Грустный праздник

Грустный праздник

Когда глянцевая звезда, пестрящая как новогодняя ёлка, заявляет о том, что уходит в подполье, значит, вот оно, началось. Ждите траурных афиш о "последних концертах" с ценой билета «от полутора тысяч», а потом - шоу, которое не умеет заканчиваться. Телевизор принёс горькую весть: «Б.Г.» мы более не увидим. Но, пролистав календарь, можно расслабиться. Певец готовится к юбилею, равняясь на Кобзона и Пугачёву. Опытные пиарщики тревожат страну и погружают его группу в тень, чтобы осенью все лучи были направлены в одну сторону.

Кажется, совсем недавно страна отметила юбилей. Нет, по проспектам не прошли демонстрации. И портрет легендарного человека не взлетел над Красной площадью, освещённый косым лучом. Но ощущение культа личности в воздухе всё же витало. Юбиляр что-то сказал по случаю, а затем спел тем вкрадчивым голосом, который с юных лет бередил твою душу. На этом праздник закончился. И ты вдруг поймал себя на горестной мысли. Ты признался себе, что с человеком, который когда-то был тебе дорог, сегодня не связывает почти ничего.

И дело здесь не в том, что давно прошла юность, утратилась острота чувств и всё такое. Ты вдруг отчётливо осознал, что он герой не твоего романа. Кем был в твоих глазах Борис Гребенщиков? Что в нём тебя подкупало? Его поэзия? Его музыка? И то, и другое было на уровне, но для поклонника Van Der Graaf Generator откровением никак не являлось. Тебя подкупала интеллигентность. Конечно же. Тебя подкупало это гордое движение против течения. И тебя вдохновляло ожидание Слова подлинной философии, соединяющей гражданское чувство с чувством метафизическим. Казалось: вот человек, наделённый даром и знанием. От него ты слово настоящее и услышишь. Это пока он вынужден изъясняться намёками. Придёт час, и парень прорвётся: его песни станут не просто услаждать слух и утверждать себя как свободную личность, а исполнятся умной протестной энергии. Ты ждал не шума и ярости, а точного аристократичного слова, атакующего мир сытости и сна души человеческой.

Гребенщиков восходил по этим ступеням не только твоего ожидания. Мы слышали и «Поезд в огне», и «Аделаиду». Но на каком-то шаге он остановился, похоже, просто испугавшись открывшегося пути. Ведь очевидно, что этот путь вёл не в ресторан и не на смотровую площадку, а на территорию подвига. На каком-то уровне восхождения шутки кончались. Становилось ясно: ещё несколько шагов, и ты – на холме, где солдаты новой империи вобьют гвозди в руки твои и закрепят окровавленный крест.

Что скажешь, поэт? Что выберешь? Поднимешься или, пока не поздно, предпочтёшь сойти вниз? У подножия как раз имеется заведение[?] Вопросы повисли в воздухе. Возникла напряжённая пауза, и вскоре выбор был сделан. Его по сей день отражают строки, полушутливо отвергающие царствие Божие.

Схождение оказалось поистине триумфальным. У дверей в заведение поэта ждал тёплый приём. Подбежали люди, помогли снять с плеч ненужную тяжесть. Врачи аккуратно сняли терновый венец и обработали раны. А потом раздались овации, полетели цветы, пришли телеграммы от высших лиц государства. Аккредитованные на мероприятии журналисты разом протянули к измождённому лицу микрофоны. Кто-то из учеников подал гитару. И герой глубоко вдохнул и запел тем вкрадчивым голосом, который с юных лет бередил твою душу. И в песнях зазвучала звонкая благодарность за то, что хорошо обошлись: не убили, не прокляли, а признали и воздают за былые мучения.

С той поры поэт крепко засел в ресторане, где вкусно кормят и толпятся поклонники. Он поёт то, что нравится отдыхающим, что их ничуть не тревожит и даже оказывает на психику лечебный эффект. А отдыхающие его чествуют. Всё бы ничего, это выбор личности, никто за это не осуждает. Но вот беда: иногда телеканалы и глянец разносят по свету некие декларации. И когда слышишь их, рождаются ответные чувства.

«Люди говорят, что жить стало легче». «Если перевести стрелки на четверть века назад, все эти критики из Интернета заткнутся в течение секунды. И со стороны этих людей цинично не оценивать свободу, которую им дали».

Когда читаешь такое, понимаешь, что ты с поэтом, словно сошедшим с подиума, живёшь в параллельных мирах. «Лучшую жизнь» ты видишь ежедневно, когда выносишь мусор и людей, которые за него решительно конкурируют. Свобода, которую «дали людям», – это «свобода от»… Людей освободили от всего, что только можно: прав, социальных завоеваний и даже свободы передвижения. Много вещей в магазинах, только не для тебя. Много прекрасных больниц, только тебе там не рады. Все границы открыты, только ты останешься дома. Так думают миллионы. Об этом поэт не знает?

Уверять, что жить стало лучше и веселее, сегодня может лишь тот, кто поёт на балах правящего сословия. Было бы это сословие передовым, ведущим страну к новым целям, тогда ещё полбеды. Тогда Гребенщиков был бы со­временным Конфуцием, проповедующим общественное смирение. Но оно же, сословие это, насквозь гедонистическое. Не видеть этого просто нельзя.

Пропаганда абсолютной лояльности и движения «верным курсом» оправдано в одном случае – при наличии мудрой власти. Вроде поэт о мудрой власти и говорит, но как! Это же звучит просто как издевательство.

«Стране нужен исцеляющий сон. За длительный промежуток времени все желающие украсть себе состояния украдут и уймутся, дети их побезумствуют и тоже уймутся, а потомки станут править спокойно и мудро».

Потомки, блин… Потомки будут продолжать красть и безумствовать. И это без вариантов. Чтобы не крали и не безумствовали, потомкам должна быть привита любовь к стране и указаны великие цели, а кто это сделает? Воры-отцы? Они передадут им страну как тело, в котором ещё осталось немножко крови.

А ещё поражает эта бесконечная, тягучая нота творчества. Это навязчивая демонстрация русской исчерпанности.

«На кой мне хрен ваш город золотой? На кой мне хрен петь складно? В моей душе семь сотен лет пожар. Забыть бы всё, и ладно…»

Это же не про временную усталость и желание перекурить. Это про копец всенародный. Кончились мы, а потому – стакан нам в руки, не флаг.

«Налей ещё, и славно!»

Что это всё? Что за речи слепца и песни, которыми отпевают при жизни?

Грустно? Ещё как грустно наблюдать за этим скорбным перерождением, за этой игрой в блаженного, слышать эти лечебные песни и просветлённые монологи, где в качестве долгожданного слова предъявляются буддистские истины, а вместо подлинного познания рекламируется духовный туризм.

«Они меня выдумали», – говорит поэт о тех, кто оказался разочарован.

Наверное, так и есть. Что ж, разойдёмся своими дорогами. Пусть реальный Гребенщиков идёт в одну сторону, а мы пойдём в другую, с теми, кого выдумываем.