Борис Белокуров ОН ЖИВ?

Борис Белокуров ОН ЖИВ?

"Дзета" (Z, Франция-Алжир, 1969, сценарий - Коста-Гаврас и Хорхе Семпрун, по книге Василиса Василикоса, режиссёр - Коста-Гаврас, в ролях: Жан-Луи Трентиньян, Ив Монтан, Ирен Папас, Жак Перрен, Франсуа Перье, Шарль Деннер, Жорж Жере, Бернар Фрессон, Марсель Бозуффи).

Придя к власти, очередное правительство, состоящее из военных, первым делом запретило длинные волосы, мини-юбки, Софокла, Толстого, Еврипида, чокаться рюмками по-русски, Ионеско, Сартра, Олби, Пинтера, Горького, "Битлз"… Свободу печати, социологию, энциклопедические словари, современную музыку, народную музыку, новейшую математику… И букву "дзета", означающую на древнегреческом "Он жив". Этим проскрипционным списком завершается фильм Коста-Гавраса. Его премьера состоялась в Париже аккурат 40 лет назад. Значимая дата и повод для разговора о судьбах политического кино Старого Света.

Было время. Двуглавым Тянитолкаем неслась по экранам волна протестных фильмов, крайне неоднородных в своей идеологии, смешавших в себе Маркса и Мао, Гарибальди и Троцкого, революционный пафос и скорбное обаяние пессимизма. Толстовцев и последователей Ганди сближала с какими-нибудь "Чёрными Пантерами" лишь ненависть к "золотой середине", печально известному "моральному большинству".

Именно это большинство собирается на площади, вооружившись камнями, дубинками, монтировками, чтобы сорвать митинг, затеянный прогрессивными силами. "Убирайтесь в свою Москву, там и выступайте!" - кричит толпа. Конечно, они придумали это не сами, их научили. Простые и невероятно тёмные люди с большей охотой посидели бы в бистро за картишками и бутылкой. Но что сделано - то сделано. На Депутата (Монтан), нового лидера оппозиции, ратующего за расширение границ общественной терпимости, выступающего против военных баз США и бездумного размещения иностранного капитала, обрушивается град ударов. Один из этих ударов приносит смерть. Лучший в городе Следователь (Трентиньян), изначально понимающий, что к чему, начинает сложнейшую игру в кошки-мышки. Игру с теми, кто теребит нити заговора.

"Любое сходство персонажей с реальными, живыми или ушедшими из жизни людьми, является преднамеренным", - сообщается в преамбуле фильма. В основе "Дзеты" - участь политика Григориса Ламбракиса, убитого на форуме сторонников мира в Салониках правыми экстремистами (в фильме они называют себя "Королевский Отряд Молодых Христиан"), ну и последовавший за этим переворот, отдавший страну в лапы хунты "чёрных полковников". Но Коста-Гаврас, болея душой за родную землю, не желает снимать фильм только о Греции; его бы туда и не пустили. Ему важнее показать то, что "политика опия и кнута, политика пряника и винта" внедрена в нашу жизнь повсеместно. Такое происходит всегда и всюду; эвакуироваться от этого нельзя. Режиссёр переносит действие в неназванную страну, более всего напоминающую современную ему Францию… Кончается эра Де Голля, стартует эпоха Помпиду. Всё остаётся без изменений.

На дворе 1969 год, марш героического наива подходит к концу, но он ещё сберегает сбивчивое дыхание "Красного Мая", рваный пульс Контестации. "Дзете" стоя рукоплещет аудитория Латинского квартала, "Дзета" - что редкость для "ангажированной" ленты - идёт первым экраном, а через год получает позолоченное изображение золотого мужика как лучший неанглоязычный фильм. То, что "дядя Оскар" достался столь подрывной картине, сегодня вызывает удивление, но ведь и Америка тогда выглядела чуть иначе.

Споры вокруг "Дзеты" не затихают по сей день. И если левацкая критика считает картину Коста-Гавраса своим знаменем, то, к примеру, "Словарь французского кино", изданный под эгидой "Larousse", рассуждает о методах, пригодных "лишь для пробуждения самых примитивных чувств - таких, как чувство справедливости и негодования при её отсутствии". Здесь слышится глас буржуя. Но мы забудем про буржуина, ведь он по определению скучен, а лучше вспомним основных создателей "Дзеты". Сплочённую команду, настоящий пример синхронного взаимодействия.

Константинос Гаврас, в будущем - классик политического кино, грек, воспитанный в православной традиции, выпускник Сорбонны, ассистент Клемана и Рене Клера, в 1965 году снял "Купе убийц", экранизацию Себастьяна Жапризо. Первый фильм режиссёра обычно являлся криминальным, так тогда было принято во Франции. Гаврас не стал возражать. Затем последовал "Один человек лишний", сага о Сопротивлении, вернее сказать - о горстке смельчаков в стране, заражённой вирусом коллаборационизма. Одна из лучших картин на эту тему, оставляющий позади даже "Армию теней" Мельвиля, чья назидательность сильно мешает просмотру. Третьей лентой стала "Дзета", а четвёртой - "Признание" (1970). И здесь перед нами вновь появляется Иво Ливи, более известный как Ив Монтан. Не было у советских людей большего друга, чем он, но лишь до поры до времени. Монтан прилетал к нам голубем мира, проходил через "железный занавес", как ятаган сквозь воду. Концерты, цветы, и, конечно же,вереница фильмов, возглавляемая легендарной "Платой за страх". Юные девушки-студентки посвящали ему поэмы. Затем в Чехословакию пришли наши танки. Монтану это не понравилось. Он что-то сказал. Затем позвал боевую подругу, Симону Синьоре. Та тоже что-то по этому поводу произнесла. Затем они с Коста-Гаврасом сняли "Признание", фильм о чешской модели сталинизма, по сценарию того же Хорхе Семпруна, троцкиста, романиста и профессионального бунтаря, которого вечно мотало из крайности в крайность, от одной лояльности к другой. Резонанс можно считать ошеломляющим даже для отечественного киноведения.

Из всех наших киноизданий напрочь исчезло имя Ива Монтана, что уж там говорить о вечно замученной Симоне. Передо мной на столе лежит труд Жан-Пьера Жанкола "Пятая республика", изданный "Радугой" в "оруэлловском" 1984-м. Её подраздел "Фильмография" ясно свидетельствует: ни в какой "Дзете" Ив Монтан не играл; не играл он и в других фильмах. Что же касается "Признания", то значение его оказалось сильно преувеличено тотальным замалчиванием; вычёркивание имени Монтана лишь разожгло интерес. Так в перестроечные годы люди набрасывались на свежий "Огонёк", чтобы узнать "всю-правду-о-сталинских-репрессиях". Там, между прочим, печаталась иногда ещё и отличная поэзия и проза, но народ не обращал на неё внимания, перелистывая страницы в поисках новых разоблачений. То же и с "Признанием": при близком рассмотрении оказалось, что более тоскливой кинокартины не знала Земля. Понятно, что иностранцев, не живших при социализме и привлечённых сенсационностью темы, это интересовало не в первую очередь. Не интересует и нас. Вернёмся к создателям "Дзеты".

Непросто - хотя и совсем по другим причинам - обстояло дело и с Микисом Теодоракисом: сразу после путча 1967-го года его посадили за колючую проволоку. Музыкальные партитуры переправлялись через границу любыми способами, ни один из них не был легальным. Заслуга "Дзеты" ещё и в том, что картина привлекла внимание всего мира к судьбе греческого композитора, кстати, лауреата премии Ленинского комсомола (1967). Через год после выхода фильма Теодоракис был освобождён и укрылся в Париже. А центральная тема, использованная в "Дзете", впоследствии продолжила свою жизнь в "Маутхаузенской кантате", посвящённой узникам того самого концлагеря, где отдал свою жизнь генерал-лейтенант Карбышев. Положенная на стихи Иакова Камбанелиса, она на разные голоса звучит там на многих языках, напоминая не только об ужасах нацизма, но и… о "Дзете" Константиноса Гавроса.

Нельзя обойти вниманием и Жака Перрена. Симпатяга с грустинкой в ясных глазах с юных лет никак не желал работать и учиться, предпочитая блистать в кино и на сцене. В 15 лет он уже был звездой театра, в 20 сыграл у Дзурлини ("Девушка с чемоданом"), после чего мог не беспокоиться за своё будущее. В отличие от своего однофамильца Франсуа, рассеянного недотёпы из комедий с Пьером Ришаром, Жак Перрен оказался везучим. Кинематографисты наперебой выстраивались в очередь, чтобы заполучить его в свой проект. Очередь была длинной, такие мы видели разве что при Горбачёве, да и то за всяческой ерундой. Здесь же речь шла о высоком искусстве. Его создавали Жак Деми, Пьер Шёндёрфер, Витторио де Сета… Оказался в этой шеренге и Коста-Гаврас. Сыграв в двух его фильмах, Перрен взялся продюсировать "Дзету".

К этому процессу молодой человек подошёл вдумчиво. Прежде всего была основана студия "Reggane Film". При этом Перрен не интересовался суммированием долевых участий, авансов, гарантий, прочей хитрой бухгалтерией. Как говорил герой другого великого французского фильма, снятого чуть раньше: "Мой отец был счетоводом. И всю жизнь ходил с папкой из прессованного картона под мышкой. А я с крыльями родился!" Перрен просто приходил к толстосумам и просил у них денег, улыбаясь обворожительной улыбкой. Отказать было невозможно. Собранных финансов с лихвой хватило на "Дзету" - масштабную и сложную постановку. А на оставшиеся Перрен отснял немало сольных проектов, в диапазоне от "Войны в Алжире" до "Видов Камеруна". Он продолжал сотрудничать с крупными мастерами, появившись в "Пустыне Тартари" у Дзурлини, а также в "Крабе-барабанщике" Шёндёрфера, наследника традиций Киплинга и Конрада, великого пропагандиста всех проявлений войны.

Предвижу удивление читателей. Как вышло, что весь такой прогрессивный Жак Перрен играл у милитариста? Как получилось, что у него же зачастую снимался Бруно Кремер, другой "фирменный" актёр фильмов Коста-Гавраса? Просто - искусство требует жертв. И ради художественной правды жертвовать приходится чаще всего убеждениями, если они идут с ней вразрез. Тем более, что крайне левые и крайне правые по своей сути находятся в одной точке круга. Окружности неприятия обыденности.

Важно и другое. Если бы "Дзета" касалась одной лишь политики, то и тогда она безусловно осталась бы в памяти. Знамением времени, напоминанием о всплеске социальной активности, агитплакатом. Артефактом, интересным лишь историкам и недобитым радикалам. Но в "Дзете", фильме очень страшном и одновременно очень воздушном, наличествует и многое другое, не позволяющее её забыть - тот больной надлом, та элегическая нота, которая и делает фильм шедевром. Являясь гражданским манифестом, фильм Коста-Гавраса в то же время может восприниматься и как продолжение традиций поэтического реализма, и как социальный фарс, и, конечно же, как абсолютный детектив.

Невероятно увлекательно наблюдать за тем, как герой Трентиньяна с хладнокровием змеи и грацией ягуара выводит продажных генералов на чистую воду. Сталь его взгляда, едва скрываемая старомодной оправой очков - одновременно залог победы и поражения. Даже человеку, бесконечно далёкому от мировых проблем, мы рекомендовали бы посмотреть этот фильм, хотя бы как пример, насколько выверено и чётко может вести себя человек в разных ситуациях. А зритель байронического склада души найдёт в "Дзете" ещё одно подтверждение тому, что самая светлая идея легко оборачивается свой противоположностью. Ведь разворошив общественный муравейник, наш героический персонаж спровоцировал не только истребление свидетелей, но и приход к власти когорты офицеров, резню в масштабе страны. Одним словом, посеял смерть. Всех убил - хотел как лучше? Но ведь хотел, на этом и следует сделать акцент.

Прошло сорок лет, и никто уже ничего не хочет. Изящный эллинский росчерк, означающий "Он жив", вряд ли заинтересует мертвеца. Двуглавая лань "заинтересованного" кино унеслась восвояси, скрылась в тумане неизвестных краёв, за свободу которых ещё имеет смысл воевать. Нет на неё человеконенавистника Дулиттла из книг Хью Лофтинга, нет доброго Айболита из пересказа Чуковского. Кто её вернёт? Мировое кино, как сказали бы в Болливуде, плывёт по океану горести в лодке старости. Ныне к любой теме суровыми нитками пришит хвост корректности; даже из "проблемных" фильмов напрочь исчезли гнев, ярость, страсть и - хорошее, но почти забытое слово! - неистовство. И дело здесь совсем не в запретах, не в механике властного контроля, о которой так убедительно повествует картина Коста-Гавраса. Трагедия в том, что в наши дни снять фильм, подобный "Дзете", никому просто не придёт в голову.