Если самолет не летит, он падает

Позвольте мне, читатель, ненадолго отойти от описания разных сторон жизни «Литературной газеты» и порассуждать в меру своего разумения о действии законов природы и законов истории.

Каждый выпускник советской школы знает о непреложности закона всемирного тяготения. Согласно этому закону любое тело, находящееся над землёй, обязательно на неё упадёт. (Прошу прощения за примитивность изложения: в принципе-то я закон знаю, но дальше этого мои знания физики не простираются). А почему же не падает летящий над землёй самолёт? Почему? Потому что он летит. И коли не летит, то падает – согласно вышеуказанному закону. Если уподобить Советский Союз самолёту, то всё время, пока он находился в стремительном, потом равномерном, а потом в планирующем полёте, даже на этом излёте, мы хоть и ворчали на разные нехватки и недостатки, но жили спокойно, уверенными в своём завтрашнем дне, в том, что уж наши дети и внуки обязательно будут иметь то, чего мы сами недополучили. Мы знали, что у нас никогда не будет голода, безработицы, беспризорных детей, никто не лишит нас бесплатного жилья, здравоохранения, включая самые сложные операции, любого образования, возможности развивать свои способности в избранной сфере человеческой деятельности. Естественными были бесплатные профилактории для рабочих, почти бесплатные транспорт, почта, детские сады и ясли, пионерские лагеря, пансионаты, дома отдыха, санатории, туристические поездки. Горячее питание на работе люди тоже получали за полцены. Билеты в театры и кино, на концерты, в музеи стоили в сотни и тысячи раз дешевле, чем теперь.

Возвращаясь в памяти к губительным для СССР годам, 1985-му и далее, я думаю. что если бы жизнь народа тогда хоть понемногу улучшалась, никакие горбачёвы и ельцины, никакое ЦРУ даже при поддержке всего мирового сионизма ничего бы не добились. Но вместо улучшения происходило неуклонное ухудшение. Причин тому много, как наших внутренних, объективных и субъективных, так и внешних – это тема капитального исследования, которое мне не по силам. Из внешних приведу лишь одну, доподлинно мне известную. Президент США лично уговорил нефтяных шейхов снизить мировые цены на нефть до 6 долларов за баррель. Это был такой удар по советской экономике, которого она не перенесла. Представьте себе, что было бы с двуглавым нынешним российским руководством, если бы с ним сыграли такую штуку.

Расскажу о том, что делала «Литгазета» перед лицом нахлынувших на страну тяжких проблем. Ими занималась вся редакция, но главным образом отдел экономики. Если бы директором в союзном Совмине был заведующий этим отделом Александр Ильич Агранович (Левиков), он бы не дал нашему народному хозяйству ни одного дня пребывать в застывшем состоянии. Его отдел неутомимо искал ростки нового, участвовал в серьёзных экспериментах, пропагандировал смелые идеи. Видя это, к газете тянулись многие светлые умы из экономистов и производственников. Затевалась дискуссия о месте инженера на производстве – в неё сразу вступали сотни людей. Подробно рассказывалось о новаторских начинаниях – их, проверив воочию, брали на вооружение десятки предприятий, НИИ и КБ.

Газета всеми доступными ей средствами убеждала: привычные методы управления народным хозяйством надо совершенствовать. В 30-е годы суровая мобилизационная форма экономики была единственно возможной. Стране для выживания требовалось преодолеть вековечное отставание, усугублённое первой мировой и гражданской войнами. Напомню слова Сталина, произнесённые на съезде партии в 1931 году: «Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в 10 лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». Задача была выполнена, что обеспечило и победу в Великой Отечественной войне, и восстановление за пять лет, причём только своими силами, всего, ею разрушенного. Но жизнь требовала дальнейшего движения вперёд. Как пелось в «Марше энтузиастов», «нам ли стоять на

месте»!

К сожалению, послесталинское руководство оказалось не готово к развитию как теории, так и практики социалистического строительства. Безумное новаторство Хрущёва привело к таким бедам, что надолго отбило охоту искать от добра добра. Экономика неуклонно росла, благосостояние людей тоже. Заглядывать дальше, чем на пятилетку вперёд, пытались Косыгин и небольшая группа его единомышленников. Однако брежневское руководство к выдвигавшимся проектам относилось с большой осторожностью. Намеченный пленум ЦК КПСС по развитию научно-технического прогресса всё откладывался и откладывался. Помню один анекдот того времени. Едут в поезде Сталин, Хрущёв и Брежнев. Вдруг остановка. Время идёт, поезд не двигается. Сталин приказывает: расстрелять машиниста. Расстреляли. Поезд стоит. Вскакивает Хрущёв: «Опять вы со своими репрессиями! Реабилитировать машиниста!» Поезд стоит. Тогда Брежнев говорит: «Не надоело вам спорить? Давайте задёрнем занавески и будем считать, что едем».

Но народ-то видел, что так далеко не уедешь. И тем более не выиграешь экономическое соревнование с капитализмом, который, как учил Ленин, можно победить только более высокой производительностью общественного труда. Отдел экономики настойчиво искал пути и способы решения этой задачи из задач, привлекая остро мыслящих авторитетных авторов. В его действующем активе были Валентин Распутин, Виктор Астафьев, Владимир Тендряков, Борис Можаев, Гавриил Троепольский, Борис Рябинин, Геннадий Лисичкин, Юрий Черниченко, Николай Петраков, Николай Шмелёв…

Из публицистов я всегда выделял Геннадия Степановича Лисичкина, который один из этой плеяды на личном опыте постигал ту

материю, о которой писал. Я знал его ещё со времени работы в «Московском комсомольце», где очерк о Лисичкине открыл новую рубрику в газете : «герои наших дней». Потом мы с Геной (я всегда так его называл, пусть так будет и в книге) подружились на всю оставшуюся жизнь.

Почему его сочли героем? Лисичкин окончил институт международных отношений и по прошествии небольшого срока службы в МИДе готовился занять завидную должность в Бельгии. И тут призыв партии к городским коммунистам: ехать поднимать село, используя свои знания, опыт, культуру. В середине 50-х, когда он прозвучал, сельское хозяйство оставалось в тяжёлом положении, а дать ему серьёзную материальную поддержку государство было ещё не в состоянии. Решено было поддержать хотя бы кадрами, тем более, что выходцев из деревни среди всех их категорий имелось множество.

Лисичкин – один из них, его детство прошло в Киржачском районе Ивановской области. Когда Гена отнёс в министерский партком своё заявление, его вызвал зам. министра Семёнов: не делайте этого, у нас вас ждёт совсем другое будущее. Гена стоял на своём. И в 24 года с женой и двумя крошечными дочурками отправился в Северный Казахстан поднимать лежавший на боку колхоз имени Ленина.

В массовое сознание прочно внедрено, что раззор в сельском хозяйстве СССР присущ ему органически как результат раскулачивания и коллективизации. Однако то, что я знаю о жизни села по семейной линии ( вся родня отца крестьяне), говорит совсем о другом. В 1939 году, когда мы были у дедушки с бабушкой в Сталинградской области, там царило такое изобилие, что надо

бы лучше, да некуда. Наше сельское хозяйство подорвала война. В западных и центральных областях, где побывали немцы, они оставили после себя выжженную пустыню. В Белоруссии уничтожили половину населения. Та же часть страны, которую не затронула оккупация, войною была полностью обескровлена. В 41-м на фронт были призваны все трудоспособные мужчины и многие молодые женщины, мобилизованы тракторы, автомашины, лошади. Те, кто остались, всю продукцию колхозов и совхозов отдавали, чтобы кормить армию, рабочий класс, городское население. Мой родственник в 13 лет стал за плуг. Работа и для ребят постарше непосильная, а что делать, если пахать больше некому? В Вязовке, родном селе моего отца, лошадей заменяли коровами. Себя обеспечивали с приусадебных участков, тяжелейшим трудом после рабочего дня в колхозе. Моя тётка, когда её мужа призвали на фронт, осталась с четырьмя детьми мал мала меньше. Не будь постоянной помощи колхоза, они все бы поумирали с голода. Да, тяжкие тяготы перенесло советское село в военные годы, а ведь прокормило страну. Вот кому бы памятник-то надо поставить, кормильцам нашим! Может быть, когда-нибудь, когда всех артистов и политиков увековечат, вспомнят и о них, о становом хребте России. Если, конечно, удастся ей, горемычной избавиться от не помнящих родства правителей, служащих кому угодно, только не своему народу.

Не люблю патетики, но иначе как служением народу и родине работу Лисичкина в казахских степях не назовёшь. За три года его колхоз стал передовым, получил республиканское Красное знамя. Гена – очень талантливый человек, причём активного таланта, несгибаемой воли и могучей энергии. Если в чём уверен, никому его не свернуть. Кричать на людей вообще не умеет, а вот убедить – это да. «Я быстро понял что предыдущие руководители колхоза из немцев-переселенцев умнее и грамотнее меня в своём деле, по-настоящему болеют за производство. У меня хватило ума просто их слушаться. Потому и справился», – рассказывал Лисичкин. Его и под суд отдавали, и из партии исключали. А он знай гнул своё.

Полученный опыт изложил в кандидатской диссертации «Колхозная экономика», которую защитил, уже поступив в аспирантуру академического Института экономики в Москве. Потом его послали изучать аграрный опыт Югославии. Лисичкин стал популярным экономистом, Аджубей пригласил его в «Известия». Но ненадолго – по известным обстоятельствам.

Зато Гена стал желанным автором «Литературной газеты» и даже её лауреатом (по какому-то совпадению именно в тот год, когда я пришёл в редакцию). В своих статьях он отстаивал право колхозов и совхозов вести дело не по единым для всех нормативам и срокам работ, а по здравому смыслу и хозяйственной выгоде. А всесоюзную известность получил, выпустив книгу «План и рынок», где доказывал жизненную необходимость их разумного сочетания. Я и мои друзья зачитывались ею, как детективным романом. Всё было впервые (разумеется, для нашего поколения), смело, прозорливо и до того актуально, что кровь вскипала в жилах. Но не у тех, кто принимает решения: реальных последствий книга не имела. Увы! А ведь она показывала, как действует закон стоимости. Со скольких гектаров надо собрать пшеницу, чтобы купить новое колесо трактора (это и сейчас никто считать не хочет, подрубая под корень осиротевших крестьян). И зачем тогда был нужен рынок: чтобы всё можно было просто продать и купить без всяких лимитов и разнарядок. Естественно, рынок по-лисичкински был совсем не тем бандитско-воровским базаром, что мы имеем сейчас. И существовать он был должен только вторым номером при плане, который переняли у СССР все цивилизованные страны мира. И который Россия отбросила вместе с цивилизацией.

Давая вволю развернуться внештатным авторам, Агранович и сам писал очень много. Его генеральной темой была демократизация управления производством. В своих статьях и проводимых дискуссиях он доказывал, что участие в управлении каждого члена коллектива полезно не только для дела, но в неменьшей степени для самих рабочих. «Власть влекла к себе людей издавна, сильная страсть,- писал Александр Ильич. – Управлять всем интересно, всем хочется. Выбор, риск решения, анализ информации, поиск единственного варианта… Убеждён, что страсть к управлению, наравне с другими страстями, глубоко сидит в людях, корнями уходит в саму природу человека. Иногда слышишь: «А мне плевать, как решат, так и решат». Не верю. Просто человека обошли, обидели, не считаются с ним, оттого и резкость тона, и показное безразличие. Два магнита, оба сильнодействующие, тянут к управлению – заложенный в нас интерес к игре и извечное стремление к справедливости. Когда решает кто-то за моей спиной, без меня и помимо меня, мне всегда кажется, что решение несправедливо, один обделён, другой получил незаслуженно много. Бывает, человек прав, думая так. А если и не прав – неудовольствие всё равно поселилось в душе. Личное участие в решении – гарантия справедливости.»

На примере нескольких заводов, прежде всего Калужского турбинного, газета год за годом показывала, как накапливается и развивается опыт передачи на само производство решения вопросов, которые прежде были прерогативой администрации. Эти материалы изучались по всей стране. К первопроходцам посылали делегации, перенимали то, что нравилось, вносили свои коррективы.

«Присмотритесь, – обращался к читателям Агранович, – Рядом с вами кто-то ищет и находит рациональное в демократических, гуманных правилах организации рабочего времени, при которых дисциплина вырастает на почве доверия. Кто-то утверждает новые способы подбора командиров производства, основанные на гласности, выборах, учёте общественного мнения. Кто-то сквозь плотную завесу неотложных производственных забот протягивает руку личности, создаёт в своём коллективе нравственно-психологический климат, исполненный добра и уважения… Не ждём одних лишь побед на трудной стезе социального экспериментирования. Многое обдумывается, проверяется тут впервые. Это – обращение к будущему, разведка боем, шаги за черту привычного».

Сейчас эти слова, как и все поиски способов демократизации управления производством 80-х годов ХХ века, могут вызвать разве что иронические усмешки. О чём вы говорите? На фоне теперешних рабской зависимости людей труда от хозяев под угрозой безработицы, их бесправия и нищеты вышесказанное выглядит прекраснодушными утопиями.

Я не утопист, а исторический оптимист. То есть твёрдо уверен, что история движется только в одном направлении – поступательном. А потому будущее за социализмом как новой, более прогрессивной общественно-политической формацией, пришедшей на смену капитализму, исчерпавшему свой потенциал. Старое всегда упорно сопротивляется новому, пытается удушить его в зародыше. Пример тому – реставрация феодализма после буржуазных революций в Европе. Но в конечном-то итоге победило новое, а феодализм по выражению классика марксизма отправился на мусорную свалку истории. Так будет и в борьбе социализма с капитализмом. Его общепризнанные успехи в Китае и Вьетнаме – веское тому подтверждение.

Социализм, конечно, возродится и у нас, причём, скорее, чем мы думаем. Не надо ждать возврата к его формам ХХ века. Движения назад история не допускает. Но социалистические принципы, стремление заменить капитализм с его волчьими законами обществом гуманным, подлинно демократическим, интеллектуальным, высоконравственным рано или поздно обязательно

восторжествуют. Вот увидите.

Темой, которой посвящена основная часть главы, конечно, не исчерпывается круг проблем, разрабатывавшихся отделомэкономики. Постоянно печатались статьи, посвящённые сельскому хозяйству. Горячий отклик вызывали выступления по экологии, которые готовил Михаил Подгородников. В 80-е годы экологическая обстановка в стране ещё не угрожала здоровью и жизни людей, хотя поблизости от крупных химических и ядерных объектов места были, что называется, гиблые. Всерьёз государство этим не занималось, экологическое бескультурье царило сверху донизу. Но проблемы проступали всё явственнее, и «Литгазета» не давала от них отмахиваться. Наиболее серьёзными были выступления в защиту Байкала и против поворота на юг сибирских рек.

С защитой Байкала наша, да и другие газеты, возопившие против строительства на озере целлюлозного комбината, увы, запоздали. Забили в набат, когда зловредный комбинат был почти построен. Чего добились? Серьёзного улучшения очистки стоков, отказа от дальнейшего его расширения. Когда-нибудь это всему цеху газетчиков

потомками зачтётся.

Проект поворота на юг сибирских рек, будь он осуществлён, я бы назвал государственным преступлением мирового масштаба. Но вот поди ж ты – руководителям Казахстана и среднеазиатских республик каким-то образом удалось провести его через все инстанции. И, конечно, нашлись маститые учёные, с умным видом обосновавшие огромную пользу для экономики этого кошмара с непредсказуемыми последствиями. В данном случае газетчики, и «ЛГ» в первом ряду, не опоздали. Уже и решения были заготовлены, оставалось только подписать. Однако пресса подняла такой шум, привлекла такие силы, что нашим южным братьям пришлось вспомнить русскую пословицу: «близок локоть, а не укусишь».