2

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2

Павлов поручил председателю крайплана Сергееву подготовить анализ развития животноводства в крае, сопоставив его с данными по республике и по стране. И первый же выходной день выделил на эти анализы.

Сергеев, как и всегда, в готовой справке красным карандашом подчеркнул наиболее важное.

Листая таблицу за таблицей и опять возвращаясь к уже просмотренным, Павлов выписывал некоторые цифры, и постепенно перед ним вырисовывалась определенная закономерность в развитии животноводства: взлеты и падения почти одновременно в крае, в республике, по стране. Особенно четко видно это на графике продуктивности коров. А Павлов знал, что удойность коров — это барометр, отражающий состояние всего животноводства. Если снижаются удои, то ниже и привесы молодняка. Это и понятно: лучшие корма в первую очередь дают корове, а потом уже откормочному поголовью.

И вот она, кривая продуктивности коров. 1953 год. Удои в колхозах не достигли и тысячи килограммов. Затем начался подъем — по двести, триста килограммов прибавки в год. Те же буренки вдруг становились высокопродуктивными животными. Так плодотворно в первые годы сказывались на развитии всех отраслей сельского хозяйства, особенно животноводства, известные решения сентябрьского Пленума ЦК.

Но вот линия постепенно выпрямляется: удои коров держатся на одном уровне год, второй… Затем кривая пошла под гору. Началось это падение в конце пятидесятых годов, а приостановилось лишь в шестьдесят третьем. Удои снизились до уровня пятьдесят шестого. Значит, в развитии животноводства как бы потеряно семь лет…

Потом снова подъем, особенно крутой в шестьдесят пятом — шестьдесят шестом. А к шестьдесят восьмому их край восстановил наивысший прежде показатель, да и страна приблизилась к нему. Но и этот рост связан с определенными мерами партии и правительства. Это же после мартовского Пленума шестьдесят пятого года кривая удоев пошла вверх. Но она уже опять выравнивается. Так что же? Решения Пленума исчерпали себя? Смешно об этом говорить, но вот факт… Значит, необходимо какое-то новое срочное мероприятие, пока эта кривая не покатилась вниз.

Павлов всматривается в цифры по республике. Вот производство молока за минувший год. В частном секторе оно ниже уровня 1960 года, потому что коров стало меньше. И производство мяса снизилось. Но беда не только в этом. В колхозах и совхозах поголовье растет очень медленно, и этот рост никак не перекрывает сокращение скота в личной собственности.

Теперь Павлову видна общая картина. Спрос на мясо в стране повысился не потому, что каждый гражданин стал есть больше, а потому, что заготовки в минувшем году не возросли. А ведь потребность в молоке и мясе с каждым годом увеличивается, потому что растет население, особенно городское, растет заработная плата.

Вспомнились сетования Несгибаемого на недостатки в планировании. Конечно, многое можно было предвидеть, чтобы своевременно принимать соответствующие меры.

Но сейчас-то задача ясна: надо резко увеличить производство животноводческой продукции! Павлов раздумывает уже над планом конкретных действий: тщательно проанализировать положение в животноводстве, пригласить ученых, опытных практических работников, обсудить вопрос на бюро, а может, и на очередном пленуме крайкома…

Павлов особенно внимательно изучает таблицы по своему краю. Вот жирно подчеркнутая Сергеевым цифра 2670. Столько молока в среднем на корову было надоено в совхозах края. Когда же? Павлов глянул в верхний ряд таблицы — это было еще в 1956 году. А в 1968-м — на триста килограммов меньше!

Павлову стало жарко, он расстегнул ворот рубашки… Не знал он этих цифр, не знал! И теперь пытается понять: что же произошло с совхозами? За эти годы совхозов в крае стало больше, новые организовались на базе отстающих колхозов. Это конечно же сказалось на показателях. Однако вот и возражение: в оставшихся-то колхозах удои коров теперь одинаковы с совхозными.

Павлов снова листает таблицы. Вот показатели удоев по лучшим совхозам. Приречный племзавод — гордость края. Удои коров в минувшем году 4485 килограммов. Павлов знал, что это самый высокий показатель по Сибири, один из лучших в стране. Он и сам в своих выступлениях ссылался на этот передовой коллектив. Но вот такой цифры он почему-то не знал: оказывается, еще в 1953 году, то есть пятнадцать лет назад, надоили здесь от каждой коровы в среднем по 5485 килограммов. Ровно на тысячу больше! На тысячу… Павлов даже подумал: не опечатка ли? Но в крае сейчас нет хозяйства с удоем свыше пяти тысяч. А ведь «Приречный» не укрупняли… Что же? Ухудшились породные качества скота? Тогда совсем плохо. Отсюда во все области Сибири продаются на племя бычки и телочки!

В других передовых совхозах удои коров тоже ниже, чем были в середине пятидесятых годов. Единственное хозяйство — Лабинский совхоз, где директорствует Герой Труда Никаноров, — достигло и чуть превзошло показатель далекого 1956 года. Здесь в минувшем году надоили по 4500 килограммов!

Павлов не имел обыкновения тревожить своих помощников в выходные дни, а тут не удержался, позвонил Сергееву. Тот мгновенно поднял трубку, — вероятно, тоже сидел за рабочим столом.

— Чем занимаешься? — спросил Павлов.

— Да вот сижу, эти самые цифры обсасываю, неторопливо, как всегда, ответил Сергеев.

— Ну, и какие мысли?

— В основном грустные…

— У меня создалось впечатление, — продолжал Павлов, — что у нас не очень правильно подобраны кадры. Я — агроном, Несгибаемый и Гребенкин — тоже агрономы, ты — экономист. Ни одного зоотехника у руководства. Потому и провалы.

— Это еще как сказать…

Павлов мысленно видит, как покривились в усмешке тонкие губы Сергеева.

— Как раз, Андрей Михайлович, вина на агрономах… Я завтра покажу вам свои разработки. Животноводство-то скачет взад-вперед только потому, что агрономы не производят нужного количества кормов. Тяжелая зимовка из-за бескормицы — продуктивность летит вниз, а восстанавливать ее очень трудно. Одним словом, — заключил Сергеев, — зоотехники слишком добры к агрономам, в том числе и к руководящим. Шуму не поднимают, не называют вещи своими именами. А вина-то на агрономах!

Павлов извинился за беспокойство, кладет трубку. Опять смотрит таблицы. Показателей обеспеченности скота кормами он не находит, но и без того памятны эти трудные зимовки. В иные годы сотни людей из края выезжали в другие области, за тысячи километров, чтобы собирать там с полей солому, прессовать ее, грузить в вагоны или на баржи. Павлов помнит тогдашние подсчеты Сергеева: центнер привозной, зачастую полусгнившей соломы обошелся дороже центнера выращенного на своих полях овса… Однако это было ведь в самом начале шестидесятых годов. Теперь нет таких сокрушительных провалов с кормами. И все-таки продуктивность скота никак не назовешь высокой.

А что же с индивидуальным скотом? Потолок достигнут вскоре после мартовского Пленума, когда с этого сектора были сняты многие ограничения. А дальше — сокращение поголовья коров на два процента…

Павлов еще раз нарушает свое правило — звонит Гребенкину, просит зайти на квартиру.

— Что случилось? — весело произнес Гребенкин, заходя к Павлову.

— Случилось ЧП! — не принимая его веселого тона, сказал Павлов. — Ты у нас секретарь по сельскому хозяйству, с тебя и спрос… Ты не знаком с этими анализами? — кивнул он на таблицы.

Гребенкин пожал плечами, протянул свою единственную руку к бумагам, сел в кресло-качалку.

— Да не спеши, Сергей Устинович, я подожду, — улыбнулся Павлов. Ему не хотелось, чтобы Гребенкин обиделся за резкий прием. Хорошо ведь известно, что Гребенкин больше многих других в крае сделал для сельского хозяйства. Он, единственный из аппарата крайкома, в свое время поехал работать председателем колхоза, вывел отстающее хозяйство в передовое. Потом его избрали секретарем крайкома, и там он оказался на высоте. И теперь Павлов доволен им.

Гребенкин, помогая подбородком, листал таблицы.

Чтобы не мешать ему, Павлов вышел, попросил приготовить чаю. А когда вернулся, Гребенкин, как видно, был готов к беседе — таблицы лежали у него на коленях.

— Ну что сказать? — поднял голову Гребенкин. — Шагаем в ногу со всеми. — Он усмехнулся. — Не лучше, но и не хуже.

— Значит, доволен результатами нашей деятельности?

— Планы мы перевыполняем…

— А кое-где с мясом плохо, на рынке берут до четырех рублей за килограмм. Это тебя не волнует?

— Значит, так было и запланировано, — в том же тоне продолжал Гребенкин. — Планы-то мы перевыполняем! Вы же сами говорили, что нашему краю собираются переходящее знамя дать.

Павлов хорошо знаком с подобными приемами Гребенкина: умеет так повернуть суть вопроса, что нападающая сторона невольно становится обороняющейся. Вот и сейчас Павлову фактически нечего возразить Гребенкину! Он понимал, что все сказанное Гребенкиным лишь злая ирония. Однако она может быть и защитой, совершенно не пробиваемой защитой! В самом деле, какие могут быть претензии к тем, кто перевыполняет установленные задания по закупкам молока и мяса?

— А ведь дело-то, Сергей Устинович, серьезное, — только и мог сказать Павлов.

— Конечно, серьезное, — строго выговорил Гребенкин, качнувшись в кресле. — Я, Андрей Михайлович, честно скажу: радовался, когда было принято решение устанавливать план-заказ государства не по тем заданиям, какие раньше существовали, а по сниженным. Нам дали почувствовать реальность планов, уверенность в своих силах. Дело прошлое, но когда работаешь изо всех сил, а задания выполнить не можешь, руки опускаются… Очень уж напряженными были тогда планы, часто просто нереальными. И это угнетало людей. Потому и радовались, когда тот порядок получил как бы осуждение. А вот теперь думаю, Андрей Михайлович, что на вооружение приняли другую крайность и она может вызвать…

— Расслабленность?

— Совершенно точно, Андрей Михайлович! Расслабленность. Планы по продаже молока, мяса, зерна и других продуктов снизили, надеялись на подъем энтузиазма, да так оно и получилось в первые годы, это факт! А все же и расслабление уже заметно. Произошла переоценка в понимании своих задач… Да вот вам пример: Егоров из Кулундинской области задается — в прошлом году перевыполнил план поставок зерна на семь процентов. Столько о них писали! И ведь что удивительно: вроде все уже забыли, что их области еще недавно доводился план сдачи зерна — триста миллионов пудов. Правда, они ни разу его не выполняли, но все же до двухсот восьмидесяти миллионов дотягивали. Помните? Ну вот. А теперь у них план-заказ на сто шестьдесят миллионов, они продали сто семьдесят, то есть на сто миллионов меньше, чем когда-то, и уже герои! За двести восемьдесят миллионов, бывало, поругивали, а за сто семьдесят — хвалят! Потому Егорову прощается и снижение урожаев.

Теперь Павлов понял ход мыслей Гребенкина. В самом деле, после мартовского Пленума в целом по стране план-заказ на зерно снижен почти на тридцать процентов прежних планов заготовок. И сделано это с определенной целью сильнее заинтересовать хлеборобов в увеличении продажи зерна, потому что сверхплановое оплачивается теперь в полтора раза дороже. Материальная заинтересованность хлеборобов! А моральная? Это уже в большей степени относится к руководителям районов и областей. Тут прав Гребенкин, послабление ведет к расслаблению…

И еще больше эта расслабленность чувствуется в животноводстве. Здесь твердые планы-заказы тоже были несколько снижены в сравнении с прежними, но, в отличие от хлеба, за сверхплановую сдачу молока и мяса пока что нет поощрительной оплаты. В этих условиях и сами животноводы, как видно, расслабились. План-заказ перевыполнили, скажем, на пять процентов, и все довольны! А предоставленная всем возможность продать сверх плана 30–35 процентов зерна и 8 — 10 процентов продуктов животноводства все же воспринимается как доброе пожелание: кто не исполнит его, наказанию не подлежит.

«Да что ссылаться на Егорова, — думает уже Павлов. — И наш край перевыполнил заказ по зерну на пятнадцать процентов, но ведь прежний-то план был выше на тридцать!»

Тут же полезли в голову новые оправдания: у Егорова в области урожаи за эти годы снизились, а у нас увеличились все-таки. И тут Павлов невольно усмехнулся: вот она, расслабленность в действии…

Да! Прав Гребенкин: с этим нужно бороться.

Гребенкин все посматривал на примолкшего Павлова и, как видно, уловил ход его мыслей.

— Это вам, Андрей Михайлович, надо войти с предложением в правительство.

— С каким предложением? — спросил Павлов.

— Надо считать планы-заказы своеобразной расчетной нормой. Что сдано сверх этого заказа, оплачивается поощрительно. А контролировать особо строго нужно планы производства продукции! Производства! — повторил Гребенкин. — Потому что в конечном-то счете важно произвести определенное количество зерна или мяса, а как всем этим добром распорядиться, государство скажет: скоту ли скормить зерно, на элеватор ли сдать… Важно произвести! И этот показатель принимать во внимание при оценке работы хозяйства или района! А при подведении итогов соревнования, скажем, по зерну, победителем считать только тех, кто перевыполнил план-заказ государства не менее чем на тридцать процентов. Вот тогда все встанет на свои места, и с этой самой расслабленностью будет покончено.

Павлов с признательностью глядит на Гребенкина: умело раскрыл все стороны нового порядка в планировании заготовок.

— А с животноводством положение сложное, — продолжал Гребенкин. — Позавчера я ночевал в Лабинском совхозе, у Никанорова…

— Они же надоили по четыре с половиной тысячи килограммов молока на корову, превзошли все прошлые показатели…

— Вот-вот… Превзошли! А я обрушился на Никанорова: почему двенадцать лет самих себя догоняли! А он посмеивается: отстал, мол, ты от жизни… мы, говорит, среди передовых хозяйств страны совершили такой прыжок, что впору ждать второй звезды Героя Труда. И прижал меня! Да, — вдруг спохватился Гребенкин, — у меня же она осталась в кармане. — Он поднялся, вышел в прихожую и скоро вернулся с пожелтевшим газетным листом. — Вот, полюбуйтесь, Андрей Михайлович…

То была «Совхозная газета» за 1953 год. На второй странице опубликован список совхозов страны, в которых удои коров превышали 4000 килограммов. Таких хозяйств тогда было 212. Павлов обратил внимание на подчеркнутое. Это совхозы их края. «Приречный» за 1952 год надоил 5335 килограммов и занимал 23-е место. А «Лабинский» с удоем в четыре с небольшим был на 193-м месте.

— Понимаете суть-то? — спросил Гребенкин. — Я жму на Никанорова, а он показал мне эту газету и сводку министерства за прошлый год. Его совхоз-то с удоем в четыре пятьсот оказался на девятом месте в стране! А «Приречный», снизивший удои чуть не на тысячу, теперь на четвертом месте!

— В чем же дело? Может быть, поголовье коров в совхозах сильно увеличилось?

— Так если и увеличилось, то ведь за счет своих лучших племенных телок, — отпарировал Гребенкин. — Нет, Андрей Михайлович, тут дело в другом. Необоснованно бросаемся из стороны в сторону: то беремся за высокие удои коров, то вдруг выступаем против высоких, хотя настоящих рекордов у нас достигали лишь немногие хозяйства. Надо было всемерно поддерживать такие достижения. Я сам с этого года возьмусь за «Приречный»! — неожиданно заключил Гребенкин. — Не сумеем за два-три года подтянуться до уровня пятнадцатилетней давности — сам подам в отставку, если раньше не выгонят.

Это прозвучало как клятва. И Павлов знал, что Гребенкин не отступится от своего слова.

— Теперь смотрите, что происходит с индивидуальным скотом, — Гребенкин взял таблицы. — Третья часть всех коров в крае находится в личной собственности. Третья часть! Двумя третями занимаемся все мы, тысячи ответственных работников, отводим сотни тысяч гектаров пашни под кормовые культуры, используем все луга и пастбища. А той третью кто озаботился? Матрена да Марья. Ни лугов у них, ни силоса, ни концентратов. А ведь живет та треть! Да и удои тех коров ничуть не ниже. Мы со всеми своими землями не можем две трети досыта накормить, а Матрена и Марья без земли, без лугов как-то прокармливают… За это же надо благодарить их! И всеми силами поддерживать.

Павлову горьковато от этих слов Гребенкина. Сам он против личного скота у сельских жителей никогда не выступал, но и особой заботы о нем не проявлял. И, видимо, напрасно. Конечно, не в плане они, эти коровы, и ему, руководителю, нет до них никакого дела. А ведь еще на мартовском Пленуме ЦК было прямо сказано, что нельзя сбрасывать со счета возможности личного хозяйства. Значит, надо ставить их на службу. Тут что-то уже упущено, придется поправлять.

Павлов взял у Гребенкина таблицы. Вот они, показатели по республике: частный сектор производит 36 процентов мяса и столько же молока. Мы пока еще не готовы отказаться от такого резерва.

— В этом деле надо как следует разобраться… — продолжал между тем Гребенкин. — Вот тоже недавно был я в колхозе «Россия», и там председатель говорил, что за три года почти половина колхозников лишились коров. При этом выразил удовлетворение: меньше, мол, будут кормов растаскивать. А мне думается, что и тут мы допустили расслабленность. Если бы председатель на колхозных фермах соответственно увеличил поголовье скота, тогда другое дело. А то колхозники съели сто восемьдесят коров, а на ферме за три года прибавилось лишь три десятка. И мы тут проспали, Андрей Михайлович. Надо-то было так: обязать этого председателя запасти корма и для общественного стада, и для скота колхозников. В плановом порядке. Или вот пример другого рода. Позавчера звонил Григорьев — директор Березовского совхоза. Он по другому делу звонил, но я спросил и про частных коров. Он заявил, что в последние годы коров у рабочих стало в полтора раза больше. Понимаете? Нам надо разобраться в причинах этого явления: почему тут так, а там иначе?

У Павлова назревал план действий: надо самому побывать и в Березовском совхозе, и в колхозах, чтобы лучше понять, что же происходит в частном секторе и как управлять этим процессом. И одновременно, конечно, продолжать поиски путей увеличения производства животноводческой продукции в общественном хозяйстве. Скоро совещание актива, и эта поездка будет очень кстати.

Договорились, что Павлов на два дня уезжает в районы, а Гребенкин организует подготовку необходимых материалов.

— А теперь чай пить! — пригласил Павлов.

Проводив Гребенкина, он тут же позвонил в Березовский совхоз Григорьеву, чтобы предупредить его о своем приезде.

Не удержался, спросил: действительно ли у них поголовье коров личной собственности выросло в полтора раза?

— Не меньше! — подтвердил Григорьев. И в свою очередь спросил: — А это как — плохо или хорошо? Как начальство на это смотрит?

Павлов уклонился от прямого ответа, но попросил Григорьева сделать подсчеты: сколько примерно продукции производят частники, куда она расходуется.

Потом Павлов звонил еще в некоторые районы, при этом узнал, что особенно резко снизилось поголовье индивидуального скота в колхозе «Путь к коммунизму».

«Там же живет Варвара Петровна! — вспомнил Павлов. — И с ней можно потолковать…»

Так определился маршрут: к Варваре Петровне, там же встретиться с председателем колхоза, затем к Григорьеву, оттуда к Соколову в колхоз «Сибиряк», а затем к Коршуну.