Такова редакционная жизнь

Рабочий день в редакции начинался в 10 часов. Первыми в здании появлялись работницы технических служб. Потом редакторат, секретариат, наиболее пунктуальные заведующие отделами – Прудков, Бонч-Бруевич, Рубинов. За ними подтягивались остальные. Летом из дачных поселков сотрудников привозили целыми десантами на автобусах.

Часам к 11–12 приезжал Чаковский. Первым делом он требовал к себе с докладом меня, выяснял, как идет номер, давал поручения, сообщал новости из Союза писателей. Тем временем являлись сами мастера прозы и поэзии. Частыми гостями были Анатолий Алексин, Цезарь Солодарь, Генрих Боровик, Анатолий Ананьев, Николай Доризо. По приезде в Москву всегда наносили визиты Чингиз Айтматов, ленинградцы Даниил Гранин, Анатолий Чепуров, Олег Шестинский, руководители республиканских писательских организаций. Основную массу посетителей составляли творцы, озабоченные скорейшим появлением в «ЛГ» рецензий на свои новые произведения. Книг и журнальных публикаций выходило ежемесячно множество, а номеров газеты всего четыре. Давили на главного какими только возможно способами.

Во всех редакционных кабинетах с утра кипела работа. Прохождение материалов от рукописи до готового номера требовало участия многих людей. Выяснялись возникавшие по ходу дела вопросы, действовала обязательная технологическая цепочка: вычитка, сверка, проверка цитат, цифр, названий, подбор иллюстраций, привлекательного заголовка. И сокращения в соответствии с отведенным статье местом на полосе. В день подписания номера в редакцию вызывали автора, чтобы согласовать с ним все, что проделали с его творением. Момент вызова был тонко рассчитан. Вид готовой полосы, на которой красовалась статья, оформленная, иллюстрированная, на большинство авторов действовал магически. Уже так хотелось скорее получить газету, которую статья, конечно, украсит, что издержки, возникшие по ходу дела, великодушно прощались.

Но случались и конфликтные ситуации, равно неприятные для обеих сторон. Из-за чего они возникали? В первой тетрадке в основном из-за того, что редакция не давала критикам и писателям расхваливать слабые книжки их друзей и приятелей, сводить на наших страницах личные и групповые счеты, затевать свары и скандалы. Если автор был именит либо входил в секретариат Союза писателей, отделам и даже заму не всегда удавалось его урезонить. Тогда шли к главному. С А.Б.Ч., зная его крутой нрав, уже не спорили. Как он скажет, так и будет.

Во второй тетрадке самым частым поводом для конфликта были сокращения. Тогда о компьютерном наборе мы и слыхом не слыхали, хотя за рубежом он уже вошел в норму. В наших типографиях текст отливался на линотипах в свинцовые строки, верстали полосы не на дисплее, а в стальных рамах. Это сейчас не умещающийся в заданный размер текст нажатием клавиши уменьшается до нужного масштаба. Верстальщики 80-х часть статьи, не входившую в раму, помещали за ее пределами. На оттиске, отправлявшемся в редакцию, можно было подсчитать, сколько именно строк оказались лишними, на журналистском жаргоне «какой у материала хвост».

Чтобы хвоста не осталось, требовалось соответствующее количество строк сократить. Ох, какая ж то была мука для автора! Ведь он над каждой из них думал, мучился. Но у редакции неотразимый аргумент: полоса не резиновая, растянуть ее за пределы верстальной рамы никто не в силах. Кроме того, только для внутреннего употребления существовал постулат: от сокращения любой материал выигрывает. Кроме собственного.

Опасаясь редакционного произвола, некоторые писатели и, в особенности, поэты на время прохождения их произведений проводили в редакции весь технологический цикл, являясь с утра как на работу и внимательно перечитывая свой текст на каждой стадии его продвижения. Андрей Вознесенский в таких случаях приезжал из Переделкина на такси (своей машины у него не было) прямо к 10 утра, а в день подписания номера сидел в типографии, пока не получал из ротационного цеха еще теплые, с невысохшей краской авторские экземпляры. «Знаю я вас, – говорил он, – чуть недоглядишь, и на месте самого важного для меня стихотворения появится какая-нибудь виньеточка». И был прав. В литературном нашем разделе вкусовщина и перестраховка наличествовали, как и обычай давать им волю потихоньку от авторов.

Поэтому и Евтушенко лично сопровождал свои публикации с таким же тщанием. Уж он-то на собственном опыте не раз убеждался, как в какой-то неуловимый момент из уже подписанной дежурным редактором полосы могло вылететь стихотворение, не понравившееся главному или знатоку поэзии из Главлита.

Тем из читателей, которым интересно, как именно поэты охраняли заветные строчки, расскажу про наш технологический процесс. После сдачи отделом отредактированного материала в секретариат его и там прочитывали, иногда вносили свои правки и засылали в набор. Верстальщики ставили его в вышеописанную стальную раму и делали оттиски, которые разносились по отделам, в секретариат и редакторат. Во всех редакционных кабинетах по стенам тянулись дубовые рейки с торчащими из них гвоздиками. На эти гвоздики для всеобщего обозрения и накалывались полосы. Правда, случались исключения. В редакции всегда находилось немало посетителей. Увидев критическую статью, кто-то из них мог, как тогда выражались, «стукнуть» критикуемому, и тот, естественно, начинал принимать все меры, чтобы критика в печати не появилась. Причем относилось это в одинаковой степени и к литераторам, и к разного рода администраторам, одинаково доставляя редакции множество лишних хлопот. Во избежание их полосы с такими материалами не вывешивались, а передавались прямо в руки работающим над ними сотрудникам. У А.Б.Ч., замов, в секретариате развешивались все 16 полос. Весь готовящийся номер был наглядно виден. Сразу проступали его недостатки: неудачные последовательность материалов или их сочетание, слабые заголовки и прочее. Большинство сотрудников в таких случаях спешили высказать свои замечания. Авторы, в свою очередь, вносили свои улучшения и уточнения, проверка устраняла фактические неточности, корректура бдила над грамматикой.

Наконец, к середине понедельника полосы обретали окончательный вид и выносились на суд главного редактора. Свои замечания он обычно высказывал в форме вопросов. Если ответы его удовлетворяли или успокаивали, тем дело и кончалось. Если нет, А.Б.Ч. советовался с Верченко, зав. отделом культуры ЦК Шауро. Подчас возникали проблемы, которые требовалось решать здесь и сейчас. График выпуска номера столь же императивен, как железнодорожное расписание. Любая задержка грозила опозданием сдачи номера в типографию. А у ее ворот уже стоит вереница машин, готовых везти тираж и матрицы для дальних типографий на почтамты, вокзалы, аэропорты, где ни поезда, ни самолеты ждать не будут. Приходилось проявлять чудеса изобретательности, оперативности да и, что скрывать, изворотливости. Мы работали практически без опозданий.

Но даже если номер шел спокойно, последние часы перед подписанием его в печать проходили в какой-то совершенно особой атмосфере. Чаковский, а потом и я приобретали никакому объяснению не поддающуюся, возникающую только в это время интуицию. Ни с того, ни с сего подходили к какой-нибудь из шестнадцати развешенных по стенам полос и упирались взглядом именно в то место, где затаилась проскользнувшая через все инстанции контроля ошибка либо опечатка. Что нас толкало к ней? Мистика какая-то.

Культура печатной продукции была в то время чрезвычайно высока, фактические ошибки, опечатки вызывали поток читательских писем, издевательских телефонных звонков, вся редакция ходила, как оплеванная, а газета в следующем номере непременно, скрепя сердце, давала унизительную поправку. В других печатных органах издавались грозные приказы, принимались строгие меры «по недопущению в дальнейшем», виновников, бывало, тут же увольняли. Моя газетная практика многократно убеждала: чем строже борешься с ошибками, тем они неизбежнее. Никогда не забуду, как сразу после назначения замом в «Московском комсомольце» в первом же номере, который я подписывал, прошла опечатка в заголовке. Представляете, с каким тщанием читал, да нет, вылизывал я следующий номер. И на тебе! Он вышел с перевернутым вверх ногами фото. Старый газетный волк редактор «Вечерней Москвы» С.Д. Индурский вообще считал, что пока будут газеты, будут и ошибки в них. Короче, мы в таких случаях редакцию на усиленный режим несения службы не переводили, лишь просили всех быть внимательнее. Ошибки, конечно, случались, не чаще одного-двух раз в год.

Выше я употребил слово «матрица» в том значении, в каком оно современному читателю совершенно непонятно. А до перехода на компьютерный способ полиграфического производства означало оно вот что. После подписания дежурным редактором полосы в печать на раму с набором клали особый вид картона, помещали под пресс и получали точную копию полосы – матрицу. Только буквы на ней были не выпуклыми, как в наборе, а вдавленными в картон. Затем она попадала к стереотиперам, которые на своих станках делали с нее стереотип – полукруглую отливку из типографского сплава под названием гарт, где буквы принимали свой нормальный вид. Металлические стереотипы закрепляли на валах ротационной печатной машины, которая и печатала газету.

Выпуск каждого номера всегда небольшое, но событие. К этому моменту в кабинете дежурного редактора собиралась вся бригада, которая над ним трудилась. В соседних кабинетах сидели в ожидании наиболее нетерпеливые авторы печатаемых статей, сотрудники, которые их редактировали. Наконец, распахивается дверь, и на пороге появляются торжественные, при галстуках наш выпускающий Борис Александрович Фуров и директор типографии Владимир Сергеевич Святский. На согнутой руке у каждого кипа только что сошедших с ротации пробных экземпляров газеты. Их расхватывают вмиг. Однако же торжество торжеством, а дело делом. Все придирчиво рассматривают полосу за полосой, что-то вроде коллективного ОТК. На этот раз смотрят, хорошо ли легла краска, как пропечатались иллюстрации. Дежурный редактор пишет, где что надо улучшить (на типографском языке – приправить) и размашисто выводит на белом поле первой полосы: «в свет». Вскоре здание, где мы сидим, вздрагивает: начала набирать обороты ротация. Пошла, родимая! Полетел к читателям свежий номер!

Летел он и в прямом смысле. В Алма-Ате, Баку, Ворошиловграде, Горьком, Донецке, Днепропетровске, Иркутске, Казани, Киеве,

Кишиневе, Красноярске, Куйбышеве, Ленинграде, Минске, Новосибирске, Риге, Ростове на Дону, Свердловске, Харькове, Целинограде с наших матриц «ЛГ» печатали местные типографии. Страна получала ее почти одновременно с Москвой. Но какая четкость и слаженность в работе для этого требовались!

Газета – это то, ради чего существовала редакция, что определяло ее бытие. Но кроме производства, была еще и повседневная житейская проза. Как все люди, сотрудники были отягощены семейными заботами, порой довольно сложными взаимоотношениями с коллегами и начальством, и уж конечно никто не хотел отрешаться от тех радостей жизни, без которых творческий коллектив и представить невозможно.

Часов до четырех - пяти народ трудился с напряжением и полной отдачей. Зато остаток дня многие посвящали расслаблению — естественно, чтобы снять напряжение. Как мы расслабляемся, всем известно. Журналисты тут всегда были в первых рядах. Поводов то сколько! Московские авторы, во всяком случае те, кого в редакции держали за приличных людей, считали само собой разумеющимся хорошо отметить свою публикацию в приятном обществе отдела, который способствовал ее выходу в свет. Со всей страны к нам непрерывно приезжали гости: писатели, критики, ученые, педагоги, социологи, собственные корреспонденты, разного рода знаменитости, непризнанные таланты и признанные чудаки... А как издревле повелось, приезжали не с пустыми руками, привозили местные напитки и деликатесы – не прогонять же гостей. При штате в двести человек практически ежедневно у кого-то случался день рождения. И праздники – это святое. Так что многие окна редакции светились допоздна. Никто ничему не препятствовал, только работники небольшого административного штата деликатно присматривали, чтобы гости и принимающая сторона не выходили за рамки приличий.

Время от времени возникали внутриредационные романы. Самый громкий был у Сырокомского. В результате сотрудница первой тетрадки Ира Млечина стала его женой, а ее сын Леня приемным сыном.

Руководство газеты традиционно стояло от такого рода проблем в стороне, предоставляя их общественным организациям – партийной, профсоюзной и комсомольской. В партбюро выбирали людей уважаемых, умудренных жизненным опытом, не склонных к крайностям. И в качестве перчика, чтоб не дремали, вводили кого-нибудь из редакционных возмутителей спокойствия. Секретарем партбюро неизменно, сколько я помню, был Олег Николаевич Прудков, сочетавший в себе широту взглядов с твердыми нравственными принципами и высочайшей ответственностью. Сколько раз райком партии пенял нам за выходившую из всех существующих норм его несменяемость, а Прудкова избирали вновь и вновь. «У нас лучшей кандидатуры просто нет», – отвечал на райкомовские претензии А.Б.Ч.

Не боясь преувеличения, скажу, что партийная организация являлась прочным фундаментом редакции, состоявшей из очень разных людей, от высокоморальных до весьма распущенных в своем поведении. На их выходки смотрели сквозь пальцы, поскольку подобное позволяли себе ценные для газеты кадры. Что было правилом и в Союзе писателей, коль скоро касалось талантливых людей.

Я считаю, что в каждом человеке заложено и лучшее, и худшее. Что проявится, зависит от среды, от принятых в ней норм. Попадет в здоровую обстановку, и сам будет вести себя соответственно. И наоборот. Наша партийная организация, в первую очередь партбюро, оберегали такую важную субстанцию, как моральный климат. Для большинства у нас жить по правилам социалистического общежития было естественным, а склонное ко всяческим отклонениям меньшинство просто боялось проявлять свои негативные качества. Знало, что терпеть это в редакции не станут: скатертью дорога в какой-нибудь другой коллектив, живущий по другим правилам. Думаю, что не будь этого климата, газета не смогла бы завоевать своего общепризнанного места в духовной жизни советского общества.

Олега Николаевича давно нет с нами, вакханалия после контрреволюции 1991 года укоротила его жизнь. Но пока живы те, кто с ним работал, Прудков останется в доброй памяти. Невозможно подсчитать, сколько он погасил конфликтов, скольким помог выбраться из трудной ситуации. Партийную работу вел в мягкой форме, но твердой рукой, решения всесторонне обдумывал, требовал с коммунистов строго, никого при этом не обижая. Настоящий русский интеллигент.

Во главе профсоюзного комитета тоже бессменно стоял Владимир Владимирович Бонч-Бруевич, потомок известного революционера, соратника Ленина. Профком занимался всем многообразием бытовых сторон жизни редакции и житейских нужд сотрудников: обеспечивал путевками в санатории, дома отдыха, пионерские лагеря, детские сады, следил за работой столовой и буфета, чтобы пища была вкусной и недорогой, за порядком в нашей сухумской здравнице, устраивал выездную торговлю дефицитными промтоварами, добывал автомашины, контролировал соблюдение трудового законодательства, распределял выделенные Моссоветом квартиры и прочие материальные блага. В этот орган старались выбирать людей, обладающих пробивными способностями, придирчивых и дотошных, а, главное, справедливых. Бонч-Бруевич все эти качества имел, а сверх того отличался неутомимостью в общественных делах, пунктуальностью. Профком под его руководством постоянно добивался для коллектива чего-то еще, конкретного и осязаемого.

Вмешаться в профсоюзные дела мне пришлось лишь однажды. Министерство торговли РСФСР ежегодно выделяло «ЛГ» машины для сотрудников. Письма в министерство на предмет их получения подписывал я. По прошествии нескольких лет обнаружилось, что покупают машины одни и те же люди. Откуда у них такие деньги? Зарабатывали у нас хорошо, это верно. Я, например, по сравнению с прежней зарплатой в горкоме партии стал получать почти вдвое больше. «Золотые перья», да и менее именитые журналисты постоянно выпускали книги, что с лихвой давало средства на любую машину. Но как раз они-то склонности к владению личным транспортом не имели. Выяснилось, что наши автовладельцы, частью собрав, частью одолжив деньги на первый автомобиль, через два-три года его перепродавали. В условиях дефицита получали за него столько, что хватало и на новый, и еще оставалось. Если бы этот тихий бизнес получил огласку, репутация газеты, беспощадно боровшейся с подобными махинациями, могла серьезно пострадать. Мы его прекратили.

Комсомольская организация у нас была небольшая, так как люди в редакции работали десятилетиями, творческие вакансии возникали крайне редко и то в силу естественных причин, как правило. Молодежь превалировала в технических и вспомогательных отделах. Ей требовалась помощь в продвижении, в повышении творческого потенциала, в жизненном обустройстве. Всем этим комитет ВЛКСМ и занимался.

Неизменной популярностью пользовалась касса взаимопомощи. За годы своего существования касса накопила солидный оборотный капитал. В случае нужды литгазетовцы без проволочек и тем более процентов получали потребную сумму.