Далёкие, но нашенские

Не знаю волею каких судеб, в самом начале 80-х годов меня ввели в состав президиума общества «Родина» – была в советское время такая организация, поддерживавшая культурные связи с соотечественниками за рубежом. Их немало.

В самом начале ХХ века только в Канаду ежегодно эмигрировало по 100 000 человек – коренных русаков-духоборов, которым Лев Толстой помогал таким образом избежать нескончаемых религиозных преследований и всяческой дискриминации для их детей.

После 1917 года хлынула волна дворянства, офицерства, казачества, буржуазии, духовенства, а также состоятельной части интеллигенции и всякого рода махинаторов, которых совершенно не устраивал один из основных принципов государства рабочих и

крестьян: кто не работает, тот не ест.

Следующая волна – харбинцы. До конфликта на КВЖД Харбин был русским городом даже с собственным оперным театром. Но когда он оказался отрезанным от России, и был оккупирован японцами, русских стали всеми силами из него выдавливать. Способами чисто японскими. Например, приходили каждое утро и спрашивали: «Вы ещё не уехали?» Приёмы выдавливания были такими, до которых русский ум никогда не додумается – они описаны в мемуарах многих харбинцев. Куда им было податься? Большинство выехали в Австралию, Новую Зеландию, Гонконг, США. После разгрома Японии какое-то количество из оставшихся вернулись в СССР.

Свыше миллиона человек остались на Западе после войны. Основную часть невозвращенцев составляли разного рода предатели, от полицаев и бургомистров до служивших в немецкой армии или помогавших ей, участвовавших в кровавых карательных операциях – таких особенно много было среди украинских «западенцев», прибалтийских фашистов. Небольшая доля приходилась на браки, заключённые угнанными на принудительные работы в Германию. Жениться на русской считалось удачей.

Плюс еврейская эмиграция. Это тоже сотни тысяч.

Почти каждый год «Родина» посылала меня к зарубежным нашим братьям, чаще всего в англоязычные страны, где я мог тогда сносно общаться и с потомками эмигрантов, для части которых русский являл уже немало проблем. Рассказать обо всех людях с интереснейшими судьбами, с которыми приходилось встречаться в этих поездках, – написать целую книгу. Остановлюсь лишь на нескольких из них, ближе относящихся к тематике «ЛГ».

Первым в этом ряду стоит, конечно, Михаил Александрович Лермонтов . Много лет он был хранителем музея русской истории в городке Лейквуд (штат Нью-Джерси). В этом городке осели когда-то эмигрировавшие в США генералы и офицеры белой армии, привезшие с собой множество военных реликвий. Они и составили основную часть музейной экспозиции. Знамёна и боевые штандарты, военная форма знаменитых полков, образцы оружия и снаряжения плотно заполняли немаленький зал. На отдельных стендах были собраны материалы (книги, публикации, рисунки и фотографии), связанные с Лермонтовым.

Признаться, я ехал в Лейквуд не без опасений. Эмигранты, связанные с «Родиной», меня всячески отговаривали, уверяли, что советских там на порог не пускают, могут встретить довольно невежливо. Ничего подобного! Михаил Александрович водил меня по музею как радушный хозяин, рассказ его был крайне интересен, а о своём великом предке говорил так, что задел самые чувствительные места в душе и памяти. Я ещё со школьных лет увлекался всем, что написано Лермонтовым, знал наизусть много стихов, а прозу читал и перечитывал, горько сожалея, что не оставила ему судьба времени стать в ряд крупнейших русских прозаиков. Три десятилетия прошло с тех пор, а Михаил Александрович, как живой стоит перед внутренним взором. Такая в нём была интеллигентность, такое благородство...

После музея меня проводили на русское кладбище, где похоронены многие люди, вошедшие в нашу военную историю. Там тогда была и могила генерала Деникина . В постсоветское время его усиленно героизировали, останки с большими почестями перенесли на московское Донское кладбище. Как будто не было десятков тысяч мирных граждан, убитых и замученных деникинцами, кровопролитных боёв за возврат того, что возвратить невозможно. История переворачивает свои страницы только вперёд. Вопреки этому белые генералы, воевавшие на иностранные деньги, погубили сотни тысяч, если не миллионы русских людей на радость извечным врагам России. Их зверства во время Гражданской войны ужасали. Наше поколение об этом хорошо знало, поэтому питать какие-то добрые чувства к Деникину мы не могли. Я посетил его могилу просто как памятник истории.

Сейчас все лейквудские экспонаты переданы в московский Музей Вооружённых сил. Михаила Александровича Лермонтова уже нет.

Во Франции русским культурным центром была и остаётся библиотека имени Чернышевского. Приехав в Париж, я решил непременно в ней побывать.

Ради памяти деда, Николая Владимировича Касаткина. Во время Первой мировой войны он в составе Русского экспедиционного корпуса был направлен на помощь французским войскам. Пока шли военные действия, русских носили на руках. Многие из них сложили головы, закрывая оставленные французами позиции. Но после февральской революции Временное правительство бросило корпус на произвол судьбы. Среди солдат начались волнения, воевать они больше не хотели. Тогда-то во Франции проявились первые в истории концлагеря. Часть корпуса загнали в них, часть малыми группами рассредоточили по разным местам, оставив без средств к существованию. Дед как офицер получал две копейки в день. В 1920 году, когда появилась для этого возможность, он во главе сводного полка вернулся на Родину. Я что-то помнил из его рассказов, но по юношескому легкомыслию по-настоящему не расспрашивал. Литературы, кроме мемуаров маршала Р.Я. Малиновского, об Экспедиционном корпусе не попадалось. А тут такая возможность! Я был уверен, что в библиотеке имени Чернышевского что-нибудь да найду.

Меня и тут дружно отговаривали: не ходи! Это же гнездо белогвардейщины и диссидентов. Ещё с лестницы спустят. Наши там не бывают.

Но я пошёл. Был любезно встречен. Два слова «Литературная газета» открывали передо мной все двери.

К сожалению, материалов об Экспедиционном корпусе в библиотеке нашлось очень мало. Мне дали единственную имевшуюся книгу на эту тему, очень подробную, хорошо иллюстрированную. Но рассказывающую не о той бригаде корпуса, в которой служил мой дед – она прибыла во Францию через Балтийское море, – а о другой, плывшей из Владивостока вокруг Африки и через Средиземное море. Тем не менее милые библиотекарши сделали для меня ксерокопию книги, а я, походив между полками, получил представление о целом материке русской литературы, изданной за рубежом, и мне совершенно неизвестной. Сейчас это представляется странным, но в те времена даже художественных произведений эмигрантов для нас как бы и не существовало. Суровые были времена.

Стоит ещё рассказать о русских в Австралии. Они приезжали сюда с начала 20-го века, в основном из Америки и России. Интересный факт: именно в Австралии, в семье бежавшего из сибирской ссылки революционера родился выдающийся советский физик изобретатель лазера лауреат Нобелевской премии А.М. Прохоров. Многие русские здесь связаны общим прошлым – приехали из Харбина. Почти все друг друга прямо или косвенно знают. Австралия страна благополучная, люди живут там без особых трудностей. Страна молодая, не имеющая ни длинной истории, ни вековой культуры. Русские стараются не растерять культуру собственную, хранят национальные традиции. Издано несколько сборников воспоминаний о жизни в Харбине. При православных церквях, являющихся и культурными центрами, работают самодеятельные хоры, танцевальные и драматические коллективы. Надо видеть, с какой гордостью относятся к родной культуре их участники, от пожилых до самых юных.

В городах, где есть русские колонии, работают воскресные школы, где дети изучают родной язык и родную литературу. Издаются журнал «Австралиада» , газета на русском языке, есть пишущие на русском писатели и поэты. Одна из них, Наталья Мельникова попросила меня помочь ей издать в СССР свои стихи.

– Зачем вам это? – спрашиваю. – Ведь здесь никаких проблем с изданием нет.

– Ну, что вы, – отвечала Наталья, – разве можно сравнить книгу, вышедшую в Австралии, с вышедшей в Советском Союзе.

Я взял у неё рукопись, передал в издательство «Советский писатель», которое без проволочек выпустило её в свет. Это было в 1989 году, уже в другие времена.

Общество «Родина» всегда включало в свои делегации, направляемые за рубеж, хороших артистов. Артистическую часть нашей группы представляла Эдита Пьеха. В Австралии её прекрасно знали, концерты проходили при полных залах, где к «старой» эмиграции присоединялась и новая, выехавшая по израильским визам, а затем рассеявшаяся по всему свету. Эдита Станиславовна выступала во всём блеске своего таланта, успех имела оглушительный, бисировала, пока хватало сил. Во всей Австралии не было никого, кто мог бы с ней сравниться. Это наполняло русских слушателей особым чувством превосходства: мол, знай наших!

Надо сказать, что чувство превосходства над населением приютивших их стран было органически присуще эмигрантам и из России, и из СССР. В США в той среде, в которой они жили, люди книг, кроме ширпотребовской дешёвки, не читали, культурой были не затронуты, не знали ни истории, ни географии, понятие духовные запросы для них не существовало. Молодой человек, закончивший 11-летнюю школу (кроме элитных), имел знания в объёме советских четырёх начальных классов. На Брайтон-бич, где сгруппировалась еврейская эмиграция и где говорили только по-русски, ходил тогда анекдот: хозяйка магазина кричит уже освоившему язык сыну: «Моня, выйди, местные пришли!» В одном слове столько выражено!

Эмигрантская среда очень пёстрая, но в главном она тогда чётко делилась на две части: просоветскую и антисоветскую. Существовали общества дружбы с СССР, издавались просоветские газеты. В США одной из них был «Русский голос» во главе с Павлом Ветровым. Способный журналист, эрудит, он глубоко изучил страну, куда выехал вместе с женой-еврейкой, очень интересно об Америке и об американцах рассказывал, а однажды решил и показать. Как когда-то Ильф и Петров, мы проехали с ним на машине через всю Америку, прикоснулись к жизни в провинции, ничего общего с жизнью в Нью-Йорке не имеющей. Его самоотверженная работа была вознаграждена: Павел вернулся на Родину.

Из множества зарубежных встреч выделю ещё одну – со скульптором Эрнстом Неизвестным . Мы были знакомы с ним с середины 70-х, когда я работал в Московском горкоме партии. Однажды, вернувшись с заседания политбюро, Виктор Васильевич Гришин дал мне поручение съездить к Неизвестному и посмотреть его проект памятника Хрущёву, сделанный по заказу родственников. «Говорят, такой памятник ставить нельзя. Неужто в самом деле?»

Мастерская Неизвестного, прославившегося после полёта Гагарина скульптурой «Покорители космоса», находилась в роскошном старинном доме возле радиальной станции метро «Проспект Мира». Едва я вошёл, Эрнст позвал своего помощника и послал его в магазин, вынув при этом из кармана толстенную пачку 25-рублёвок. Если он хотел произвести впечатление, то достиг своей цели: ни я, ни мои товарищи таких денег отродясь в руках не держали.

Хозяин показал мне модель памятника, который вызвал у кого-то из руководства

такую негативную реакцию. Он был составлен из двух частей белого и чёрного гранита. Наверху в круглом вырезе блестела отполированной латунью голова Никиты Сергеевича.

– Я таким образом передал отношение к нему: он оставил по себе и хорошую, и плохую память. А человек-то был незаурядный.

Сам Неизвестный от Хрущёва натерпелся. Во время знаменитого визита на художественную выставку работа скульптора ему сильно не понравилась, что и было выражено в самых нелицеприятных выражениях. За чем последовало множество творческих и житейских неприятностей.

В большой мастерской было на что посмотреть. Эрнст с удовольствием показывал свои работы – заказов у него не убывало. Рассказывал, что уже много лет трудится над сложнейшей философской композицией «Древо жизни». Он, между прочим, не только воевал, но и учился на философском факультете.

Вернувшись, я рассказал Виктору Васильевичу о том, что увидел. Через некоторое время памятник был изготовлен и установлен на Новодевичьем кладбище, на десятилетия став главной его достопримечательностью.

Потом мы не раз встречались с Неизвестным на разных мероприятиях, в театрах. Он неизменно подходил, мы перекидывались парой приветливых слов. Через некоторое время Эрнст по еврейской эмиграции оказался в США, и контакты прекратились.

В один из приездов туда у меня появилась возможность их возобновить. Встретились снова в мастерской, где на этот раз «Древо жизни» было уже в законченном виде. Эрнст усадил меня за стол, достал из холодильника литровую бутылку водки, за которой мы и проговорили несколько часов. У меня сохранилась диктофонная запись его рассказа о жизни в Америке, который ни в коем случае не предназначался для публикации: человеку просто надо было излиться. Если бы он написал или продиктовал когда-нибудь книгу о своей яркой жизни, уверен, что это был бы интереснейший документ.

Мощная база «Литературной газеты» позволила предпринять уникальное по тем временам начинание. Была создана общественная организация под названием Культурно-исторический центр «Российское зарубежье». Центр ставил пред собой задачу всестороннего изучения истории отечественной эмиграции, ознакомления людей в СССР с культурным и духовным богатством, которое было создано и накоплено в разных странах выходцами из России. Планировалось издавать журнал «Вестник Российского зарубежья». В редакции нашлись сотрудники, с удовольствием включившиеся в становление Центра. Очень ободрял дружный отклик десятков эмигрантов. В редакцию, которая и стала его стартовой площадкой, начали приходить посылки и бандероли с книгами, журналами, рукописями, даже видеокассетами. Отмечу, что немалую долю почты составляли издания монархистов.

Посол в Великобритании Леонид Митрофанович Замятин предложил провести в Москве выставку работ художника Леонида Пастернака. Он эмигрировал в 1921 году, более 20 лет прожил в Англии, где создал свои самые известные полотна и в 1945 году умер. В СССР они никогда не выставлялись. Готовя его московский вернисаж, мы на практике убедились, какое это хлопотное дело. Но и какое благодарное. Надо низко поклониться Л.М. Замятину, взявшему на себя подготовку выставки и отправку её в

Москву. Мы же столкнулись с проблемами, о которых в силу неопытности даже не подозревали. Например, страховка. Хорошо, что «ЛГ» имела на счету столько, что этого расхода и не заметила. Или выставочный зал. Мы полагали, что такую экспозицию будут наперебой приглашать все имеющиеся в Москве. Как бы не так! Оказалось, что там всё расписано на годы вперёд и ни для кого никаких исключений вроде бы не делают. Хорошо, что нет таких крепостей, которые не взяли бы большевики. Помог наш верный друг зампред Мосгорисполкома, курировавший культуру, Игорь Борисович Бугаев. Для пастернаковских работ предоставили обширное фойе кинотеатра «Зарядье», где все они просторно разместились. Открытие выставки прошло с большой помпой, присутствовали многие знаменитости, включая Замятина, была прекрасная обильная пресса. Перед москвичами предстала богатая панорама творчества талантливого художника, о котором прежде мало кто слышал. Народ шёл все дни работы выставки. Ведь то было первое в истории появление перед советской публикой художника-эмигранта.

На этой прекрасной ноте работа «Российского зарубежья» прервалась. Мне пришлось уйти из «Литгазеты», и Центр, лишённый её поддержки, постепенно угас. Но его появление было требованием жизни, и вскоре возник новый, успешно существующий на Таганке и поныне. Однако же не надо забывать: «Литературная газета» была в этом деле первой.