Негаданные встречи
Негаданные встречи
Вообще, каждый, кого я встретила на своем пути в Ереване, все, кто пробежал, прошел и прошагал навстречу, мимо или рядом со мной, достоин отдельного рассказа. Да что рассказа – повести, романа, саги.
Ну вот, например, безымянная служительница в Театре имени Сундукяна, женщина в возрасте, с ярко-рыжими, выкрашенными хной волосами, угловатая как подросток, торопливая, суетливая, говорливая. И очень, очень услужливая. И очень внимательная, и такая ответственная, как героический солдат, охраняющий ядерную кнопку. Борис Бурда простудился и попросил принести в гримерную бутылочку воды, но не холодной со слезой, как принесли мне, а тепленькой.
Так эта отзывчивая рыжая дама взяла бутылку, обняла ее всю, прижала к себе, буквально к сердцу, и так согрела воду для Бориса. Вот какая она была душевная. И мне она говорила, звонко тарабаня каблуками своих туфель, забегая каждую минуту в гримерную:
– Откроем окно, да? А то вам жарко, да? Закроем окно, да? А то вам сквозит, да? Задернем шторы, да? А то вам солнце, да? Откроем окно и задернем шторы, да? А то вам душно, да?
Потом притащила откуда-то роскошный старинный веер с перьями, богатый такой. Правда, местами рваный. Ужасно гордясь собой, вручила его мне:
– Берите-берите! Машите! Чтоб не жарко! Вот так.
И махнула на меня, но я уже должна была бежать от нее, такой добросердечной, бежать на сцену. Но я все же успела увидеть, как она кинулась опекать Романа Карцева и как маячила своей рыжей вездесущей шевелюрой вокруг него и дергала его, и пеклась, и радела, и что-то предлагала.
* * *
А вот еще. Как-то я присела на лавочку в тени отдохнуть, и рядом дама присела. В шляпке. Я заметила, что ереванские женщины очень серьезно подходят к выбору своих нарядов. Ни в одном другом городе я не видела так много красиво одетых женщин и так много разнообразных, разноцветных, кокетливых, легких дневных и элегантных вечерних шляпок. Я-то сама совершенно не умею носить шляпки. Срываю с головы, кручу в руках, они мне мешают, в результате я их сминаю в сумке, забываю где-нибудь, теряю или дарю. А тут, в Ереване, женщины носят шляпки так, как будто в них родились.
И вот рядом со мной как бабочка опустилась на скамейку женщина в дивной шляпке с воздушным цветком из перышек на тулье. Заметив на мне яркий беджик, мое веселое любопытство и готовность разговаривать, она улыбнулась и задала уже привычный для меня вопрос:
– Нравится в Ереване?
– Ооочень! – от всей души ответила я. И глаза мои увлажнились от красоты вокруг и такой легкой готовности любого жителя Еревана немедленно вступать в разговор.
– А я сюда в молодости приехала, – начала она, – а родилась в Баку. Знаете Баку?
Я кивнула. Конечно знаю Баку. Я что, географию не учила? Ну, Баку, Азербайджан, Каспий, нефть, Полад Бюль-Бюль-оглы.
Оказывается, ничего я не знаю Баку, абсолютно не знаю я Баку.
– Дед там построил дом в три этажа. Прямо напротив железнодорожного вокзала. И что б вы думали? В 1917 году моя бабушка, мудрейшая, дальновидная женщина, отдала этот дом государству, чтобы не иметь дело с властями. А в 1937 году моего отца, комсорга института, это у него была такая работа – освобожденный комсорг – и, конечно, коммунист, – забрали. Приехали ночью, как у них было принято, и забрали. Оказывается, кто-то написал донос, что мой отец – сын домовладельца. И что удивительно – никто из этих, кто допрашивал отца, никто не вслушивался в его слова – что дом давно сдан государству. Эти были особо жестокие там, в Баку. Особо, – подчеркнула женщина в нарядной шляпке. – Потому что, ну вы знаете, Берия начал свою карьеру в Баку и оставил там своих последователей. Но надо отдать должное институту: отца любили, и вся профессура не побоялась за него вступиться. Профессор, если он настоящий профессор, умеет объяснить так, чтобы человек наконец понял. Эти к отцу вообще не прислушивались, но когда с ними заговорила профессура! Ну что сказать, если наши великие педагоги даже потомственных безграмотных чабанов обучали в институте, и обучали неплохо. План тогда был такой. Знаете, программа была правительственная – готовить кадры с высшим образованием для аулов. Вот и приходилось готовить.
Словом, профессура вступилась за него, взяла на поруки. Ой, боже мой, до сих пор не могу понять, что это означало в случае с моим отцом. Тем более его исключили из партии и уволили с работы. Где-то он устроился на заводе, разнорабочим, у него руки были золотые. И папа женился, родилась сестра, потом я, потом братья мои.
Я была еще совсем юной в пятидесятых годах, но помню, что начались какие-то другие, тревожные времена. К нам по вечерам стали приходить незнакомые люди. Они сидели на кухне, тихо разговаривали… А папа вдруг однажды вечером долго возился у двери – вставлял дополнительные замки. Но потом, спустя какое-то время, мы все бросили и уехали сюда, в Армению. Нам просто повезло – старшая сестра поступила в Ереванский медицинский институт, и мы переехали сюда к ней всей семьей. Другие бакинские армяне не могли просто так переехать, не могли. Некоторые там в Баку и остались. Навсегда. А я хоть и маленькая была, но помню, как, уходя поздно вечером, один человек, папин друг, сказал, что беспорядки начнутся с вокзала. Мы ведь все еще занимали две комнаты в том самом доме, который бабушка отдала государству, в том доме, который строил мой дед. Эти бандиты, они собирались на вокзалах. И оттуда уже шли по адресам. Приходили в точности как эти, приходили по доносам в те квартиры и дома, где жили армянские семьи.
И тот человек, папин друг, сказал тогда, прощаясь:
– Беспорядки начнутся с вокзала. Уезжайте. Иначе вас зарежут первыми.
А я, тогда маленькая, не могла представить, как это, придут взрослые люди, люди, к которым мы, дети, должны испытывать уважение и почтение, так ведь нас учили, придут и воткнут нож в меня, в моих младших сестер и братьев? Зачем? За что?
И вот спустя какое-то время мы уехали. Одни из первых. А тот человек, который предупредил папу, что беспорядки начнутся с вокзала, он погиб, хоть и был азербайджанец. Потому что прятал у себя семью своего друга, армянина… Ой, извините, спасибо, что слушали меня, а вот и моя подруга!..
К моей собеседнице подошла еще одна дама, тоже в шляпке, они расцеловались, пожелали мне удачи, неуловимо похожие друг на друга в светлых летящих женственных платьях, и, радостно переговариваясь, удалились в прохладу кафе.
Там, в ереванских кафе, хорошо сидеть на террасах. Вокруг система охлаждения и увлажнения – распыляется вода, нежно касается лица водяной туман, приятно и прохладно. Как в Европе. Сидишь, пьешь кофе или холодное вино, никуда не спешишь – лето. Можно сидеть и ни о чем серьезном не думать.
А я не могла не думать. За что они убивали? Эти, которые собирались на вокзалах. Что было в их головах, в их сердцах, в их душах? Какая такая идея позволяет поднять руку на безоружного человека, на ребенка? Как сейчас живут дети и внуки тех, кто убил того азербайджанца, спрятавшего у себя армянскую семью? Они, его дети и внуки, знают? Они счастливы?
Странные встречи дарит мне судьба. Женщина эта из Баку, имени которой я так и не узнала, случайно подсела на скамью, где сидела я. Мне кажется даже, что я специально подвинулась и приглашающе похлопала ладонью по скамейке, потому что она стояла на солнце, а я сидела в тени. И когда она увидела фамилию мою на беджике, она сказала, ой, а это вы вчера были в филармонии на концерте симфонического оркестра. А я свои билеты отдала племянницам, и они хвастались, что сидели весь концерт рядом с вами. И были очень рады, потому что запомнили вас на концерте в Театре Сундукяна.
Ереван – огромный город, я думаю сейчас, а судьба дважды пыталась нас столкнуть с этой женщиной из Баку, имени которой я так и не узнала. Первый раз в филармонии, но не случилось, свои билеты она отдала племянницам, и на следующий день небеса просто за руку притащили ее к кинотеатру, около которого я сидела на лавочке и ждала начала просмотра фильмов о Довлатове. И как будто кто-то подговорил ее подругу, другую даму в шляпке, чтобы та назначила свидание в кафе рядом с тем самым кинотеатром. Как будто пригнали и меня пораньше и усадили в тень деревьев. Как будто, как будто. Как будто задумано все было и спланировано заранее. Только вот зачем? Зачем нам надо было встретиться? С той женщиной, чье имя я так и не узнала.
Но знаки были и раньше, и раньше…
Мы ездили в Цицернакаберд, мемориал, построенный в память о геноциде армян. Даже писать об этом не могу. Звучание слова очень часто соответствует своему значению. Вот два слога ди-тя. И сразу видишь крошку, увальня, вот он совершает свои первые шажочки, «ди» – первый шаг, «тя» – еще один. Ди-тя. Ди-тя. А вот еще слово – «резня». Его даже произносить тяжело, столько страшного значения и событий за этими двумя слогами и звуками – «рез-ня».
Сколько это будет продолжаться? Почему? Как можно? Когда одни охотятся на людей, другие их предают и продают, а третьи – прячут, спасают. Не спрашивая, кто они, не рассматривая цвет волос или кожи, не интересуясь местом рождения и национальностью.
Мы ехали из Цицернакаберда подавленные, молча, думали о том, что увидели и услышали. И таксист, усталый деликатный дядька, спросил что-то, покачал головой, глядя на нас в зеркало, и прошептал смиренно:
– Ужас, да, ужас. Это – ужас.
Нет, не могу об этом ни говорить, ни писать.
Лучше вот – процитирую.
У нас была очень хорошая встреча с преподавателями и студентами в университете у профессора Лилит Меликсетян. И вот когда мы уже все отчитали, и зрители искренне и благодарно отсмеялись, и мы уже даже, кажется, попрощались, наш постоянный ведущий S. вдруг подошел к микрофону и, извинившись, попросил разрешения прочитать свои стихи об Армении, написанные 30 лет назад, когда он впервые сюда приехал. Вот они…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.