хорошим профессионалом. Одно другому не противоречит.
Соколова: Я считаю, что качество, именуемое «подонок», сильно ограничивает профессионализм в человеке.
Собчак: Не согласна.
Парфенов: Я программы Соловьева не смотрю. Мне мешает его тон, я не могу это воспринимать. На 13 этажах в «Останкино» нет людей, не любящих себя, но Соловьев в смысле любви к себе в кадре побил рекорд самого Диброва. У Димы было какое-то нагловатое ростовское шармирование. А у Соловьева все чудовищно серьезно. Совсем без самоиронии.
Соколова: А вы сейчас можете в каком-либо качестве на ТВ вернуться?
Парфенов: Нет. В текущем эфире действует негласный запрет на профессию. Так что я делаю только историко-культурные фильмы. Вот сейчас, к двухсотлетию Гоголя, на Первом канале вышло две моих серии.
Собчак: Но вы хотели бы?
Парфенов: Меня избавили от проблемы выбора. То, чем сегодня занимается отечественное ТВ, я делать не могу. Пиар власти – это не журналистика. Повторы одного и того же про маньяков – это не журналистика. Кроме того, вся стилистика безобразна и скучна.
Собчак: А вы не чувствуете своей собственной ответственности – как журналиста – за создавшуюся ситуацию? Во время перестройки ТВ смотрели все – оно было абсолютно живое.
Парфенов: Да, но довольно скоро постперестроечная журналистика стала обслуживать элиту так же, как это было при советской власти. Демократы первой волны и журналисты идеально воспроизвели матрицу. Помните на питерском ТВ Бэллу Куркову, которую называли подставкой под микрофоном Анатолия Собчака?
Собчак: Да, но я также помню Невзорова, который в те же годы позволял себе каждый день делать передачу, где обливал грязью мэра города, в котором жил. При этом ему разрешали работать, никто его не трогал, он делал то, что хотел, и его боялись.
Парфенов: Эта музыка недолго играла. В конце 90-х подобное уже стало невозможным. Невзоров издает журнал про лошадей.
Собчак: Весь срок моего отца Невзоров работал. Когда отец приезжал на благотворительные приемы, чтобы для голодающего города деньги выбить, Невзоров снимал его с бутербродом. И эту заставку я помню маленьким ребенком. С этого начиналась его программа каждый день. Так что свободная журналистика тогда была.
Соколова: Кажется, вы задели Ксению за живое. А как вы считаете, почему демократы так легко вернулись к советской модели?
Парфенов: Потому что решили, что для собственного блага можно использовать известные приемы. В 1996-м решили, что можно надувать рейтинг с 2 до 52%, потому что можно втюхать этим овощам все что угодно. Куда они денутся? А потом втюхивание стало тотальным, и мы получили то телевидение, которое имеем теперь. Это огромная проблема – чтобы власть перестала считать своих граждан овощами.
Соколова: Мне кажется, на решение этой задачи в России потребуется смена нескольких поколений. Если она вообще может быть решена.
Собчак: Во всяком случае, сейчас мы этого решения точно не придумаем! Позвольте, Леонид, если мы уже заговорили о журналистской ответственности, рассказать о том, что вы несете ответственность лично за меня.
Парфенов: Да? Какую именно?
Собчак: В начале 2000-х годов, который во многом предопределил мою дальнейшую судьбу. Я в золотом платье, на кого-то ору, что меня не так одели и причесали. Все это вызвало дико негативный резонанс. Зато именно тогда меня осенило, что негативный пиар – это единственный способ бесплатного пиара. Люди это съели! Я не то что родила образ, который многим, в том числе и вам, показался чудовищным, но который дал мне возможность сделать карьеру и сейчас заниматься тем, чем я хочу, и развиваться туда, куда хочу. И все благодаря вам!
Парфенов: Я помню этот репортаж и даже его название – «пупсики земли». Это тогда был только появившийся гламурный тренд, который потом стал господствующим. Вот эти бутылки «Кристалл» за полторы тысячи евро, вы в золотом платье. Вот это отношение. Вы взяли на себя труд быть такой преднамеренной фурией, которая швыряет в маникюршу косметичку.
Собчак: Потом этот прием работал долгие годы.
Парфенов: Так какие претензии?
Собчак: Никаких! Совсем наоборот. Вы меня в определенном смысле сделали, вывели на орбиту. Благодаря этому я четвертый сезон веду телевизионные программы.
Парфенов: Ну что ж, я рад за вас. Добро пожаловать в профессию!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.