1

1

Утром поднялся рано, вышел на улицу. Солнце только что всплыло над лесом, и его лучи заскользили по зелени нашего огорода, ласкали кота Барсика, растянувшегося на скамейке возле дома. В ближнем лесу все еще заливался соловей. Он и ночью не дремал, и теперь продолжает насвистывать гимн весне.

На моих часах десять минут девятого. Но это время омское, здесь-то, в родной деревне, пока шестой час…

Вчера мы приехали сюда поздно уже, и вот первое утро в родных краях. Середина мая, а черемуха уже отцвела, набирает цвет сирень: вот-вот появятся первые бутончики. А сирени у нашего дома — много.

Мне уже говорили, что весна в этом году здесь необычайно ранняя и май на редкость теплый и солнечный. Вчера вечером термометр, что висит у окна нашего соседа — Василия Андреевича Бойкова, показывал больше двадцати…

Оглядываюсь кругом, ищу «что-нибудь новенькое». В былые годы, когда была жива мать, она в письмах сообщала мне о всех новинках, и я знал, что и где строится, кто как живет, кто как работает. И, приезжая в родные места, лишь своими глазами смотрел на то, о чем уже в общем-то знал. А теперь не стало этого надежного информатора…

Но новинки есть… Из нашего огорода хорошо виден длинный, высокий сарай. В прошлом году управляющий отделением совхоза Иван Павлович Петров своими силами, или, как принято говорить, хозяйственным способом, возвел на бугорке этот сарай, точнее — склад под зерно. Собирали его из старых крестьянских амбаров, но полы настлали новые. В прошлом году он все лето стоял без крыши — не было кровельного материала. И уже осенью, когда я собрался в Калинин, управляющий попросил замолвить там словечко насчет крыши для этого склада. Стройка-то внеплановая, поэтому никаких материалов не было выделено. Я заходил в трест «Свинопром», которому подчиняется наш совхоз, его руководители уважительно отнеслись к просьбе писателя: дали распоряжение об отпуске нашему совхозу тысячи листов шифера. Правда, из брака. Я был, конечно, доволен этим неожиданным подарком. Управляющий тоже.

И вот теперь вижу «плоды трудов своих». Зерновой склад под шиферной крышей, правда, очень пестрой — то белые листы, то зеленые. Но шифером покрыто примерно две трети крыши, остальное закрывают обыкновенной дранкой. Конечно, и в прошлом году можно было использовать дранку, но это дорого, к тому же требует много людского труда и кровельных гвоздей. А в хозяйстве очень мало людей и нет гвоздей.

Пошагал к складу. Не могу уразуметь, почему шифера не хватило на всю крышу. Ведь просили тысячу листов, и дали столько… Подойдя ближе, понял: брак есть брак… Кругом склада разбросано много обломков шифера.

Никаких других новых построек в нашем селе Верескунове я не обнаружил, если не считать того, что сосед наш обнес свою усадьбу новой оградой.

Пошагал в соседнюю деревню Верляйское, благо до нее всего метров триста. Да и на этом небольшом расстоянии стоят два дома: один построен в пятидесятых годах, а второй — четырехквартирный — возведен уже совхозом года четыре назад.

Верляйское начиналось с длинного дома Орловых. Он уже старый, трухлявый. Возводили его, на моей еще памяти, из старых построек. И когда-то в этом доме было весьма оживленно. У Орлова росло человек семь детей, все здоровые, красивые, любители повеселиться. В двадцатые годы возле этого дома устраивались танцы и пляски. Здесь же была и площадка для игры в бабки. Теперь этот большой дом на зиму заколачивается.

Когда проходил мимо дома Орловых, отчетливо вспомнил такой же весенний день давнего уже 1931 года. Тогда у этого дома собрались на сходку крестьяне наших обеих деревень. Решался важный для наших мужиков вопрос. Дело в том, что в преддверии той весны крестьяне деревни Верляйское организовали колхоз, назвав его «Свободный труд». А в нашем Верескуново было всего восемь крестьянских хозяйств. Организовать свой колхоз не имело смысла — слишком мал. Но наши мужики считались работящими, поэтому их сманивали в свой колхоз соседи — и в Верляйское, и в Карякино.

Хорошо помню, как долго мужики нашей деревни решали, в какую сторону податься Тогда уже не обсуждали, идти или не входить в колхоз. Все было ясно. А вот к кому в спутники пойти? Некоторые предлагали в карякинский «Великий Октябрь». При этом упирали на то, что председателем там Алексей Платонович Веселов — герой гражданской войны, буденновец, единственный в то время человек в районе, награжденный орденом Красного Знамени. Под такой «рукой», как говорили некоторые, жить будет надежней.

Но другие возражали. Все знали, что Веселов хотя и пользуется авторитетом, но хозяин ненадежный, свое хозяйство ведет неважно, к тому же любит выпить. Забегая вперед, скажу: так оно и оказалось. Помимо выпивки Веселов увлекался ездой на конях, что естественно для буденновца. И загнал не одного коня. Колхоз тогда буквально разорился на покупке выездных жеребцов.

А когда наконец решили вступить в «Свободный труд», верляйсковские мужики задумали проучить наших: коли долго выбирали, то принимать в колхоз будем не всех сразу, а каждого в отдельности. Значит, каждому надо было писать свое заявление…

Ох, и заволновались же наши мужики! Все окружающие деревни работали уже колхозом. И в этих условиях, как тогда рассуждали наши, всяко может обернуться. Тем более что несколько семей в нашей деревне были отнесены к зажиточным, хотя никто из них наемным трудом и не пользовался. Вдруг откажут? И останешься единоличником. Тогда и землю выделят где-то на самом краю. Да и выделят ли?

И вот у дома Орловых сходка. Председатель сходки Михаил Кузнецов объявил, что сначала заявления будут рассмотрены на комитете бедноты. И члены комитета отправились в соседнюю избу — к Цветковым.

Оставшиеся как-то сразу попритихли. Красноречиво молчали наши верескуновские: решалась-то их судьба… Куда девался задор тех, кто вчера еще у себя в деревне кричали: «А плевал я на верляйсковский колхоз! Не примут — и не надо, жили без верляйсковских, да еще получше!» Теперь и самый боевой из наших — дядя Гриша — помалкивал.

Но вот возвращаются члены комитеты бедноты. Кузнецов оглядел притихших мужиков, несколько торжественно зачитал рекомендацию комитета: принять в колхоз всех, кто подал заявление. Так судьба свела наши деревни. Правда, много позднее в одном колхозе оказались и деревня Карякино, и еще несколько соседних.

Вблизи дома Орловых стоит другой, сильно почерневший. С оконными глазницами без стекол и даже без рам. Еще колхоз перевез сюда этот дом для клуба. В нем когда-то выступала местная художественная самодеятельность — учителя были зачинщиками, регулярно демонстрировались кинофильмы. Но теперь все это в прошлом. Третий год нет ни кино, ни каких-либо выступлений. Дом заброшен…

Надо сказать, что в годы коллективизации в наших двух деревнях насчитывалось более двухсот жителей. Теперь же менее сорока.

Поредело Верляйское. Много пустырей на месте бывших усадеб, много и домов, которые открываются только летом.

А пока на моем пути самый заселенный дом в деревне. Он, правда, и самый просторный. В нем когда-то жил Ефим Михайлович Громов, по прозвищу Старшина. Он действительно избирался старшиной, хотя и был совершенно неграмотным человеком. Теперь в этом доме живет семья Ястребовых.

Помнится, что до колхоза Ястребовы были едва ли не самыми бедными в деревне, жили в маленьком темном домишке. Хозяйка семьи осталась без мужа с четырьмя детьми. К моменту организации колхоза дети уже подросли, работали в артели. Один из сыновей — Павел долгое время был в бригадирах. Но, как и многие другие бригадиры колхозов, пристрастился к выпивке. В его семье росло три сына, но он оставил свою семью, сошелся с другой женщиной, ушел из колхоза и скитался по всяким работам, пока не оказался в числе строителей Межколхозстроя. И если теперь в районе много жалоб на качество строительства, то тут есть доля вины и Павла Ястребова, потому что он и там был бригадиром.

В отличие от отца сын Николай вырос трезвым парнем, работает в совхозе электриком. Его жена — секретарь сельсовета. У них два сына — маленькие, правда, но все же смена растет. С ними живет и мать Николая — очень трудолюбивая женщина, на долю которой досталось много всяких невзгод. Пока живет тут и младший брат Николая — Анатолий с семьей, но он устроился на работу в райцентре, куда каждый день катает на мотоцикле.

Вот семья-то Николая и занимает теперь самый лучший, самый просторный дом в Верляйском.

По соседству с домом я увидел новую постройку, вроде сарая: широкие ворота на две половины.

Как раз из дома вышел Николай Ястребов, направился к сараю, открыл половинку ворот, и солнечные лучи брызнули по крылу белоснежной машины…

Я подошел ближе. В гараже стояли «Жигули». В прошлом году Николай просил меня посодействовать в приобретении машины. Правда, просил он «Москвича». Я пробовал посодействовать: все же Николай — работник отменный, в совхозе считается одним из дисциплинированных, да и, как видно, всерьез закрепился в деревне. В районе обещали учесть заявку Ястребова. И вот… Машина новая и гараж новый, только что возведен.

— Доволен покупкой?

В ответ Николай лишь улыбнулся: чего, мол, спрашивать? Мечтал давно, и вот мечта осуществилась.

— Очень хорошая, — сказал он, распахивая вторую половину ворот гаража. — Правда, дороговато. Пришлось взять кредит. Но отработаем!

В этом, конечно, нет сомнения. Оно в другом: часто ли доведется Николаю ездить на своей машине? Дороги здесь очень уж плохие. Вчера на «газике» еле пробрались.

— Должны же и дороги построить, — возразил Николай. — В постановлении и про дороги хорошо сказано.

Это он о решении партии и правительства по Нечерноземной зоне. Да, там есть и о дорогах. И, думается, не с дорог ли надо начинать осуществление грандиозной программы по преобразованию этой зоны?

Как раз в это время послышался грохот трактора «Беларусь». Он тянул на прицепе тележку, в которой десятка полтора молочных фляг. Как и в прошлом году, молоко в райцентр возят на тракторе, потому что на машине не проехать. А ведь трактор-то в этом случае загружен менее чем на треть… Да и нужен он хозяйству — посевная в разгаре. Но… Нет дорог. В этот же день выяснилось, что еще один трактор занят подвозкой печеного хлеба. И везет-то он чуть больше двухсот килограммов, но… на машине не проехать.

На улучшение дела с дорогами надеется не только Николай Ястребов, но и руководители совхоза, и медики, которым в трудную минуту особенно не по себе: как доставить больного в райцентр?

Николай принялся мыть машину. Оказывается, вчера он все же покатал сыновей и жену по полевым дорожкам, доезжал и до озера.

Все же отрадно: вот Ястребов, в прошлом из самой бедной семьи, а первым в нашей округе купил легковую машину, да еще какую! И живет в лучшем доме.

Шагаю дальше. Про каждый дом, про каждую семью можно бы писать отдельные рассказы. Может, когда-то и напишу. Но сейчас-то лишь выборочно расскажу о некоторых.

Вот еще один просторный дом. Он тут выше всех. Позади дома большой сад — яблонь несколько десятков. Дом этот своими руками соорудил его хозяин Петр Матвеевич Громов. Он был плотником и вместе с братом Тимофеем построил тут в округе едва ли не половину всех домов. В том числе и наш — в Верескунове.

Сам Петр Матвеевич был малограмотным, но семью воспитал хорошо. А семья у него была большая — пятеро сыновей, дочки… Конечно, трудно было содержать такую большую семью, хотя и прирабатывал плотницким делом. И случилось в те годы редкое для этих мест событие. У Петра Матвеевича куча детей, а у его родной сестры, вышедшей замуж в соседнюю деревню Мишнево, — ни одного ребенка. И она обратилась с просьбой: уступи одного, усыновим, вырастим… И Петр Матвеевич уступил. Долго в семье советовались: кого же из пяти? Отдали Михаила.

Хороших сыновей вырастил Петр Матвеевич. Все они стали военными, офицерами. А один из них, Иван, мой годок и друг детства, стал Героем Советского Союза. Отличился он в войне с Японией.

Хорошо воспитали и Михаила. Тот пошел по «мужицкой» линии, сначала работал в своем хозяйстве, а потом его избрали председателем колхоза имени Мичурина в своей же деревне, и он несколько десятков лет возглавлял родной колхоз — до ухода на пенсию. И вывел это хозяйство в число самых передовых в районе. Лишь колхоз «Молдино», о котором речь позднее, опережал мичуринцев, да и то не по всем показателям.

Петра Матвеевича и его жену похоронили, но дом не пустует: летом наезжают сюда дети, внуки, правнуки.

Наискосок от Громовых, через дорогу, дом Пожарковых. Когда-то на этом месте стоял красивый двухэтажный особняк. Жил в нем самый богатый в округе человек — Щеголев, занимался торговлей. И была у Щеголевых дочка Ниночка… Сама по себе красивенькая девочка, но и одевали ее отменно. И никогда не забыть мне одного события…

Я со своей бабушкой Марьей стоял возле дома в Верескунове, когда, разбрызгивая дорожную грязь, пара сильных коней, впряженных в тарантас, пронесла мимо нас самого Щеголева и его дочь Ниночку. В волосах у Ниночки два розовых шелковых банта, платьице воздушное, личико улыбающееся…

Завороженно глядел я вслед промчавшемуся тарантасу, любовался розовыми бантами на голове Ниночки. Как видно, это не ускользнуло от внимания бабушки. Погладив меня по растрепанным волосам, ласково так проговорила:

— Вот, Ленюшка, учись хорошо! Выучишься на писаря — Ниночку в жены возьмешь…

И хотя будущий жених учился лишь в первом классе, слова бабушки произвели впечатление. Я хорошо помню, как глянул на свои босые грязные ноги, на штанишки, сшитые из холста и еле державшиеся на тощей фигурке, на такую же, из холста сшитую, рубашку, естественно, без единой пуговички, так как при лазанье по деревьям все они были растеряны. И несбыточной сказкой показались мне смелые предположения бабушки Марьи.

Правда, одно условие, поставленное бабушкой, я все же выполнил — стал писарем. Но после того Ниночку видел редко. Вскоре Щеголевы уехали из Верляйского. Половину двухэтажного дома продали местному жителю Пожаркову. Из оставленной двухэтажной половины дома Пожарков соорудил одноэтажный. Он стоит и сейчас.

А в конце деревни увидел еще один гараж, как и у Николая Ястребова. Его достраивал Василий Нилович Соловьев. А пока его ярко-красный «запорожец» стоял у дровяника.

Василий Нилович местный житель. В юности был веселым парнем, хорошо играл на гармошке, в художественной самодеятельности всегда исполнял комические роли. А потом всю жизнь шофером — и на войне, и в колхозе, а затем и в совхозе. Теперь он на пенсии.

В детстве и юности ему досталась не очень сладкая доля — вместе с другими братьями и сестрами рос без отца. Но трудолюбив был Василий Нилович, а насчет выпивки весьма осторожен. Потому-то у него и домик отличный, и сад хороший, и пчелы на пасеке, и корову он держит, а вот теперь и своя легковая машина. Все закономерно. И дети у него работящие, все хорошо живут, часто навещают отца с матерью. О них-то и заговорил Василий Нилович.

— Хоть когда встречу своих по-человечески, — улыбнулся он, протягивая жесткую руку. — Да и самому когда куда надо съездить… Я же всю жизнь шофер, отвык ногами ходить.

— А дороги? — напомнил я.

— Так я, пожалуй, по любой дороге проеду, — усмехнулся Василий Нилович. — Помните, как тогда ехали?

Однажды он вез меня на грузовике от райцентра до деревни. Никто в те дни не мог проехать к нам на машине, а он ездил. Помнится, тогда именно он сказал: «По такой дороге ни один городской шофер не проедет…»

Видимо, это обстоятельство вносило некоторое успокоение в его сердце.

Возвращаясь, еще раз пересчитал дома в Верляйском. Получилось 22. А ведь было более 30… Но не только это печалит. Еще в прошлый приезд в сельсовете мне говорили, что постоянных жителей в Верляйском — 23 человека. Трудоспособных же только трое. А ребятишек двое, оба у Николая Ястребова.

Даже в уютном, хорошо отстроенном домике Марии Васильевны Соколовой, матери-героини, воспитавшей десятерых детей, теперь живут только двое — она сама и ее сын. И лишь летом в этом доме всегда шумно и весело: съезжаются со всех сторон дети и внуки.

Я хорошо знал мужа Марии Васильевны — Василия Соколова. Тот мечтал о работе только на земле, любил землю. Сказалось тут, видимо, и то, что сам он вырос на хуторе, ему довелось немало корчевать пней и кустарников, отвоевывая пашню. Давно еще, вскоре после войны, беседовал я с ним. И он радовался: семья большая! Будет кому работать на земле, продолжить его крестьянское дело. Но… Пожалуй, только младший сын может закрепиться в деревне — он уже механизатор. Да и сама хозяйка Мария Васильевна продолжает трудиться — разносит почту по трем деревням.

И вот опять наше Верескуново. По числу домов оно держится на довоенном уровне. Но что касается работников, то и тут дело неважно: если не считать учителей, то трудоспособного населения всего три человека. Это на десять-то домов… А ребятишек — один…

А между тем в нашей деревушке — контора отделения совхоза, почта, сельсовет медпункт, магазин, пекарня… Впрочем, пекарни уже нет. Это я узнал, когда к открытию магазина отправился за хлебом.

Лет десять, как в нашей деревне открыт магазинчик. Небольшой, словно из сказки, — на курьих ножках. В него, кроме продавца, могло втиснуться не более пяти покупателей. А вот теперь, оказывается, магазин перевели в бывшую пекарню. Это уже довольно просторное помещение, вполне приличное. Я поздравил продавца Нюру с новосельем. Она, полная, круглолицая, розовощекая, широко улыбнулась:

— Теперь хоть есть где товар разложить…

Но когда я попросил буханку хлеба, она несколько смутилась.

— Подождали бы до вечера… Привезут свежего. А этот… — Она взяла с полки буханку хлеба, постучала ею по прилавку. — Как железо. Ножом его не разрезать, только топором…

Подошли покупатели — старушки, сразу включились в разговор о хлебе: плохой стал — и передержанный, и некачественный. И все потому, что закрыли свою пекарню, теперь хлеб возят с разъезда Торфяное. А оттуда шлют сюда хлеб, который остался нераспроданным на месте — для работников торфопредприятия. К тому же и возят хлеб через день. Просят меня «похлопотать». И не только насчет качества черного хлеба, но и насчет булочек.

Знакомые мотивы… Торговая сеть все еще, как видно, не усвоила, что и люди села не прочь полакомиться белым хлебом. Не странно ли — производители этих самых булок не могут купить их в сельском магазине? Как выяснилось, кое-кто из наших белый хлеб заказывает через случайных попутчиков или возчику почты из райцентра. Но это, как сказала одна старушка, только для местного начальства. Рядовым жителям никто не окажет такой услуги. Самим же идти за белым хлебом в райцентр далековато — больше десяти километров…

Забегая вперед, скажу, — когда начал разбираться с хлебными делами, то просто ужаснулся: есть населенные пункты, и не малые — целые бригады, куда хлеб доставляется один или два раза в неделю. Подобное «снабжение» имеет место в колхозе имени Калинина. Даже в передовом хозяйстве района — колхозе «Молдино», выращивающем самые высокие урожаи, следовательно, и поставляющем государству наибольшее количество зерна, хлебом торгуют с перебоями. В районной газете сообщалось, что там иногда по три-четыре дня не продают хлеба колхозникам.

Дико все это. Было время, когда колхозники не нуждались в печеном хлебе, получали на трудодни зерно, размалывали его, сами пекли хлеб и булки. Но давно уже нет выдач зерна на трудодни, большая часть колхозов перешла в совхозы, а торговлю хлебом наладить не могут. В самом деле, разве не обидно труженикам полей — хлеборобы, а доброго хлеба нет. В райцентре продают весьма приличный хлеб, всегда есть булки, а вот селяне продолжают оставаться на черном хлебе, к тому же и низкого качества.

Я решил обратиться в народный контроль. Иван Михайлович Соколов — председатель районного комитета народного контроля — поручил проверить качество хлеба, выпекаемого на Торфяном. Мы скоро заметили и плоды этого вмешательства: хлеб стал лучше, и более свежий. И белого хлеба иногда стали привозить, но так мало, что Нюра вынуждена выдавать батоны по списку: кому не досталось в один привоз, продаст из следующего.

Когда же я сам сходил на Торфяное, поговорил о качестве хлеба с торговыми работниками, то услышал неожиданное:

— И такой-то не следовало бы завозить…

— Почему же так?

— А потому, что все равно почти весь хлеб скоту идет.

Тут приоткрылась еще одна проблема. В ее актуальности я убедился буквально через час, когда возвращался в свою деревню и вблизи Верляйского встретил знакомую старушку. В большой сетке она несла шесть буханок черного хлеба. Я знал, что жила она одна, родственники к ней еще не приехали, потому и спросил:

— Тетя Марья, зачем вам столько хлеба? Или соседям прихватили?

— Каким соседям? — не поняла меня тетка Марья. Поотдышавшись, добавила: — Замучилась я с этим хлебом… Поросеночка взяла, курочки есть, а кормить-то их чем?.. Бывалочи, зернушка давали колхозникам, а теперь как быть?.. Вот и таскаешь… — Она перекинула сетку на другое плечо и, еще больше сгорбившись, пошагала дальше.

Пока шел до дома, встретил еще четырех старушек. И каждая несла пять-шесть буханок хлеба… И я уже не спрашивал, почему так много.

Зашел в сельсовет, уточнил, сколько в какой деревне проживает людей постоянно. А в магазине узнал, сколько продается хлеба. И вот какая картина открылась: в трех деревнях, обслуживаемых нашим магазином, постоянно проживает 93 человека; в среднем за день они покупают 180–200 буханок хлеба. Это зимой. Летом до 250, не считая белых батонов, которые иногда привозят. Словом, две буханки на душу.

— Так многие наш-то хлеб не едят, — уточнила продавщица. — Из района привозят. Шоферы, трактористы, да и так кто поедет, себе на еду-то больше оттуда хлеб привозят…

Она сообщила, что некоторые семьи, состоящие из трех человек, берут в магазине ежедневно по десять буханок хлеба.

— К зиме ближе расход хлеба увеличивается.

— Почему же? Ведь дачники к тому времени уедут.

— А потому, что скот уже не пасется, во дворе кормить надо…

Выходит, правы пекари с Торфяного? Действительно, большая часть печеного хлеба, продаваемого магазином, идет на корм скоту и птице. Но когда я поговорил на сей счет с некоторыми жителями, они задавали вопрос:

— А что же делать? Скот-то держать разрешают, а где купить кормов?

Значит, и они правы? В самом деле: где купить зерна для птицы, комбикормов для скота? В местных магазинах, да и в райцентре корма для скота и птицы не продают.

Можно бы, в значительной мере, дело поправить тем, что помочь местным жителям в заготовке сена. Вовремя выделять участки сенокосные, помогать в уборке. Но здесь давно уже заведен порядок, по которому заготовка кормов для личного скота разрешается только после того, как колхоз или совхоз выполнит план заготовки сена. Но такое случается редко. На моей памяти в Удомельском районе, да и в целом по Калининской области, план заготовки кормов никогда еще не выполнялся. В этих условиях рассчитывать на сено для своего скота фактически не приходится. Правда, тем работникам, которые заняты на заготовке кормов для общественного стада, в порядке натуроплаты выделяется часть сена, но ведь не все могут его заработать, да и выдачи его невелики.

Между прочим, многие высказывали свою совершенно справедливую, на мой взгляд, досаду: получается так, что, скажем, железнодорожники, жители райцентра, заготовку кормов для своего скота ведут своевременно — то ли в придорожной зоне, то ли в лесах государственного значения. Им ежегодно отводятся участки. Только колхозники и рабочие совхозов не получают такого права. Справедливо ли это?

А один из тех, кто держит скот, говорил и более грустное:

— Нужда заставляет другой раз или красть корма, или покупать краденое…

Да, некоторые кладовщики Заготзерна продают комбикорма по сходной цене сельским жителям. Конечно, иногда попадаются на этом, но далеко не все.

В прошлом году один из моих земляков решил расстаться со своей коровой. Я начал отговаривать его: зачем же лишаться коровы? Ведь пока что без подсобного хозяйства на селе прожить трудно. В сельских магазинах мясом не торгуют, молоком тоже. За все минувшее лето в наш магазин завезли однажды несколько десятков банок мясных консервов, да и те по коммерческой цене, в два раза превышающей государственную. Их, правда, быстро раскупили, но не местные жители, а приезжие дачники. А при своей корове жизнь, как говорится, по-привольней. Но в ответ было сказано:

— Совестно скармливать столько хлеба корове. Все же видят это, вот и начинает меня совесть заедать… Да и с ворами, которые государственными комбикормами торгуют, совестно дело иметь. Лучше уж не грешить…

Все это вместе взятое и привело к тому, что скота в личной собственности колхозников и рабочих совхозов становится все меньше и меньше. В том же Верляйском осталось всего три коровы… Правда, свиней и кур держат, но кормят их в основном печеным хлебом.

А ведь ясно: кто лишился своего скота, тот первый кандидат на уход из села. Так оно практически и получается. Я мог бы назвать много имен местных жителей, которые сначала вынужденно расстались со своим скотом, а затем и уехали из деревни. Так что тут есть о чем подумать ведомству торговли, нашим планирующим органам, да и не только им. Затронутая проблема имеет самое прямое отношение к закреплению кадров на селе.