Борис Бурда

Борис Бурда

В аэропорту к нему подбегали люди, чаще яркие девушки, чтобы сфотографироваться. Я говорю друзьям, вот, сфотографируются с Бурдой, выложат в Фейсбук или во Вконтакте, будут нехотя отвечать на восхищенные вопросы друзей: «Вааау!!! Это Борис Бурда? Это ты с Борисом Бурдой? А где это ты с Борисом Бурдой? Вааау!» И получат сотни лайков и бешеную популярность будут иметь.

Да, так вот Бурда.

Как же меня восхищала его спокойная, даже немного надменная уверенность и значительная царственная неторопливость. За завтраком только к нему выходил повар ресторана и подавал с поклоном овсянку, омлет и кофе, приговаривая:

– Я пооомню, авсянкэ на ваде. Ни на малаке. На ваде. Я поомню.

Приходя на завтрак раньше всех, я наблюдала в открытую на кухню дверь, как повар, завидев медленно идущих Бориса и его милую жену Ирину, торопливо натягивает парадную куртку, белоснежную, хрустящую, отглаженную, и кто-то из официантов на голову его напяливает крахмальный, торчащий вверх колпак. Затем он хватает поднос и, волнуясь, направляется к столу Бориса. Потом, довольный и уставший от волнения, он возвращается к себе на кухню, и кто-то из официантов или помощников первым делом аккуратно снимает с его головы колпак и надевает обыкновенную белую поварскую шапочку на резинке. И я не могу отделаться от назойливого желания пробурчать реплику за него, этого чудесного повара, уже ставшего моим персонажем: «Шляп’ сними? Гаварю, шляп’ сними? Да?»

Борис выступил с нами на концерте в Театре имени Сундукяна, провел встречу в университете и вдруг исчез.

– Где Борис? – спрашивали Ирину.

– Борис – в Сибири. – Жена Бориса Ирина такая же обстоятельная, серьезная и спокойная. Ее ведь спросили «Где», она и ответила где. Когда ее спросили «куда улетел», она ответила:

– Улетел в Новосибирск.

– А вы почему за ним в Сибирь не поехали?

– Может, и поеду, – пожала плечами Ира.

– Еще не декабрь, – тихонько подсказала я Ирине.

Повар ходил в своей старой куртке, растерянный, и зыркал на нас с Ириной неодобрительно, с подозрением, как будто мы связали и спрятали Бориса. Кофе и овсянку нам подавал молодой официант, ни слова не понимавший по-русски.

– Дорогой, – просила я его, – не клади сахар в кофе.

Он бежал куда-то и приносил еще одну сахарницу.

– Не нужен мне сахар, забери, – возмущалась я.

Он опять бежал и приносил два пакетика коричневого тростникового сахара.

– Слушай, ты что, меня не понимаешь? – возмутилась я, а мальчик молчал и смотрел испуганно и жалостливо. – Ты что, с гор спустился? – задала я ему (стыдно вспомнить!) идиотский вопрос, так одна наша учительница в школе иногда спрашивала тех, кто не мог ответить на уроке: «Ты что, с гор спустился?»

– Да! Да! Горы! – обрадовался мальчик и широко замахал рукой себе за спину и наверх. – Там! Карабах!

Мне стало стыдно. То есть мальчика из опасного смятенного Карабаха родственники забрали в Ереван, спокойный, иногда сонный, иногда веселый и нарядный город. С мирными площадями, музыкальными фонтанами, скверами для влюбленных, широкими проспектами. Спасли ребенка. А я тут со своим сахаром, вообще какая-то. Как та учительница прямо!

Через два дня из Новосибирска прилетел Борис. Ирина ездила встречать его в аэропорт рано утром, и к завтраку они оба появились в ресторане. Борис уставший, но, как говорится, довольный, Ира торжествующая и нежная.

– О! – обрадовались мы. – Борис из ссылки вернулся.

Повар лихорадочно за открытой дверью переодевался: сменил старую куртку на свежую выглаженную, надел колпак и горделиво, торжественно, с поклоном вынес овсянку и омлет. Сдерживая волнение и радость, опустив ресницы, он доложил:

– Я помню. Авсянкэ на ваде. Я помню.