Борис Белокуров ТЕНЬ «КАРАВЕЛЛЫ»

Борис Белокуров ТЕНЬ «КАРАВЕЛЛЫ»

"Трое с площади Карронад" (Россия, 2008, режиссёр — Виктор Волков, в ролях — Максим Лабастов, Коля Спиридонов, Наталья Коренная, Дима Кузьмин, Ваня Денисов, Женя Воронин, Диана Шпак, Яна Кан, Миша Акимов, Антон Воловик, Екатерина Васильева, Татьяна Конюхова, Анатолий Кузнецов, Геннадий Юхтин, Сергей Загребнев, Павел Ордин, Евгений Березовский, Игорь Неведров, Василий Седых, Геннадий Храпунков, Юрий Дуванов, Татьяна Шитова).

"Пожилые мужчины забыли — да и не хотят вспоминать — то неукротимое, пронзительное и жгучее, из-за чего, потеряв покой, мальчишка в отчаянии зарывается лицом в побеги овса, молотит кулаками по земле, всхлипывает и скулит: "Господи, Господи!"

Джон Стейнбек

ИМПЕРИЯ ИДЁТ К УПАДКУ, когда перестаёт обращать внимание на собственные постулаты и кодексы, предания и поэмы. Базис без надстройки нелеп, как шпиль без флюгера, "Кошмар на улице Вязов" без Крюгера. Брешь в цензорской защите приводит к изменению строя, а хорошо это или плохо — вопрос из серии "Что лучше, с хайром в армии или в наручниках на флоте?". Ничто не вечно, и будет просто сезонное изменение, перетасовка вех. Так христианская вера мало-помалу источила Рим.

В начале 80-х годов малоинтересная даже для советского ребёнка газета "Пионерская правда" нежданно-негаданно приобрела культовый статус, взявшись печатать с продолжением вещь Владислава Крапивина "Трое с площади Карронад" — бомбу замедленного действия. Публикация эта (своей продолжительностью зашедшая на срок парижских романов-фельетонов Эжена Сю) здорово скрасила досуг тех юных, кто был склонен к бунту. Газету можно было взять с собой и, игнорируя рутину физкультуры и алгебры, читать на уроках. Попутно расставаясь с модельными иллюзиями "Взрослые всегда правы" и "Родители знают, что говорят". Многие из прочитавших книгу впоследствии выбрали "Не верь, не бойся, не проси" — это их право. Остальные развалили страну.

Крапивин предлагал пионерам следующий сильный сюжет. Жил-был в сером и сухопутном Усть-Каменске тихий пятиклассник Слава Семибратов. И было у него в жизни мало хорошего: детство без отца, "гулкая, похожая на вокзал школа", по-своему несчастная и кроткая, но вконец запутавшаяся мать да отчим с двустволкой, направленной в сердце мальчишки. Плюс библиотека и удар коробкой с акварелью в морду раскормленного гопника. Затем Семибратов переехал в Севастополь, город, овеянный романтикой героического милитаризма береговых батарей, и воспрял духом. В первый же день он познакомился со своим сверстником Тимом. Этот накануне выступил так: угнал отбывшую свой век баркентину "Сатурн", из которой собрались сделать плавучий ресторан. Угнал с целью разбить её о бетонные сваи причала. Чтобы никому не досталась. Ибо "некоторые люди не понимают разницы между парусником и пивной".

Понятно, что Семибратов не мог просто так пройти мимо такого отчаянного веснушчатого чуда. Мальчики тут же влюбились друг в друга и, общаясь между собой лишь кодовыми сигналами трёхфлажного "Международного свода", совершили множество героических дел. Но мама Славы в очередном пароксизме личной жизни попыталась увести парня обратно, на Урал: "Слали матери истребители и ломали им крылья белые". И тогда Тим кратчайшим путём рванул на яхте через штормовой залив, перехватил поезд и корабельной цепью приковал товарища к столбу. А ключ выбросил в придорожные заросли. Для надёжности.

Даже из столь скоропалительного пересказа можно понять, что такая история могла сильно подействовать на неокрепшие умы. О сюжете приходится говорить так подробно ещё и потому, что место Крапивина в отечественной словесности до сих пор сродни "второму подполью". Он более чем востребован, издательство "Эксмо" не успевает печатать дополнительные тиражи сине-белых томиков полного собрания его прозы, а между тем что-то я не припомню ни одной (!) публикации, в которой книги Крапивина хотя бы как-то — не принимать же всерьёз надоевшее сравнение его прозы с готическими романами — анализировались. Возможно, это как раз и хорошо! Принципиально отгородившись от всего, что ему ненавистно, непробиваемыми стенами морских справочников и карт, Владислав Петрович Крапивин сидит сиднем в Екатеринбурге, пишет всё новые и новые романы, в которых речь идёт уже о современности, а эскалация жестокости порой перехлёстывает через край ("Гуси-гуси, га-га-га", "Помоги мне в пути", "Ампула Грина"), изредка выбирается в автопробеги по России и является главной — и единственной — достопримечательностью своего города. Своими глазами видел раздел в одной из букинистических лавок экс-Свердловска. "Историческая проза", "детективы", "фантастика" и… "Владислав Крапивин"! Тот редкий случай, когда имя человека становится названием литературного жанра.

Затворничество Крапивина, отгородившегося от мира дамбами из параллельных миров, "шахматных пространств" и "лужаек, где пляшут скворечники" можно было бы банально объяснить эскапизмом. Так знайте же — в своё время Владислав Крапивин создал под видом пионерского отряда военизированную организацию "Каравелла", где дети постигали азы мореплавания, снимали любительские фильмы, но главное — учились ненавидеть врага. Девиз был один: "Враг — это взрослый!" За исключением, понятное дело, командоров отряда. Через "Каравеллу" прошло уже не одно поколение внятных людей; говорят, что она существует до сих пор, хотя и в сильно трансформированном виде. Что ж, ни одно хорошее начинание никогда не могло продержаться долго. Но многие ли писатели могут похвастаться хотя бы таким применением своих творческих сил? Юкио Мисима? Разве что он, да только пафосный потомок самураев был изначально нацелен на красивое самоуничтожение, а Крапивин и его формация стремились жить. И ради этого желания не щадили ни себя, ни других. Дисциплина порой застила разум, каждый в любую минуту мог быть объявлен "предателем" и "пособником взрослых". Исключение из коммуны проводилось перед всем строем, под строгий рокот барабанов. Скажи, куда ушли те времена?

Лишь недавно дождалась своего читателя "закадровая" поэзия Крапивина, воскрешающая саму атмосферу его упоения боем: "О если б знали вы, какое торжество — стрелять и видеть, как срезает мой огонь их!" Но и враг не дремал. "Каравелла" жила в режиме тревоги, спокойных минут в отряде не было, как не было их и у самого Крапивина.

Публикация в центральной печати заведомо непроходной крамолы — "Трое с площади Карронад" ещё цветочки, а была ведь и ранящая сталь "Колыбельной для брата", и эталонный роман воспитания ненависти "Журавлёнок и молнии", и magnum opus — "Острова и капитаны", расстрельный приговор "школьной реформе" и одновременно поэтизация того факта, что от малолетнего бандита до борца с несправедливостью один шаг, куда уж там обывательским детям — не прошла даром. Она обернулась для Крапивина навсегда подорванным сердцем. Но он вышел из этой мясорубки победителем. Помогло и московское издательское лобби. Ибо не все советские редакторы были однородной массой бюрократов, и не все из них к тому времени забыли имя Аркадия Гайдара, вечной крапивинской иконы, его путеводного литературного маяка. И то, что будни "Каравеллы" соотносились с реальностью в тех же пропорциях, как и гайдаровская повесть — с бюрократизмом "тимуровского движения", для одних служило источником злобы, для других — взволнованным праздником.

Всё это очень замечательно, но формальным поводом нашей статьи всё же является фильм, а с ним сложнее. Картина Виктора Волкова на данный момент ещё не увидела телеэфира, судьба её туманна, но тем актуальнее привлечь к ней внимание. Волков свалился на нас не с потолка. Он — давний киносоратник Крапивина, в 1982 году довольно-таки удачно экранизировал "Колыбельную для брата". Об адекватности релиза говорит тот факт, что его четыре года мурыжили на "полке". И в том и в другом случае Крапивин выступал соавтором сценария, так что мы вправе говорить об ответственности художника за конечный продукт.

Продукт, конечно же, получился вполне чудовищным. Мини-сериал в четырех частях, снятый так, как и сотни других сериалов, разве что здесь нет ментов, бандитов и адвокатов, что тоже не является достоинством. Ибо ценность фильма определяется не наличием или отсутствием в кадре адвоката или мента, а раскадровкой и той силой художественного образа. когда ещё вот-вот — и "стоптанный асфальт взорвётся яростными травами". Этого сделать не удалось, всё губит проклятая "цифра", делающая телепродукцию неразличимой, пресной. Плюс невнятный кастинг, невыразительный звукоряд, нарочитые анахронизмы. Простить не получается, однако попробуем хоть как-то понять.

"Фильм", как гордо сообщает заставка, "снят по заказу правительства Москвы". Что ж, это многое объясняет. Одним мановением руки неведомый мне "правитель", никогда никакого Крапивина не читавший, загубил весь проект на корню. Говоря словами Холмса-Ливанова: "Испортил хар-рошую вещь!" Понятия не имею, куда эти человекообразные медведи ухитряются девать свои золотые мараведи, но ясно одно: львиной доли ассигнований кинематографисты так и не увидели. Весь остаток средств ушёл на поездку в Севастополь, что было просто необходимо — крапивинский Город является полнокровным героем книги. Прочее создавалось на скорую руку, и оттого уральский Усть-Каменск так сильно напоминает нам Луховицы. Композитором, который смог бы адекватно отразить настроение романа, мне представляется Дэнни Эльфман, на крайняк — Говард Шор. Но здесь фоновое сопровождение (иначе не выразишься) напоминает эксерзисы второкурсника из музыкальной учёхи, чей вдохновенный порыв стимулировали суммой в две тысячи рублей.

Воссоздать антураж советских лет тоже оказалось не по силам и не по деньгам. Вместо казённой школьной униформы мы видим пёстрый цветник разномастных одёжек, хулиганы-отморозки щеголяют в фирменных майках "AC/DC", и даже среди гордых севастопольских руин то и дело мелькают приметы опостылевшей "новой реальности". Сюда же можно отнести и уместное тогда, но странное для наших дней изобилие неразорвавшихся снарядов, чуть ли не со времён Первой Обороны. Фабула, вполне достоверная на закате брежневской эры, плохо работает сегодня.

По-другому окрашены стены школьных тюрем, совсем иными устремлениями одержимы дети. И если кто-то из них ещё мечтает о кораблях, то это в лучшем случае земфирины "не взлетим, так поплаваем", в худшем — те "кораблики", в которые насыпается конопляная дурь. Маленькие актёры играют средне, их персонажи могут вызывать жалость, тоску, снисходительный интерес, что угодно, кроме восхищения их принципиальностью, "неотмирностью" романтических порывов. Мурхурический Слава Семибратов ещё хоть как-то соответствует своему книжному прототипу, но телевизионный Тим, когда-то придуманный Крапивиным "сон человечества", волшебный "Тим-Тим, откройся!", не убеждает, не уничтожает и не ведёт за собой. Поймать самоубийственно-романтическую волну романа съёмочной группе не удалось. И единственным утешением служит тот факт, что в моральном отношении — а особенно в наши дни — попытка экранизации "Троих с площади Карронад" приравнивается к… экранизации.

Ясно, но грустно. Ведь те, из эпиграфа, пожилые мужики не только забыли детство, но и успели наплодить малолетних старичков, с пылу стремящихся не в мореходики, а в колледжи или сельхозучилища. Глухой брандмауэр возник на траверзе каравеллы и "Каравеллы". И оттого всё чаще в новых произведениях левиафана детской литературы звучат темы, плохо совместимые не только с механизмами власти (это было всегда), но и с жизнью: "Тишина опять со всех сторон. Пьёшь — и никакого нет эффекта. Как досадно: в пистолет "Перфекта" влазит только газовый патрон. А не то бы — поднести к виску… И бегу, бегу я по песку, волны плещут, солнца летний свет. И всего-то мне двенадцать лет…"