Глава 5

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 5

Рощин — редактор интерфронтовской газеты «Единство» перехватил Валерия Алексеевича на лестничной площадке, перегороженной металлической решеткой, у которой сидел ночной дежурный. Редакция и видеоцентр Интерфронта, которые курировал Иванов, располагались на четвертом этаже старого дома на Смилшу. Освобожденные члены Президиума Республиканского совета — немногочисленные штатные сотрудники ИФ — размещались этажом выше. Решетку, отделяющую верхние, интер-фронтовские этажи от остального здания, поставили совсем недавно по настоянию Сворака, председателя Координационного совета ИФ, по совместительству курировавшего вопросы безопасности.

— Валера, погоди! Малаховский свежий номер привез, там твой фельетон, я гонорары расписал, можешь получить у Натальи.

— Уф-ф! Ты псевдоним хоть поставил?

— Да я уже запутался в твоих псевдонимах! Подписал Ржевским. Или надо было другой?

— Нет, тот для серьезных статей, а для фельетонов — Ржевский, все правильно. Ты хоть вычитал сам? Я же успеваю писать только на коленке, в трамвае. На службе некогда — в кабинете днем не протолкнуться.

— Да чего там вычитывать, все равно материалов не хватает! Особенно жанровых. Засушим газету политическим официозом от старперов, а сейчас это — смерти подобно.

— Ну, в желтизну нам тоже скатываться нельзя, пусть «Молодежка» пишет про изнасилование пионерки индийским слоном.

— Да при чем тут желтизна, Валера? Просто должно же быть живое слово, чтоб за душу хватало, а не только вести с фронтов и «подвалы» от профессоров, преподающих марксизм-ленинизм и историю партии!

— Должно! Ты редактор, вот и трудись! Я тебе еще две ставки выбил, что ты от меня еще хочешь? Ладно, я сейчас к Алексееву, а потом Петрович нас с ленинградцами в кабак поведет, давай присоединяйся, тебе будет полезно познакомиться!

— Так они еще в студии, на нашем этаже! Интервью снимают!

— Что, все еще снимают? Вот засада! Я думал, уже закончили. Ладно, Володь, пока Наталья еще не ушла, получи у нее мой гонорар, а? И жди меня с ленинградцами в кабинете.

— Я-то получу, только завтра подойди расписаться, ты же знаешь, у Наташи строго все!

Отмахнувшись, Валерий Алексеевич прошел на четвертый этаж, заглянул налево — в открытую дверь редакции, за которой скрылся Рощин, отметил, что сотрудники еще на местах, повернул направо по коридору, стянул по пути свежий номер «Единства» из груды пачек, сваленных прямо у дверей экспедиции, и, развертывая на ходу газету, остановился у железной перегородки, отрезавшей от мира интерфронтовскую видеостудию «Альтернатива». За дверью чуть слышно бубнили — ребята еще записывали интервью. Иванов не стал врываться посреди съемки. Уселся в коридоре на казенный деревянный стул, закурил и пробежал глазами свой фельетон на последней полосе свежего номера. Пару раз досадливо поморщился, найдя опечатки, удовлетворенно улыбнулся карикатуре, сопровождавшей материал, потом бегло окинул взглядом первую полосу — просто так, для порядка, содержание каждого еженедельника все равно обсуждалось на редколлегии. Вытянул горевшие огнем ноги и попытался расслабиться. Но, как обычно после прочтения своих материалов, расслабиться не давало чувство неудовлетворенности сделанным. Ничему не удавалось последнее время отдаться целиком.

Иванова, как и других немногочисленных штатных сотрудников, буквально разрывали на части. Движение республиканское, сотни тысяч людей, тысячи активистов, требующих решить вопрос, помочь тем или этим, одобрить инициативу, пресечь крамолу. Конечно, главный удар принимали на себя лидеры — Алексеев и Лопатин. Валерий Алексеевич, как и все председатели различных комиссий Республиканского совета, старался заниматься только своими вопросами, их и так было «выше крыши». Он старался не отсвечивать лишний раз, не лез туда, куда не просили, но все равно постоянно появлялись проблемы, вроде бы не относившиеся к вопросам его служебной компетенции, но решать которые приходилось именно Иванову. Впрочем, в таком положении были все.

Вот и этот фельетончик. Вроде бы несерьезно, не члену Президиума такой мелочовкой заниматься, но и гонорары были нелишними, а главное, хотелось обкатать кое-какие мысли, которые пока обсуждать всерьез на президиуме было еще рановато.

Валерий Алексеевич привычно утер лицо ладонями, смывая усталость, и снова развернул газету.

В одном номере было несколько его материалов. Интервью с Лопатиным на первой полосе, подписанное своей фамилией. Там же, под псевдонимом, короткий аналитический обзор. На третьей полосе пара обработанных им и тщательно отредактированных официальных заявлений Алексеева. А вот фельетон на восьмой полосе, уже под третьим псевдонимом, писался наспех, мысли до конца не высказаны, все скомкано. Времени на себя никогда не хватало. хорошо хоть Володька заставил художника нарисовать к фельетону картинку, позволяющую обнажить главный тезис.

..СПИД — болезнь нашего времени, СПИД — политический — в особенности. И самое страшное — это привыкание к вирусу и последующая потеря как политического иммунитета, так и банального здравого смысла. Еще вчера мы негодовали при одной мысли о дискриминационном, законе о языках. Сегодня это уже реальность, и о недавнем, негодовании мы забыли. Еще вчера мы возмущались разговорами о республиканском гражданстве, делящем людей на разные сорта в зависимости от национальности — сегодня мы, как стадо баранов, покорно ждем, когда же новый состав Верховного Совета от НФЛ примет, это, как закон. Еще вчера даже Дума НФЛ боялась вслух сказать о выходе из СССР, сегодня для большинства руководителей республики и сотен тысяч, обманутых ими «народников» односторонняя декларация о независимости — вопрос решенный.

Стало ясно видно, что латышский национализм крайне избирателен — он дружит, с национализмом, грузинским, эстонским, украинским; он даже щедро делится с ними недавно приобретенным, западным, опытом, деньгами, инструкциями и советниками.

Зато все «советские националисты» (какое интересное словосочетание!) дружно борются общим, фронтом, против русских в своих республиках. Мы привыкли ко многому, но что ждет нас завтра, если мы не очнемся от спячки, вызванной притуплением иммунитета, что на деле означает элементарную потерю способности к выживанию?

Мулодцы из «Лабвакара», закончившие, кстати, по особой квоте московские и ленинградские творческие вузы, поют нам колыбельную. Их сотоварищи из охранных отрядов НФЛ примеряют, форму штурмовиков. А мы все верим, успокаивающим, речам, любимца Запада и генсека по совместительству. Единственное спасение наше сегодня — открыть глаза! Тому, кто думает, о завтрашнем, дне, не страшен никакой вирус! Тому, кто не променяет, будущее своих детей и своей великой страны, на сегодняшнее временное спокойствие ради подачки, брошенной до поры до времени «мигрантам» «носителями приоритета», — тому место с нами. Если мы делаем, что-то не так, приходите, будем, делать вместе, может, получится лучше! Только не отсиживайтесь в кустах, их вырубят вместе с вами, освобождая место для «независимости».

Валерий Ржевский»

Иванов еще долго сидел, курил, ожидая, пока закончится съемка за плотно закрытыми дверями интерфронтовской видеостудии. Участвовать в записи ему не хотелось совершенно — и так каждый день интервью, съемки, пресс-конференции. Все это уходило на Запад, в лучшем случае — в Россию. А здесь — здесь только «Единство» с тиражом в пятьдесят тысяч да пара передач в неделю в эфире полуподпольной радиостанции КПЛ «Содружество». Собственные документальные фильмы и телевизионные сюжеты тоже транслировались в основном только Ленинградским телевидением, крайне редко удавалось что-то протолкнуть в Останкино. А поле битвы Интерфронта — здесь, в Латвии. Да еще и слова не скажи прямо, республиканские власти, оседлав умело поднятую с помощью западных спецов волну национализма, поставили русских в заведомо проигрышную позицию. Начнешь говорить о русском, тут же получишь от латышей в ответ — катись в Россию. А из Москвы — окрик: подрываете советскую политику дружбы народов! Короче, национализм сегодня в Союзе разрешен всем, кроме русских. Но главное, наши люди сами, искренне, не приемлют национализма, не понимая, что война в очередной раз идет не с политическим строем, а с русским народом. Про бытовую русофобию знают и понимают. Про русофобию НФЛ знают и понимают. Но поверить всерьез в то, что именно русские являются главным врагом, не могут. Будут ждать все новых доказательств, что латыши и грузины с бандеровца-ми нам не братья… Ждать до последнего. А когда поймут и разъярятся — будет поздно. В том и расчет — step by step, медленно и печально. Пусть привыкают….

Господи, когда же они закончат, наконец? Интересно, что скажет Петрович, видел ли он Смоткина, разузнал ли что о той женщине? Неужели и в самом деле — это Татьяна?

«Ужель та самая Татьяна?!» — даже смешно, право. Столько лет прошло, забыл давно и про госпиталь, и про нее. Или не забыл? Испугался тогда принимать решение или жизнь закрутила? Эх, молодой был, глупый! А если бы? Что тогда?

Ответить сам себе Валерий Алексеевич не успел. Дверь студии отворилась, народ повалил в коридор — перекурить после неожиданно затянувшейся съемки.

Маленький — человек на десять — уютный, приятно округлый банкетный зал ресторана «Таллин» дышал теплом. Овальный стол уже был накрыт холодными закусками и горячительными напитками. Михаил Петрович окинул взглядом проголодавшихся, замотанных длинным днем товарищей и решительно распорядился «наливать».

Улучив минутку, Иванов поймал Петровича, вышедшего в туалет, за локоток отбуксировал его к стойке бара и стал пытать с пристрастием:

— Петрович, так ты Смоткина видел?

— Видел-видел. — пробормотал уже немного «уставший» старший товарищ. — Он, кстати, сегодня же уехал в Вильнюс.

— А как же его спутница?

— Звягинцева Татьяна Федоровна. 54-го года рождения. Переводчица по образованию. Интердвижение консультирует по вопросам контактов с зарубежными СМИ, штатно там не работает.

— Звягинцева. — Валерий Алексеевич растерянно морщил лоб, — хотя, если замужем, вполне могла сменить фамилию.

— Разведена. Муж был военным, но не простой армеец, точно. Подробностей никто не знает.

Очень компетентна, общительна, имеет широкие связи среди иностранных журналистов. Ведет себя вместе с тем довольно строго — мужики к ней яйца подкатывали, но безуспешно. Что еще? Детей нет Живет в Вильнюсе. В средствах, судя по всему, не нуждается. Официально числилась в местном отделении «Интуриста», сейчас уволена, но подрабатывает частным образом. В Интердвижении с самого начала по рекомендации кого-то из лидеров. Вот, собственно, и все, что можно было выдоить, не привлекая особого интереса к объекту.

— Спасибо, Петрович! С меня коньяк и прямо сейчас! — Иванов поманил бармена.

— А что ты так запал на дамочку, а, Лексеич? — Сворак пьяно хихикнул. — Ты же вроде налево не ходок?

— Все правильно, Михаил Петрович, я не бабник, я — пьяница! — Валерий Алексеевич приподнял пузатый бокал с соткой коньяка, чокнулся с коллегой, провел фужером под носом, картинно вдыхая аромат. Аромата не оказалось, и тогда он, скривившись, опрокинул бокал залпом. Отхлебнул кофе, закурил не спеша. Длинный день и ночной недосып начали сказываться. — Сам знаешь, мне кадры нужны. А тут женщина наверняка не только переводит, но и сама пишет профессионально. Да и связи у нее в журналистской среде. А то, что она в Вильнюсе. Так мы сейчас ленинградцев поим — от них одних пользы больше, чем от всей местной прессы, Петрович!

— Ну да, ну да. — покивал с готовностью Сворак. Потом демонстративно отмахнулся рукой от дыма, облаком плававшего по бару, и чуть отодвинулся от смолившего как паровоз Иванова. Вытащил из кофе ломтик лимона, пожевал с безразличным выражением лица и медленно, участливо даже проговорил: — Смоткин-то один уехал сегодня, между прочим! Но тоже просил меня помочь. Татьяна эта его достала — свяжи, говорит, меня с интерфронтовским идеологом, мне с ним взаимодействие обсудить надо… Ну, я ему для нее и дал твой телефончик, рабочий, конечно… — Цепкие карие глазки Петровича прицелились в заметно напрягшегося Иванова.

— Ну давай, давай, не томи!

— А вот и тебе телефончик! Татьяна твоя еще пару дней здесь пробудет, погостит у подруги. — Петрович медленно вытащил из кармана пиджака блеснувшую глянцем визитку.

— И ты молчал? — Валерий Алексеевич выхватил визитку и пробежал глазами лицевую сторону, потом написанный от руки номер рижского телефона на обороте.

Сворак внимательно смотрел на него, по-отечески сопереживая молодому товарищу. Только в уголке плотоядных губ чуть-чуть угадывалась снисходительная усмешка.

Зеленая девчонка с зелеными глазами,

Обычная девчонка с обычною судьбой.

Ты так идти боялась по морю над волнами,

Зачем же целовалась на море том со мной?

Зачем ты обнимала доверчиво за плечи,

Зачем ты прижималась, когда теряла дно?

Ах, как ты целовалась той ночью бесконечной!

Ты думаешь, поверю я, что все прошло давно?

Эх, где вы, ночи звездные, когда ложились поздно мы,

Где те часы бессонные до самого утра?

Фантазии, фантазии, но только думал разве я,

Что будет вспоминаться мне обычная игра?

Пишу стихи с усмешкою, еще чуть-чуть помешкаю

И заряжу в последний раз свой черный пистолет.

Когда мне вспоминается, тебе небось икается?

Да ладно, что там, мне пора, я ухожу — привет!