Веселый грустный человек
Веселый грустный человек
Режиссер Иван Дыховичный о неприличных вещах – способах соблазнения женщин, любви к тирану, деньгах и смерти
Собчак: Иван, спасибо большое, что вы к нам пожаловали на огонек.
Дыховичный: Спасибо, что позвали.
Собчак: У вас всегда была репутация плейбоя и бонвивана. Любителя роскошных автомобилей, женщин и прочих красивостей.
Дыховичный: Красивость – с этим словом я бы поборолся. По-моему, красота – это воздух для человека. Многие люди лукавят, когда говорят, что их не прельщают изящество, красота, гламур – по их мнению, это добавляет им легковесности. А мне кажется, что все самые веселые, смешливые, легкие люди внутри очень серьезные.
Собчак: Возможно, в этой легкости-серьезности и есть секрет вашего обаяния. Вас всегда окружали самые красивые женщины...
Дыховичный: Это везение. Я не очень высокого роста. Не идеальной внешности. Чтобы очаровать женщину, мне надо было обладать другими качествами – веселостью, остроумием. Знаете, был такой композитор Покрасс, который «Мы красные кавалеристы» написал. Он говорил: «Мне главное – женщину довести до рояля». Главное, довести женщину до того места, где вы что-то умеете. Предложить ей что-то оригинальное.
Соколова: Что же оригинального вы предлагали?
Дыховичный: Я не был наглым молодым человеком. Но у меня в 1976 году была машина «Феррари». И я был артистом Театра на Таганке. Еще играл на гитаре.
Соколова: Три безотказных афродизиака.
Дыховичный: «Феррари», надо сказать, в этом качестве в 1976 году не очень срабатывала.
Соколова: Что, девушки были неалчные?
Дыховичный: Дело не в том. Просто на «Феррари» тогда никто не обращал особого внимания. Это была просто невзрачная небольшая машина. Все знали иномарки «Мерседес», «БМВ». А это что? Тарахтелка. Когда я ее продавал, ее никто не хотел у меня покупать.
Соколова: А где вы ее взяли и кому продали?
Дыховичный: Я был популярным человеком в Театре на Таганке, играл главные роли. И туда ходили люди. Весь интеллектуальный, вообще.
Соколова: ...бомонд?
Дыховичный: Не бомонд. Это были Шостакович, Шнитке, Солженицын. И соответственно, с ними директора гастрономов, автомобильных комиссионок и другие столпы общества.
Соколова: Какая все-таки была правильная иерархия! Колбаса и музыка.
Дыховичный: Колбаса сидела дальше, чем Шостакович. Сегодня – наоборот. У меня был поклонник – директор автомобильного комиссионного магазина. И к нему поступила машина «Феррари». Cтоила, как «Жигули».
Соколова: Тому, кто в 1976-м сел на «Феррари», наверное, нелегко держать планку. С женщинами то же самое?
Дыховичный: Я не могу сказать, что совсем не разменивался. Конечно, когда ты находишься в куражном состоянии, то пытаешься проверить мир на вшивость. Далеко ли края пропасти. Было много пустого. Невозможно с первого захода взять самое лучшее и понять самое главное. Надо не бояться и пробовать. Жизнь – это поле, где ты учишься отличать милостивого государя от государя.
Соколова: По-моему, эту задачу решают единицы. Она требует сверхусилий.
Дыховичный: Мне кажется, человек живет интересно, только если он себя над бытием за волосы подымает. Переживания воспитывают человека подобно тому, как развитой ум более радует трагедия, чем комедия. Ох, что-то я серьезно с вами заговорил...
Соколова: А если бы вы снимали фильм о своей жизни, какой бы выбрали жанр?
Дыховичный: А я все время снимаю фильмы о своей жизни. И ни одной картины, похожей на другую, я не снял. К счастью.
Собчак: А какой жанр, по-вашему, лучше всего годится для описания нашей нынешней жизни? Саспенс, может быть?
Дыховичный: Нет. Это, безусловно, триллер. Абсолютная трагедия. Сейчас время очень похоже на 1930 год.
Собчак: Звучит неприятно.
Дыховичный: Я не сказал – 1934-й или 1937-й. Это то, что им предшествует. Когда оптимистическая жизнь вдруг превращается в триллер. Самое опасное для человека время – это когда он успокаивается. Я сейчас хочу сделать фильм о Маяковском. Вернее, не о самом Маяковском даже, а о личности человека, попавшего в очень сложные обстоятельства. Когда личности не нужны. И такому человеку остается только покончить с собой. Так вот, огромная масса людей, которая называется «страна», захотела хозяина. Захотела, чтоб был кто-то, кто скажет, куда идти. И чтоб было жить спокойно. Сталин им тогда дал жить спокойно. Он был очень любим в тот момент. Но что было дальше, все знают.
Собчак: Сталин и сейчас любим. За него миллионы в Интернете голосуют...
Дыховичный: Я не был этим удивлен. Я был очень огорчен. Казалось, прожив эти пятнадцать лет в новой эпохе, русский человек должен ощутить какое-то собственное достоинство. Увы, этого не произошло. Люди по-прежнему отдают себя на полное управление другими людьми. И, что удивительно, так думают и богатые люди!
Соколова: Не любите богатых?
Дыховичный: Я замечательно к ним отношусь. Я никогда ничего плохого не сказал о новорусской буржуазии. Она много сделала, многого не сделала. Ошибалась, попадала в сложные обстоятельства. Талантливые люди. Но нельзя же так себя вести!
Соколова: Как?
Дыховичный: Нельзя на глазах у народа так барствовать. Нельзя так прожигать жизнь. Должна же быть какая-то ответственность! Деликатность.
Соколова: А с чего вдруг нельзя? Они такой же народ – невежественный, хамский, инфантильный. Только больше не нищий.
Дыховичный: Меня вот что удивляет: вот они со своими «гелендвагенами» и «майбахами» стоят в пробке четыреста метров длиной. И дорога пустая – хозяин поедет. А они стоят и не гудят. Кто они такие? Да, народ. Простой народ.
Собчак: По-моему, вам просто обидно. Вы когда-то по этой дороге на единственной в Москве «Феррари» гоняли. По тем временам вещица сильно покруче «майбаха» – я бы сказала, эквивалент яхты океанского класса.
Дыховичный: Я абсолютно не против денег. Но должно быть что-то еще! Сейчас в нашей стране я ни о чем, кроме денег, вообще не слышу!
Собчак: Я предпочитаю слушать про деньги, чем речи секретаря ЦК КПСС.
Дыховичный: Да, я жил во время речей, но я вырос среди Флеровых, Солженицыных, Шнитке – людей, которые определяли культуру и были настоящими гуру этой страны. Сейчас людей такого масштаба просто физически нет.
Соколова: А о чем ваш последний фильм?
Дыховичный: Он называется «Европа–Азия». Жанр мне сложно определить. Эта картина смешна и темпераментна. Она сделана по пьесе братьев Пресняковых. Там снимались Таня Лазарева, Иван Ургант, Шнуров. И ваша соведущая.
Соколова: Публичные фигуры призваны обеспечить коммерческий успех?
Дыховичный: Раньше я никогда не строил кино на медийных людях. В этой картине каждый изображает самого себя. Человек публичный не всегда является тем, что он из себя делает на публике. Он бывает много глубже, умнее, нравственнее, чем кажется.
Собчак: Говорите, Иван, говорите!
Дыховичный: Публика провоцирует человека на определенный тон. Кому интересны глубокий серьез и мрачная глубина? Поэтому не надо этим играть.
Соколова: Особенно если не умеешь.
Дыховичный: Учить людей не надо. Не надо быть очень серьезным. Можно многие глубокие вещи выразить иронично и легко. И вообще я ненавижу в кино умные мысли.
Соколова: Почему?
Дыховичный: Потому что они выглядят очень глупо.
Соколова: У Тарковского не выглядели.
Дыховичный: Я не хочу вас разубедить. Я учился у Тарковского, это феноменальный персонаж в моей жизни. Я очень люблю «Андрея Рублева». У него там много умных мыслей. А ведь лучшие моменты не эти. Лучшая сцена – с Никулиным, которому заливают олово в глотку.
Соколова: Ага, легчайшая игра смыслов...
Дыховичный: ...Ролан Быков, который скомороха играет. Или просто девушка, которая идет по полю. Никого он там не учит. Никогда нельзя до конца формулировать вещи. Это выглядит назидательно. Словно я – последняя инстанция. Это мое мнение.
Собчак: Иван, я хочу задать не совсем деликатный вопрос. По праву вашего друга, вашей актрисы, человека, который близко знает и любит вас, восхищается вами. Свой последний фильм – комедию «ЕвропаАзия» – вы снимали, когда вам был поставлен диагноз «рак». Вы монтировали в больнице, зная, что обречены. Почему вы это делали?
Дыховичный: Знаете, я считаю, что прожил довольно длинную и интересную жизнь. Не сказал бы – счастливую, но интересную точно. Когда мне поставили диагноз «рак лимфы» и сказали, что жить осталось три или четыре года, я подумал, что, учитывая мой возраст, это довольно много. И еще я подумал, что самое худшее, это начать себя жалеть.
Соколова: Врачи сразу сказали вам правду?
Дыховичный: Да. Я этого потребовал.
Соколова: И когда вы вышли из того кабинета, куда вы пошли?
Дыховичный: Я поехал домой. И конечно, мне стало себя жалко. Но когда я почувствовал этот комок в горле, то улыбнулся, потому что, знаете, ведь очень приятно, когда себя жалко, и что такой я... несчастный человек, умираю вот... Потом я подумал – а что, может, это такая мне выпала интересная участь? Жить быстрее. Не терять времени. И я действительно совершенно по-другому стал жить.
Собчак: То, что с вами случилось, вы воспринимаете, как плату?
Дыховичный: Да. Я воспринимаю это, как плату, которую взимают с того, кому много дано. И если человек что-то делает не так, заблуждается, не любит жизнь, с ним по-другому разговаривают. С дурака ведь не спрашивают. А с меня спросили. И я не был к этому готов. Но я старался никого не ругать, не винить в этом. Я сам виноват. И если мне сместили срок, надо его правильно использовать, чтобы эти три года не превратились в болезнь. Болезнь – это самое ужасное, что может быть. Весь этот скулеж, жалость, уродство и так далее.
Соколова: А не хотелось выяснить отношения с Небесным Отцом? «Господи, я же был хорошим мальчиком. Почему я, а не они?..»
Дыховичный: Я не считал себя хорошим мальчиком никогда. Хотя, конечно, я себя любил. Есть такая самурайская заповедь. Два раза в день думай о смерти. Это очень умная мысль. Человек должен понимать, что всю жизнь он идет, в общем, к финалу. Но финал для каждого разный. Я очень рано столкнулся с потерей близких людей. Я приучал себя к мысли, что смерть – это то, что может случиться в любую секунду. Ужасно не умирать, а болеть. Я никогда не болел. У меня в театре не было никогда замены. У меня не было второго состава.
Собчак: Вот поэтому меня и поразило ваше поведение в этих обстоятельствах, ваша упорная борьба. Казалось бы, человек веселый, легкий, привыкший к красивой жизни, женщинам, быстрым машинам, должен быть сломлен фатальностью ситуации, необратимостью своего положения. Вы же стали бороться и добились результатов, в которые, глядя на вас полгода назад, почти никто не верил.
Дыховичный: Очень важно вести себя достойно в этой ситуации. Если ты начнешь себя жалеть – конец. И надо жить и делать что-то каждый час, каждый день. Или лучше застрелиться.
Соколова: А не было мысли?
Дыховичный: У всех есть такие мысли. Но надо ставить себе четкие цели. Я понимал, что надо доделать картину. Кто ее доделает? Я и доделывал, несмотря на боли.
Соколова: Вам было очень больно?
Дыховичный: Как вам сказать? Бывало и очень больно. Представьте, что каждый месяц вам делают химиотерапию, после которой у вас наступает полное отсутствие иммунитета. Вы подвержены любой провокации. Каждый раз в момент ее окончания вы умираете. Всерьез. Неделю может держаться температура сорок один. И колотит. Потом вы возвращаетесь обратно.
Соколова: Делать комедию?
Дыховичный: Я комедию делал, да.
Собчак: Еще и анекдоты рассказывал.
Дыховичный: Очень смешные! Очень смешную комедию монтировал, когда отходил. Меня это поддержало. И люди, которые со мной работали. Им было трудно, они смотрели на меня и не узнавали. Но я их подбадривал. И мне кажется, что это меня спасло от многого. Теперь я совершенно не боюсь. Хотя мне и сейчас никто не дал никаких гарантий. Понимаете?
Соколова: То есть вы не знаете, сколько вам осталось жить?
Дыховичный: Полгода назад мне сказали, что я проживу три или четыре года. Затем прошло полгода – произошла ремиссия, и на сегодняшний день неизвестно, сколько мне отпущено.
Соколова: То есть вам в определенном смысле «вернули наркотики»?
Дыховичный: Что вы имеете в виду?
Соколова: Мне кажется, чтобы вынести фатальное и невыносимо грустное для человека устройство мира, человеку «дают наркотики» – ощущение осмысленности жизни, собственной значимости, привязанности, любви, успеха в профессии, отдаленности конца и так далее. Бывают моменты, когда наркотики забирают – депрессия, смертельный диагноз, переживание гибели близких. Человек оказывается в космосе – ледяном, абсолютно определенном и абсолютно пустом пространстве отчаяния. Он видит свой невеликий путь как он есть, без трогательных виньеток, уютного домика, большой дружной семьи и газеты с его знаменитым лицом – просто дорогу от рождения к старости, болезни и смерти. Не всем дано это пережить. Редко кто может об этом разговаривать.
Дыховичный: Знаете, как я думал там, в больнице? Вот приходит навестить меня человек, смотрит на меня. И я вижу, что он просто физически не может на меня смотреть. Я думаю, ну вот, смешно! Может, ты выйдешь – на тебя кирпич упадет! Что ты жалеешь меня, потому что я умираю? Себя жалей!
Собчак: Так легче, когда кирпич.
Дыховичный: Да нет! Человек – пушинка. Вы не представляете, какое это нежное существо. Это ф-фу! Но мы же живем! Мы же вообще через такое проходим! Я всю жизнь был очень большой хулиган, абсолютный экстремал. Но когда у меня появились дети, я стал думать: вот что он сейчас делает во дворе? Господи! А вдруг какая-то палка упадет? Я все время думал о том, сколько рядом с ребенком ужаса происходит.
Соколова: А ребенку – хоть бы хны!
Дыховичный: Вот, я понял, как сказать! В этом состоянии вы должны превратиться в ребенка. Ребенок ничего не понимает, поэтому с ним ничего не может случиться.
Соколова: А как превратиться в ребенка?
Дыховичный: Это легко. Вы просто становитесь абсолютным человеком, у вас есть сиюминутные цели, и вы их выполняете.
Соколова: А как реагировали ваши близкие на то, что с вами происходило?
Дыховичный: По-разному реагировали. Но я был удивлен, что близкие люди ко мне относились удивительно хорошо.
Соколова: Почему это вас удивило?
Дыховичный: Потому что рак – это жуткая болезнь. Я лежал шесть месяцев в больнице. Каждый месяц – ад. Каждый раз ты доходишь почти до самого конца. С тобой страшные вещи происходят – внешние и внутренние. Я не хотел, чтобы люди приходили – старался уберечь. Но у меня есть Оля – моя жена, удивительный человек. Достойный. Она не впала в сентиментальность, не рыдала. Может быть, дома плакала. Но при мне держалась. А я ее всячески в этом поддерживал. И я, правда, смерти теперь не очень боюсь. Я близко к ней подошел и понял, что она такое.
Соколова: И что она такое? Умирающий Феллини сказал, это смерть – путешествие.
Дыховичный: Конечно, путешествие. Только незнамо куда.
Соколова: На самом деле у смерти просто дурная репутация. Никто ведь не доказал, что после нее будет плохо. А люди относятся к ней так, словно это венерическая болезнь.
Дыховичный: Очень странное сравнение. Но похоже.
Соколова: Был еще такой фильм «Жизнь – это болезнь, передающаяся половым путем».
Дыховичный: Не поспоришь. Правильное отношение к смерти у человека призвана формировать религия. Есть религии, где переход человека в иной мир воспринимается позитивно. В нашей православной культуре смерть воспринимается очень тяжело.
Соколова: Пожалуй, самые жуткие похороны – это русские похороны.
Дыховичный: Мне это не очень симпатично, честно говоря. Но у нас очень тяжелая жизнь, и, может быть, поэтому такая у нас и вера. Люди боятся об этом думать и говорить. Но, на мой взгляд, чем больше думаешь об этом, тем легче этому сопротивляться. Мне кажется, человек должен понимать ответственность перед жизнью. Мы думаем, что будем вечны. Особенно такое мышление свойственно сильным, могущественным или богатым людям. Им кажется, что их деньги и воля, сила характера избавят от этого. Но не избавят. И даже не могут спасти ребенка, если он болен. Ничего ты деньгами не сделаешь – ничего! Понимаете?
Соколова: Был такой американский профессор Рэнди Пауш. Недавно он умер от рака поджелудочной железы. Перед смертью этот красивый, успешный человек – воплощение американской мечты – прочел «последнюю лекцию». Запись стала невероятно популярной и посмертно принесла профессору несколько миллионов долларов. Если бы вы читали такую лекцию, что бы сказали вы?
Дыховичный: Принимайте жизнь такой, какая она есть. Любите и цените ее. И жизнь вам ответит. Не сразу. Но мне кажется, это единственный способ. Бывают страшные обиды на жизнь. Я столько раз обижался! Но знаете, что запоминается? Самые трагичные вещи. Даже в путешествии вспоминается то, как вы опоздали на поезд, а не то, как прекрасно вы на нем ехали. Понимаете? Вы запоминаете тех людей, кто не ответил вам взаимностью. Это самые важные для вас люди в жизни. Нужно помнить и тех, кто ответил взаимностью и любил вас, а вы тогда это не ценили. Минуты счастья. Они нам достаточны. Вот такой простой способ жизни, он самый достойный. И вообще, как бы сказать про жизнь? Есть одна фраза. Мне женщина одна в деревне сказала. Я упал, и мне было очень больно. Она сказала: «Если больно – значит жив».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.