Мотя-Мотя

Мотя-Мотя

Всех детей, которые ехали в июле в этом поезде на море, собрали в нашем третьем вагоне. Или почти всех. Наверное, человек восемьдесят. Или даже больше. По крайней мере, нам так казалось.

На самом деле малышей от двух до пяти в вагоне оказалось всего-то человек пять или семь. Но! Всю эту горластую, отчаянную шайку возглавил Мотя. Мотя-Мотя. Да, тоже ребенок. Маленький двухлетний щуплый мальчик с соской-пустышкой в зубах. Но он оказался главным.

Нет, ничто не предвещало. Вошли двое: оба молодые, довольно крупные, плотные, высокие, мама Зина и папа, имени которого мы так и не узнали. Два больших, смертельно уставших человека. Они пришли и улеглись на свои полки, отпустив сына в свободное плавание. Мальчик, мусоля своими шестью-семью зубами соску-пустышку и возякая ее сбоку набок, как гопник – чинарик, сначала медленно прошелся по всему вагону, хмуро, но с любопытством оглядывая пассажиров. Я лично оробела под его серьезным оценивающим взглядом. Без церемоний он заходил в каждое купе, усаживался, где понравится, и произносил сквозь соску-пустышку пространный монолог на своем языке, из которого мы понимали только «На мойе!», из чего заключили, что конечная цель Моти не то, что потом мы все испытали на себе, а именно Черное море, куда его везли родители.

Заодно Мотя не отказывался от угощения, иногда сам требовал «пакусить цунь-цунь» и в результате немножко перекусил. А именно отведал: куриную котлетку (выбросил), яблочко (надкусил), бутерброд с сыром (послюнявил), просто кусочек сыру (выплюнул), печенюшки (раскрошил). И мало того что он перехватил сам, он еще и подкормил своих родителей. Его папа изредка выглядывал в коридор и кричал:

– Мотя-Мотя! – Он кричал имя сына дважды, с первого раза сын, как мы поняли, не реагировал. – Что у тебя в руке? Слива? Тебе нельзя! Дай сюда! Зина, будешь сливу? Не будешь? На, хорошая слива. Точно не будешь? Тогда я.

Затем, заморив червячка, Мотя-Мотя потер ручки, внимательно осмотрел поле деятельности и опять обошел каждое купе, за руку выводя всех детей, которые уже умели ходить. Так он объединил под своим маленьким, но крепким началом всю малышню третьего вагона. И на своем примере взялся учить их орать, прыгать и раскачивать вагон.

Люди, которые садились к нам по дороге, уже через пять минут в панике начинали искать обмен на другой вагон. С доплатой.

Когда поезд остановился во Львове, Мотя-Мотя чухнул к открытой вагонной двери. В сумерках у входа в вагон маячила сонная проводница. Моти-Мотины родители, видимо, спали. Я кинулась за ним и успела схватить за капюшон футболочки, когда он уже занес ножку над ступеньками и по-ленински выбросил вперед руку с криком «На мойе!». С колотящимся сердцем и орущим Мотей-Мотей наперевес я ворвалась в купе его родителей.

– Ребята! Ваш ребенок только что собирался покинуть вагон.

Зина и безымянный ее муж только тяжело вздохнули:

– Мотя-Мотя, ну куда?

– На мойе, – сквозь соску-пустышку уточнил Мотя-Мотя.

– Мотя-Мотя, на море – завтра, – с тоской и предвкушением новых Моти-Мотиных подвигов произнесла Зина.

Весь остаток вечера дети во главе с Мотей-Мотей прыгали и орали. Орали и прыгали. Из некоторых купе пахло валерианой и корвалолом. Закаленная проводница сломалась: намотала на голову мокрое полотенце и слегла. В полночь кто-то обнаружил Мотю-Мотю спящим стоя в коридоре: ножки на полу, голова и плечи на откидном сиденье. Ребенка аккуратно взяли на руки, отнесли в купе и сдали родителям. Во сне он пробормотал: «На мойе».

Утро началось с яростного вскрика. На прощанье Мотя-Мотя укусил проводницу. Где достал, там и укусил. Поезд приехал в Одессу. Дети на руках родителей горько рыдали и тянули ручки вниз, никто не хотел уходить из вагона без Моти-Моти. Моти-Мотин папа нес чемоданы. Моти-Мотина мама держала сына за злополучный капюшон. Мотя-Мотя сучил ножками, бежал на месте, выбрасывал вперед руку и сквозь соску-пустышку в уголке рта орал: «На мойе! На мойе!»

– На мойе! – кричали дети на прощание сквозь слезы. – На мойе!

– Хотите, я его подержу? – предложила я Зине и безымянному папе Моти-Моти.

– Зачем? – заинтересованно спросил папа.

– Вы успеете добежать до канадской границы, – ответила я.

Огонек надежды блеснул и погас в глазах Зины и Моти-Мотиного папы.

– Аааа… Не, – обреченно отмахнулся безымянный папа. – Не успеем.

Я поняла, что они пытались. Догнал.

В этом году Черноморское побережье в районе Одессы буквально трясло. Вызывали дополнительные наряды милиции и охраны. Каждое утро над Ланжероном раздавалось звонкое «На мойе!». И эхом вторили дети на других одесских пляжах: «На мойе! На мойе! На мойе!..»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.