Глава 14

Глава 14

(Из рукописи Иванова)

— Хорошо, я все сделаю. — Палыч решительно тряхнул седой головой, но выцветшие голубые глаза его смотрели тоскливо, пушистые усы опустились книзу, как у запорожца. Без долгих разговоров мы сгрузили ему прямо на диван оружие, консервы, водку, сигареты, спички и два пластиковых мешка со штатской одеждой.

— Если нам не пригодится, сам используешь, тебя учить не надо, старый конь борозды не портит, — хохотнул я дежурно.

— Это значит, вас там убивать будут, а я потом консервы трескать да водку по стаканам разливать на безымянной могиле? — тяжело произнес Трегубов.

— Что-то ты, Палыч, сентиментальный стал какой-то! Стареешь, что ли? — Толян тут же включился в нелегкий разговор. — Это мы убивать будем. Если понадобится. А нас, дураков, пуля хер догонит, не раз доказано, правда, Поручик?

— Неоднократно! — нажимая на «о», подтвердил я и важно поднял кверху указательный палец. — Говно, как наука доказала не тонет! — Это кто здесь говно? — подскочил со стула Мурашов. — Высокий суд, я протестую!

— Будет вам, дурака валять со стариком! — одернул нас обоих Трегу-бов. — Сказал, сделаю. А сейчас идите. Скоро Татьяна придет, а мне еще все это добро упаковать надо, не дай бог, увидит.

— Ну и пойдем, — обескураженно развел руками Толян.

— Прощаться не будем, Палыч! Все пули — мимо нас! — Я все же не удержался, приобнял старого товарища и вышел во двор.

— Ну чего он панихиду развел, старый хер? — смущенно загрубил Мурашов, когда мы погрузились в машину и поехали к моему дому.

— Жалеет, что на дело не берем. Все ему кажется, что раз жена такая молодая, то и он петушком бегать должен! А самому шестьдесят уже стукнуло. Ладно, проехали!

— Проехали?! — удивленно вдарил по тормозам сидевший за рулем Кабан.

— Тьфу, черт, еще два квартала! Проехали, да не то!

— А то я твою квартиру не знаю. — пробурчал ничего не понявший и потому обидевшийся Пилипчук.

— Ну, я пошел! Жду через час, максимум — полтора. Управитесь? — Толян кивнул. Я подхватил тяжелую спортивную сумку со снаряжением и пошел к своему дому. Машина остановилась метрах в ста от него, на соседней улице.

Алла была дома, а вот дочка у моих родителей. Я расстроился. Жена развела руками. И то правда, я же не предупреждал, что приеду. А ей как раз надо было отвезти отцу мой подарок. Надеюсь, что не последний.

— Как вы там? Есть хоть какой-то выход? — Собирая на стол, Алла разговаривала со мной на ходу, тихим, отрывистым голосом.

— Выход, Аля, всегда есть. Пробьемся. Тебе от Толика привет! Он к Ольге поехал, через час должен вернуться, забрать меня.

— Через час?! А я думала пироги поставить. — Алла остановилась посреди кухни с полотенцем в руках, постояла, не зная, куда теперь идти, вытерла руки и медленно села за стол напротив.

— Пироги я люблю!

— Вот я и хотела.

Раздался резкий звонок в дверь. Алла побледнела. Я показал ей пальцем — тихо!

— Спроси, кто там? И сразу не открывай, кто бы ни был.

Я выскочил в комнату и рванул молнию спортивной сумки. Присоединил магазин к автомату, сунул в карман эргэдээшку и стал в простенке перед коридором.

— Сейчас, одну минуту! — громко сказала Алла кому-то через дверь и торопливо вошла в комнату. — Это Люда с Виталиком, — прошептала она.

Я аж зубами заскрипел от злости.

— Запускай, только веди на кухню сразу, скажи, что я переодеваюсь. И сразу за ними дверь закрой на ключ.

Я аккуратно положил оружие в шкаф, снял, чертыхаясь, плечевую кобуру; пистолет сунул сзади под ремень, выпустив рубашку небрежно, по-домашнему, поверх брюк.

Люда — давнишняя, еще школьная подруга жены. Виталик — ее шебутной сынишка — ровесник Ксении. Это надолго. Живут они на другом конце города, у «Авроры», и на пять минут никогда не заходят. Из кухни послышалось веселое щебетание Людочки — миниатюрной блондинки с внешностью вечного ребенка. Я вышел к ним на кухню, поздоровался и пригласил в комнату. Не знаю, как это Алле удалось, но она напоила гостей чаем и спровадила уже через полчаса. Только мы обнялись, только прижались покрепче друг к другу, как заверещала рация в сумке. Просто несколько прерывистых нажимов на тангенту. Сигнал Мурашова, что они подъезжают. Впервые у Аллы слезы выступили на глазах и задрожали губы. Я поцелуями собрал соленую воду с лица жены и успокаивающе сказал:

— Я скоро снова приеду. Все у нас тихо. Они боятся, Аля! Они нас боятся и потому никогда не полезут на базу. А мы за это время что-нибудь придумаем.

Алла оторвалась от меня, шмыгнула носом, села на диван, поправляя и застегивая халатик. Я вытащил из шкафа автомат, сложил в сумку. Отправил туда же забытую было в кармане гранату и стал одеваться — заправлять рубашку, застегивать ремешки кобуры, искать чистый платок в ящике того же шкафа.

— Я все приготовила, — ровным голосом сказала Алла. — Вот здесь, в пакете, носки, платки, белье на смену. Вы там хоть моетесь иногда?

— Да там такая сауна — обалдеть! — Я не соврал, правда, на крыше сауны сейчас было пулеметное гнездо. Да и душ принять я хотел именно дома… ладно, намоюсь еще… когда-нибудь.

У ног терся черный кот Бегемот, обиженно требуя ласки. Всем хочется ласки.

— Что родителям твоим сказать? Я пистолет отдала. Страху натерпелась, когда везла, все казалось, сейчас остановят и сумочку потребуют предъявить.

— Ты моя героиня! Ты моя любимая женушка, ты мечта моя кареглазая! — Я еще раз обнял жену на прощание и подошел к двери. — Скажи, что со мной все в порядке. Новостям в местной прессе пусть не верят.

Верить можно только мне. Ксюху поцелуй! До встречи! Подожди! Деньги! Вот, возьми.

— У меня есть еще, тебе самому могут пригодиться. Да и много здесь, откуда?

— Я теперь на полном обеспечении. А деньги — выдали, чтоб семьи хорошо питались и не плакали! Люблю, жди!

Я выскочил за дверь и только потом осмотрелся. Все было тихо. Только дворничиха встретилась на лестнице и, поздоровавшись по-русски, долго смотрела мне вслед. Машина на этот раз стояла прямо у подъезда. Я протянул Толику сумку в открытую им заднюю дверцу, сам уселся вперед и закурил. Кабан сразу рванул с места и погнал в сторону центра.

— Куда это мы?

— Джефф открытым текстом сообщил по рации, что его в кафе на Брасе блокировали.

— Япона мать! Что он там делал?

— Он к матери заезжал на работу, на Ленина, потом решил пожрать по дороге на базу чего цивильного. Наверное, у матери «хвоста» поймал.

— Давно?

— Только что был на связи.

Открытый канал прослушивали все, кому не лень, так что времени у нас было в обрез.

Кабан ощерил зубы и несся по узким улицам Чекура, как камикадзе последнего императорского призыва. Толян деловито доставал из сумок автоматы, прищелкивал магазины, на ходу передавая нам оружие вперед, чтобы под рукой было. Доехали за пять минут, «мушкой», как говорится.

Кабан резко тормознул прямо перед остановкой 11-го трамвая на левой, для нас, стороне улицы Миера. Там, почти сразу за Брасовским мостом, на первом этаже нового кирпичного дома было кооперативное кафе, где мы все иногда обедали. Перед входом в кафе стоял патрульный «жигуленок», в котором сидели двое сержантов. Один из них оживленно болтал по рации, очевидно, вызывая подмогу.

Мы с Толей выскочили одновременно, на бегу, для убольшей убедительности, передергивая затворы автоматов, и направили стволы на милиционеров. Кабан тоже выскочил из-за баранки и, прикрывшись машиной, взял под контроль улицу.

Сержанты в машине дернулись было (от испуга, вероятно, не от героизма же), но Толя, держа автомат в одной правой руке, левой выразительно показал им пальчиком — ни-з-зя! Будет дырка в теле! Потом тем же пальчиком он приказал тому, что болтал по рации, закрыть рот и бросить микрофон на пол. А потом столь же выразительно заложил левую руку за голову. Сержанты все прекрасно поняли и прилежно сомкнули руки за головами, тем более что я успел сделать еще пару шагов, и теперь ствол моего автомата смотрел через открытую форточку прямиком в ухо водителя. А за ним и ухо напарника было — на одной линии. Все делалось тихо, без крика, без лишнего шума.

Я, правда, чуть было не растянулся на скользкой брусчатке, когда выпрыгивал из машины, но чуть-чуть не считается…

Джефф, наверняка сидевший у окна и просекший мгновенно мизансцену, выскочил из кафе как ошпаренный, толкая перед собой латышонка в штатском с завернутой за спину рукой да еще сверля ему шею стволом пистолета.

Редкие прохожие сразу передумали ехать на трамвае и прыснули в разные стороны.

Опера в штатском кинули на мостовую рядом с колесами ПМГ, туда же, мордой в асфальт, вытащили обоих сержантов. Пока мы с Толяном держали их на мушке, Джефф сноровисто вытащил у лабусов пистолеты, обшарил «жигуленок», разжился еще одним АКСУ, оборвал надрывающуюся в машине рацию и запрыгнул в нашу «тачку» на заднее сиденье. Кабан уже снова был за рулем. Мы с Толяном резво попятились, театрально вертя туда-сюда стволами, цыкнули одновременно на поднявших было головы латышских ментов и, когда Кабан наконец развернулся, быстренько уселись на свои места и укатили подобру-поздорову, прислушиваясь, как за спиной, где-то в районе Покровского кладбища, уже завывают сирены. Кабан был не дурак — и без команды Толика догадался не ехать через путепровод. Опасным рывком он бросил машину вперед прямо перед носом заворачивавшего на мост КамАЗа и съехал на крутую развязку. Еще рывок, другой, и мы были в Мангали, а там, перед Вецмилгравским мостом нас уже поджидал БТР с «Дельтой». «Встреча на Эльбе» была теплой, но короткой, поскольку со всех сторон уже начали было к нам подруливать «бобики» с нехорошими людьми, перешедшими на службу к новым хозяевам. Однако, увидев БТР, а потом еще и получив наверняка от дежурного по городу сообщение о тревоге, поднятой на базе, «бобики» сначала притормозили, а потом сделали вид, что они просто катаются по городу, и разъехались в разные стороны.

— Ты что, Джефф, совсем оголодал? Ты на себя посмотри, рожа моей жопы шире! — отчаянно материл Игореху Мурашов. — Ты почему один в городе, без машины?

— Хорош орать, у меня у матери сердце больное, пока меня не увидела, не успокоилась, вбила себе в голову, что нас всех похоронили давно.

— Екэлэмэнэ, а доложить? Мы что, не могли ей встречу организовать по-человечески? На хера такая самодеятельность? Хорошо, что мы рядом, у Валерки были… А то вязали бы тебя уже, мудака, а отряд потом Централ штурмовать должен?!

А ты знаешь, что Поручику вообще запрещено принимать участие в акциях? А?! Ты знаешь, что он у нас совсем не для того, чтобы с автоматом перед ПМГ прыгать?

— А хера ж, Поручик не человек, что ли? Очень даже славно смотрелся, как в кино про Чикаго 30-х! Даже чуть было на «шпагат» не сел, точно как в кино… — пробурчал виновато Джефф. Все дружно загоготали, начиная расслабляться.

— Ладно, — примирительно пробурчал Мурашов, — пусть с тобой Питон разбор полетов проводит. Только я — за что должен звиздюлей получать?

— А чего сразу Питон? — забеспокоился Игорь и даже заерзал на сиденье. — Чего Питону-то? Уж лучше пусть Бровкин вздрючит или там даже Чеслав… Че Питон-то сразу?

— А это ты у него и спросишь, — ехидно подначил Кабан, расслабленно убрав одну руку с баранки и делая ею вошедший недавно в моду неприличный жест из американских фильмов в сторону поста ГАИ на выезде с развязки Вецмилгравского моста. — Я давно заметил: что Питон, что наш взводный как-то очень трепетно относятся к тому, чтобы нашего интер-фронтовского друга случайно не продырявили. Наверное, они Поручика на десерт держат, сами хотят слопать на сладкое. Уй, е-е-е. — Сидящий сзади водителя Мурашов резко и, видимо, очень больно отвесил толстому бритому затылку Кабана «пиявку» своими железными пальцами — аж машину занесло.

— Болтаешь много, испугался, что ли? — строго спросил старлей, и все тут же примолкли, поняв, что товарищеская беседа кончилась и начался разговор по уставу.

На подъезде к базе, как всегда, неподалеку от конечной 2-го автобуса, на изгибе узкого шоссе, стояли нагло, притершись к обочине, две латышские «Волги» в гаишной раскраске — пасли омоновцев, выезжающих с Атлантияс, и передавали потом их по рации «наружке». Неторопливо прущий позади нашей машины БТР вдруг плавно вильнул вправо и буквально снес зеркала надоедливым соглядатаям. Раздался треск, звон, морды сидящих в «Волгах» латышей перекосились от страха, но веселая картинка уже исчезла за поворотом, а впереди показалась родная грунтовка, ведущая к воротам базы. Уже темнело. Кабан врубил фары, ярко осветив шлагбаум и тут же резко остановил машину, так что все чудом носы не разбили. Сзади недовольно рыкнул дизелем и вдруг тоже встал как вкопанный сопровождавший нас бронетранспортер. Более того, БТР осторожненько стал сдавать назад, как бы выискивая более удобную для стрельбы по базе позицию.

— Они что, офуели вконец, что ли? — насторожился Толян. — Ты чего встал?! — заорал он Кабану, мощный затылок которого не позволял ему рассмотреть, что творится у шлагбаума.

Из БТРа тем временем горохом посыпались в кювет «дельтовцы», занимая круговую оборону, сразу изготовившись «к бою». Нервно дернулся — вверх-вниз — пулемет на башне бронетранспортера. Я машинально снял предохранитель лежавшего на коленях автомата.

Кабан торопливо зачастил, опомнившись:

— Мужики, за шлагбаумом не наши люди! Форма не та, люди не те, да еще в касках.

И на котельной никого нет!

— Точно! — пригляделся наконец и Толян. Он попытался было вызвать «Дубровку» по рации, но на привычной частоте кроме треска помех никто не отозвался.

— Все к машине, быстро! Мордой в землю, жопы не поднимать, оружие к бою!

Так, в томительном молчании, прошло несколько минут. Потом от шлагбаума, все еще ярко освещенного с нашей стороны — Кабан не выключил фары, ослепляя возможного противника, — отделилась высокая сухая фигура в камуфляже и черном берете. По скользящей, как бы летящей над щебенкой походке мы сразу узнали майора Чехова. Однако вставать и убирать оружие никто даже и не подумал. Подумаешь, Чехов! А вдруг его сзади пулеметчик или снайпер стволом провожает, чтобы не дергался?

Питон все это понимал, поэтому длинным привидением прошествовал прямо к нам и насмешливо сказал, оглядывая нацеленное на него оружие:

— Отставить расстрел командного состава! Рано, голуби, командиров убивать, мы еще пригодиться можем!

Я первым поднялся неловко с земли, машинально отряхнул колени от пыли и протянул руку:

— Ладно, погодим стреляться! Только, чур, я секундант, а уж вы тут между собой дуэлируйте сколько угодно.

— Товарищ майор! — К нам подбежал старший группы «дельтовцев».

— Все в порядке, заезжайте на базу. Там все узнаете, — приказал майор.

В Ленкомнате яблоку некуда было упасть, сейчас здесь собрался, кажется, весь отряд. Все стояли, сидя было бы не поместиться, да и стульев не было. Все, затаив дыхание, слушали Млынника, тихий, домашний голос которого был, тем не менее, отчетливо слышен каждому.

Командир говорил о том, что всем нам пришлось пережить. О том, что мы сражались до конца и не проиграли. Победа еще впереди, сейчас главное — не потерпеть поражение. Отряду за эту неделю предлагали многое. Рижский ОМОН в полном составе и с семьями готовы были забрать к себе несколько государств — от ЮАР до Азербайджана. Эти варианты обсуждались на общих собраниях — никто не захотел становиться чьей-то личной гвардией, никто не захотел превращаться в наемников у англосаксов. Отряд был готов погибнуть, но не сдаться и с честью выдержал осаду латышской милицией, угрозы уничтожения со стороны армии, не поддался на многочисленные провокации, в том числе и против семей омоновцев. Мы не потеряли ни одного бойца — и это главное. Потому что впереди у нас еще много боев и каждый человек — на счету.

Ситуация сложная, говорил командир, но сегодня мы достигли наконец более-менее приемлемого соглашения. И сейчас всем нам, всему личному составу Рижского ОМОНа, всем прикомандированным, всем членам семей, которые находятся здесь, всем вместе нам нужно решить окончательно — соглашаться ли на предложение, поступившее со стороны МВД Российской Федерации и правительства Латвийской Республики. В маленьком помещении стало еще тише.

— Правительство Годманиса специальным постановлением, подписанным высшим руководством Латвийской Республики, гарантирует всем сотрудникам Рижского ОМОНа и членам их семей полную судебную неприкосновенность и обещает не преследовать их далее в том случае, если они останутся проживать на территории Латвии. В то же время, по договоренности с правительством Латвийской Республики, МВД РФ предлагает Рижскому отряду особого назначения 42-й дивизии внутренних войск МВД СССР в полном составе, без расформирования, с сохранением оружия и воинской чести передислоцироваться на территорию Российской Федерации для дальнейшего продолжения службы в Управлении внутренних дел Тюменской области, в городе Тюмень.

Тишина постояла, раскачиваясь, и вдруг взорвалась вопросами: а семьи? Жилье? Сроки? А что будет с теми, кто не захочет ехать в Сибирь? Сохранят ли отряд в том же составе? И главный вопрос — можно ли доверять этому соглашению?

В конце концов выяснили главное — весь отряд со всем имуществом, оружием, автотранспортом, кто желает, сразу с семьями, улетает из Риги 31 августа на специально предоставленных для этой цели военно-транспортных самолетах Ил-76.

Количество бортов — достаточное, чтобы забрать всех и все. Отряд будет сохранен полностью и будет выполнять ту же задачу, что и раньше в Риге, до переподчинения в связи с известными всем событиями внутренним войскам. Никакой больше политики, только борьба с преступностью в России. Квартиры будут предоставляться в порядке очереди. Сначала — наиболее нуждающимся. Семьи могут ехать сразу, могут переезжать постепенно, правительство ЛР гарантирует их неприкосновенность.

— Могу ли я подписывать это соглашение от имени всего отряда? — тихо спросил наконец Чеслав. — Кто «за», поднимите руки.

Тяжелый вздох пронесся по залу, потом, одна за другой, стали подниматься руки.

— Подавляющее большинство, — констатировал Чеслав. Выражение его лица так и не изменилось ни разу за те полчаса, которые длилось собрание. — Командиры взводов к начальнику штаба. Остальные могут разойтись. Минуту! — Чеслав провел ладонью по пышной, ровной щеточке усов и деликатно кашлянул.

— Товарищи! Я всех очень прошу — давайте оставим базу в полном порядке. Мы все заберем отсюда, все, до последнего гвоздика, мы заберем даже котов и собак, но мы оставим помещения базы и всю территорию в идеальном порядке. Потому что мы — другие! Будет идти погрузка на машины, не ходите по газонам. Трава — живая, ей больно! Помните, мы уходим непобежденными, и мы еще обязательно вернемся.

Охрану базы, согласно соглашению, приняли на себя расквартированные в Риге бойцы военно-милицейского полка МВД СССР — срочники. Латыши обязались не приближаться к территории базы и не препятствовать омоновцам передвигаться по городу, чтобы собраться в дорогу.

Вот потому мы и не увидели своих привычных постов, возвращаясь на базу вечером.

Все кончилось. И Трегубов зря сейчас копает в лесу у моря тайник для нашей закладки с оружием. И мы остались живы. И флаг Латвийской ССР по-прежнему развевается на мачте над базой как символ непокоренного Рижского ОМОНа — единственного во всем Союзе воинского подразделения даже после 21 августа 1991 года, с оружием в руках выступившего против нового порядка в нашей родной стране. Мы выполнили свою воинскую присягу. Всеобщая ненависть и презрение трудящихся и суровая кара советского закона не падут на наши головы.

Нас еще буду судить — и не раз. Но единственное, в чем мы виновны, — это в том, что мы защищали Родину. Пройдет совсем немного времени, и защиту Родины назовут изменой. Предатели сделают карьеру, Родину распродадут по кусочкам, народ превратят в голодный электорат. Но мы к этому не имеем отношения. Наша совесть чиста. Сделанное — не может стать несделанным.

«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды. Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным, воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы, и приказы, командиров и начальников.

Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным, своему народу, своей Советской Родине и Советскому правительству.

Я всегда готов по приказу Советского правительства выступить на защиту моей Родины. — Союза Советских Социалистических Республик, и, как воин Вооруженных Сил, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет, суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».

— Наливай!

База гудела. То огромное напряжение, которое висело на каждом из нас на протяжении года, не меньше, начало спадать. Странное ощущение. С одной стороны — крушение всего. С другой стороны мы вышли из этого позорища непокоренными. Мы выжили, хотя уже не мечтали об этом. Но. То один, то другой боец вдруг замолкал, выпив очередные сто с прицепом, и произносил другу: «А все же лучше было бы принять бой!»

Все кончилось. Но у каждого, почему-то, засело занозой в сердце искреннее сожаление о том, что латыши все же не решились на штурм. Напряжение требовало выхода. А последнего боя так и не случилось. Враг снова сдался. И что ты будешь делать?!

Скоро, очень скоро многие поймут, что им делать. И никуда не уйдут от боя. И для многих он не будет последним. А для некоторых станет… Но это будет потом.

А сейчас нас ждала Родина — Россия. Родина, в последний момент передумавшая сметать нас в пыль ракетами «воздух—земля». Родина, готовая принять нас хотя бы в Сибири.

Мы с Толяном решили все же заехать к Сашке Боготину в райотдел. Наш старый друг, сведший когда меня и Толика вместе, мой бывший сокурсник, сидел у себя в кабинете на первом этаже потемневшего кирпичного дома на улице Горького и листал толстое «дело», из которого так и сыпались неподшитые еще листы.

Мы вышли на улицу, встали под уже начинавшим краснеть огромным старым кленом.

— Полетишь с нами?

Сашка опустил голову, пошмыгал носом туда-сюда, а потом и вовсе отвернулся, глядя с тоской на первые опавшие листья в глубокой темной луже.

— Вот прямо так, в чем есть. Бери пистолет из сейфа, вместо него положи рапорт и садись к нам в машину. Заедем к тебе домой, соберем вещи на первое время, объясним все Аленке… А она потом к тебе прилетит!

— Не прилетит, — помотал головой Сашкец.

— Ну так все равно разведетесь. Чего тебе здесь терять? Латышского ты не знаешь. раз-другой поймают на пьянке и выгонят вон. И что ты здесь, в Лабусятии, будешь делать?

— Опергруппа, на выезд! — громко выкрикнул выбежавший на крыльцо дежурный.

Сашка оглянулся, торопливо пожал нам руки и сгорбившись метнулся к подъехавшему к райотделу «уазику».

Мы с Толяном переглянулись и понимающе вздохнули оба.

— Домой?

— Домой!

Впервые за последние десять дней я ночевал дома. Так привычно стрекотала секундная стрелка кварцевых часов над головой. Так уютно сопела во сне Алла. Дочка в другом конце комнаты, в своем закутке, то и дело ворочалась, стягивала с себя одеяло — жарко ей было. Бегемот навалился мне на грудь и тихо мурлыкал, слегка царапая когтями плечо. Луч фонаря падал через окно на золотые корешки книг, играл, раскачиваясь, светом, причудливые тени бегали по потолку.

Вечером ненадолго приезжали родители. Говорить особо было не о чем. Мать не плакала, она только смотрела на меня все время с сожалением и повторяла одно и тоже — учился бы дальше, пошел в аспирантуру, стал бы человеком. Отец вздыхал, он хорошо представлял себе, чем на самом деле может кончиться наша «передислокация».

— Оружие не сдавайте, пока не прилетите на место. Да и там не торопитесь.

— Да, пап, конечно, папа.

— За своих не бойся, пока мы здесь, с ними все будет в порядке.

— Я знаю, папа.

— Хорошо, что я уже уволился. До перестройки…

— Да, отец.

— Если все будет. в порядке, поскорей забирай Аллу с Ксюшей в Россию. А мы тогда к Юре во Владивосток переберемся.

— Если будет, папа.

— Ты не пей там, сынок, ведь новое место, новые люди.

— Конечно, мама.

— Смотри там.

— Мы еще увидимся, езжайте, поздно уже.

Толян утром заехал за мной на такси. Алла вышла меня проводить. Увидев ее, Толик выскочил из машины, поцеловал в щеку.

— Я за ним присмотрю, ты не бойся!

— Сам не пропади.

— Как только будет какая-то ясность, сразу вас вызовем!

— Мы будем собираться. Ксения вчера уже искала по карте Тюмень…

— Везде люди живут. Ну, до встречи, любимая?

— Берегите себя и держитесь вместе!

— Да нас водой не разольешь!

— Ангела-хранителя в дорогу!

Ангела? Какого ангела? Под майкой на груди что-то непривычно кольнуло. Я засунул руку под рубашку и нащупал крестик, который вчера еще перевесил со шнурка на цепочку. Хлопнула дверь подъезда, такси медленно повернуло на Гауяс, не спеша прошелестело под мелким дождем через липовую аллею и рванулось в сторону Вецмилгрависа.

— Слышь, Толян?

— Чего?

— Ведь только-только батюшка приезжал крестить нас.

— Ну и что?

— Так ведь в тот же день, вечером, все рассосалось.

— На чудеса намекаешь?

— Дурак ты, Толян! А разве все эти самолеты в Тюмень, уносящие нас, как божьих коровок, в Россию, вместе с бронетранспортерами, пулеметами и знаменами, — это разве не чудо?

— Я не знаю, Валерка… Не знаю…

В кубрике остались только кровати, и даже матрасов на них уже не было — все собрано. Вещи мы запихали в микроавтобус, который нам выделили для переезда.

Маленький человечек со стариковским лицом — Ваня Демидов — пил одну за одной и все время приставал ко мне с одним и тем же вопросом: лететь ему в Тюмень или остаться в Риге?

— Ваня, откуда я знаю? Я знаю ровно столько же, сколько и ты. Решай сам!

— Да как же я могу решить? Хоть бы приказали, что ли… — чуть не плакал сержант.

Утром на базу ворвалась запыленная «Волга» с литовскими номерами. На ней к нам прорвались через прозрачную пока границу три офицера Вильнюсского ОМОНа.

Теперь они пили вместе с нами, еще не отойдя от возбуждения ночной опасной дороги, рассказывали, как хреново все у них в Вильнюсе обернулось. Отряд фактически распался. Макутинович пропал, литовцы оборзели. Местный КГБ приготовил к сдаче Буткявичюсу два грузовика с пулеметами и автоматами, одних РПК — двести пятьдесят штук. так какой-то лейтенант-пограничник, случившийся рядом с отделением солдат, отбил оружие и увез в погранотряд. А вы? А у нас…

Я пишу фрагментарно. Вспоминать тяжело. Да и не все до сих пор еще можно себе позволить вспомнить. Люди — живы. Некоторые до сих пор в международном розыске. Аресты продолжаются до сих пор.

А еще — постоянное ощущение, что я опаздываю. Куда? Уже весна. Я в России. На дворе 2008-й, страшно подумать, год!

Я давно никому не нужен и не интересен. Доживаю свое. Но откуда же это чувство?..

Трегубов приехал, привез две огромные сумки, припорошенные песком. Как и доволок, не побоялся. Достали из сумок водку, консервы. Усадили Палыча с нами за стол. Тот просится — возьмите меня с собой! И ведь всерьез просится! Ну куда мы его возьмем? Списки отряда уже поданы латышской и российской сторонам. Туда внесены все, кто улетает, пофамильно, с адресами жительства в Риге, с номерами паспортов и служебных удостоверений. Литовцы, правда, с нами летят. И два офицера армейского спецназа, которые перешли к нам еще 22 августа, — тоже летят. Хотя не верится мне, что их не заберут обратно. Круто мясорубка проворачивает всех, кто в армии поддержал ГКЧП. И это только начало.

Ночью приезжал Арсен на армейском «уазике». Простились с ним по-человечески, поблагодарили за все. Базу показали. Рыжий, правда, разгуливая с автоматом, случайно нажал курок, и пуля вошла в асфальт прямо между капитанскими ногами. Ему понравилось! Целый сейф загрузили оружием под завязку, закрыли на ключ и отдали на хранение Арсену. Он обещал со временем переправить нам в Россию, военным бортом, когда армию выводить начнут. А ведь и правда, начнут, не задержатся!

Колонна разномастных автомашин вытянулась у ворот базы. Наверное, около тридцати единиц техники, не меньше. «Латвии», милицейские «бобики», грузовики, АТНы, четыре БТРа, «Волги», «Жигули», иномарки. Все забито под завязку.

Мы едем с Толяном и Рыжим в белом «рафике». За рулем, конечно, Рыжий. Рядом с ним — Толян. Я один развалился в салоне, просунув между сидящими впереди мужиками длинный ствол пулемета. За мной все завалено сумками с вещами. Мне жарко, я снял берет, на плече у меня изогнулся дугой взводный котяра по кличке Сидор. Я в таком виде колоритный, меня, с пулеметом и котом на плече, усиленно снимают многочисленные корреспонденты. Я сначала отмахивался и матерился, потом плюнул — пусть снимают.

Наконец колонна медленно трогается с места. На выезде, у поворота на шоссе, целая толпа людей. Кто-то плачет, кто-то нас проклинает, кто-то вместе с телекамерой чуть не попадает под колеса. И вдруг раздается хлопок, дорогу окутывает синий дым. Какой-то мудак из толпы бросил дымовую шашку. Рыжий, отчаянно матерясь, вслепую выворачивает с нашей грунтовки на асфальт. Колонна потихоньку набирает скорость. Мы едем через Саласпилс, объезжая Ригу, — боятся суки! Над каждой машиной развевается флаг Латвийской ССР, из каждой машины кто-нибудь машет прощально толпе черным беретом. И почти на каждой машине плакат: «Мы вернемся!» Ребята из «Дельты» на серой «Волге» начинают объезжать колонну сбоку, равняясь по очереди с каждой машиной. Поравнялись и с нами. Дюжий сержант протягивает Рыжему литровую бутылку водки и стакан. Тот, руля одной рукой, передает все это Толяну. Толян разливает, мы выпиваем и отдаем бутылку обратно в «Волгу». Сержант машет рукой и нагоняет следующую машину, впереди нас.

Весь отряд пил сутки перед отъездом, но пьяных нет И сейчас не будет. Водка течет как вода, и это не метафора. Это прощание с Ригой.

Вот и аэропорт. Суета, распределение по бортам. На полосе стоят, ожидая очереди на погрузку и взлет, не то двенадцать, не то четырнадцать военно-транспортных Ил-76. Почти целый полк транспортной авиации. Темнеет. Час, другой проходят в нервном ожидании. Наконец и мы идем на посадку. Рыжий — спецназовец все же — резво влетает на микроавтобусе в железное чрево самолета вслед за БТР и как вкопанный встает на свое место. Операторы крепят груз цепями, мы рассаживаемся на откидных скамейках и последний раз вглядываемся через отверстую пасть грузового люка в мигающую огнями далекую панораму Риги. Ее не видно на самом деле за лесом, но каждый убеждает себя, что это именно она.

С визгом включается вспомогательная силовая установка, медленно сдвигаются навстречу друг другу и с лязгом захлопываются наконец огромные створки грузового люка. Падает на свое место вертикальная железная перегородка с сиротливой дверцей посередине. И все. Тяжелый «Ил» долго выруливает, чуть покачиваясь, на взлетку, быстро разгоняется, турбины визжат все сильнее и. глуше. А потом уже воздух, латвийское серое небо, чуть подсвеченное заревом города снизу. Я подхожу к технику, прошусь в штурманскую на минутку. Тот неохотно отодвигается в сторону от прохода в кабину. С верхнего, пилотского, этажа как раз спускается какой-то майор, зависает на трапе и понимающе кивает мне в сторону штурмана: иди, мол, парень, полюбуйся в последний раз!

Я протискиваюсь вперед к прозрачному колпаку под ногами у штурмана, становлюсь на колени, приникаю к стеклу и минут пять провожаю редкие огоньки внизу. Рига давно уже в стороне. Пора и честь знать. Я, кряхтя, поднимаюсь с коленок и возвращаюсь в грузовой отсек. Толян по-свойски курит у ведра с водой и болтает о чем-то с техниками и операторами. Наверное, рассказывает, сколько тысяч латышей замочил одной левой. Я отстегиваю лавку и укладываюсь спать — лететь еще долго.

Прежде чем забыться, смотрю на часы, стрелка на моих «Командирских» давно перевалила за полночь. Значит, лето кончилось. Уже 1 сентября.