«Комвос»

Так в редакции называли отдел коммунистического воспитания, объединявший большинство «золотых перьев» газеты. Евгений Богат, Александр Борин, Аркадий Ваксберг, Нелли Логинова, Юрий Щекочихин, – их читатели, уверен, помнят и поныне. Основу этой славной команды собрал первый заведующий отделом прекрасный публицист Владимир Кокашинский, которого коллеги поминали добрым словом многие годы после кончины.

Аркадий Ваксберг

Юрий Щекочихин

Александр Борин

Само название отдела говорило о его предназначении. Люди, совершившие Великую Октябрьскую социалистическую революцию, главной целью видели воспитание нового человека, избавленного от застарелых язв и пороков эксплуататорского общества. Им виделось, что в новом обществе, пришедшем на смену миру насилья и рабов, люди, сбросив тысячелетний гнёт кучки богачей и их прислужников, станут высоконравственными, культурными и образованными, получат неограниченные возможности для всестороннего развития своих способностей.

За годы Советской власти выросло не одно поколение, родившееся и воспитанное при социализме. Для них его основные принципы – ставить общественное прежде личного, неустанно стремиться к знаниям, быть коллективистом и интернационалистом, жить по правилам морали, любить свою Родину и быть готовым её защищать – стали естественными и не подвергавшимися сомнению. Но, увы, не для всех. Существовал криминальный мир, существовали передающиеся от родителей детям традиции своекорыстия, личного обогащения любыми средствами, сохранялся постоянный процент антиобщественных элементов, а по национальным окраинам целые слои жили по стародавним законам, чуждым социалистическим преобразованиям. Академик Страхов уже после свержения Советской власти говорил, что в области воспитания коммунисты поставили перед собой слишком трудную задачу. Ибо всё, что противостояло их планам, гнездилось в человеческом сознании, а главное, в подсознании, на генетическом уровне ещё с первобытного общества. 70 лет для такой переделки – слишком малый срок.

Насчёт могучей силы генетической наследственности академик, конечно, прав, на то он и академик. Но и Страхов не отрицал безусловных достижений коммунистического воспитания. Достаточно вспомнить и низко поклониться его памяти поколение рождения 20-х годов, которое называли сталинской молодёжью, и которое своим бесстрашием, самопожертвованием в боях предопределило нашу победу над фашизмом. Лучшие погибают первыми, оно почти всё с кровавых не вернулося полей. Огромный и тоже невосполнимый урон понесла ВКП(б): три миллиона коммунистов. Это главная наша потеря и главная скрытая победа наших врагов на западе. Но и мы, родившиеся в 30-х, в массе готовы были взять на свои плечи и взяли, когда повзрослели, ответственность за судьбы страны и народа. Те, кто работал и на великих стройках, и на рядовых предприятиях, в колхозах, совхозах, делал научные открытия, оберегал страну, служа в армии и на флоте, достигал вершин в медицине, искусстве, педагогике, спорте. Те, на ком, начиная с 70-х, в стране всё держалось и сейчас ещё держится, пока её не совсем ещё разворовали и предали заклятым друзьям.

Мой школьный друг Рональд Анохин, прослуживший долгие годы на торпедных катерах и атомных подлодках, так написал о нас: «Пусть Зимний мы не штурмовали, с Будённым контру не рубали, застенков Берии не знали и приступом Берлин не брали, всё ж мы с тобой – сыны войны – добро вершили для страны».

Но так получилось, что шестидесятниками стали называть лишь малую часть нашего поколения – «детей ХХ съезда», с которого началось разрушение великой державы. То есть несколько тысяч интеллигентов, в основном – потомков тех, кто пострадал при руссификации в 30-е годы руководящих органов СССР. Вроде бы проповедовавших любовь к Родине враждебным словом отрицанья. Но, как пел Высоцкий, «нет ребята, всё не так, всё не так, ребята!» Они, кто сам того не ведая, а кто по злому умыслу стали запалом тщательно замаскированного до поры до времени взрывного устройства, разрушившего нашу великую страну. К этой болезненной теме я ещё буду не раз обращаться.

А пока вернёмся к отделу коммунистического воспитания. В каждом человеке – это знают все – заложено и плохое, и хорошее. Если окружающая обстановка такова, что востребовано и поощряется хорошее, а плохое осуждается и преследуется, люди вольно или невольно открывают свои лучшие стороны. Если наоборот – оглянитесь вокруг… Хорошее ещё теплится в людях, а у старшего поколения оно негасимо, но торжествует-то порок.

Наши редакционные борцы за коммунистическое воспитание немало сил положили на возвеличивание добра и бичевание зла. Возвеличиванием занимались Евгений Михайлович Богат, частично Неля Логинова и Лида Графова.

Евгений Михайлович был воплощением интеллигентности. Тому, кто знает, что это такое, данного определения достаточно. В своих книгах, которые не читавшим их очень советую прочесть (дабы преодолеть сегодняшний вакуум литературы тонких, возвышающих человека чувств и кристальной нравственности) он разрабатывал дивные темы. Под обложкой томика «Что движет солнце и светила», например, собраны письма о своей любви выдающихся людей с древности до наших дней с авторскими комментариями, посвященными им и их времени. Это Петрарка, Дидро, Стендаль, Байрон, Вольтер, Шиллер, Бетховен, Пушкин, Вяземский, Грибоедов, Чаадаев, Тургенев, Белинский, Чернышевский, Маркс, Грановский, Дзержинский, Николай Островский, Чкалов, Экзюпери, Цветаева…

Любимым предметом газетных очерков Богата было возвышенное. Вот как он о нём писал: «Поговорим о чём-нибудь весёлом и возвышенном, о чём-нибудь лёгком, как перо, и ярком, как листва, освещённая солнцем. О том, что возвышает душу и согревает сердце. И не будем бояться, что сочтут нас старомодными и сентиментальными. Бояться будем неискренности и фальши – именно они сопутствуют часто повествованиям о возвышенном».

В разработке этой тематики Богат был одиночкой, его произведения работники секретариата, очерствевшие в постоянных схватках с отделами, не жаловали. Меня же каждая публикация Евгения Михайловича радовала, и я по мере сил содействовал их продвижению на полосы.

Мастер высокого класса, он в совершенстве владел всеми газетными жанрами, в том числе и наиболее популярным жанром судебных очерков. Но судебные очерки умели писать и другие, а вот то, что составляло главное в его творчестве, – он один. Когда того хотел автор, его строки вызывали то гнев, то сочувствие, то жалость, а главное – вызывали у читателей, выражаясь популярными тогда словами Маяковского, желание «делать хорошо и не делать плохо». Сейчас таких перьев в российской журналистике нет. Как нет и самой журналистики, примыкавшей к художественному слову. Она кончилась, по мнению президента факультета журналистики МГУ Я.Н. Засурского, вместе с ХХ веком. А по-моему даже раньше, – с ликвидацией советской печати. Восстановится ли? Я оптимист. Пройдёт отведённое историей время, и её спираль вернёт всё лучшее из накопленного людьми опыта. Без этой закономерности развитие человечества остановилось бы.

Неля Логинова, наиболее близкий по духу Богату человек, – натура глубокая, увлекающаяся, с необозримым кругом интересов, больше всего писала о школе, воспитании, педагогике. Она печаталась реже коллег, подолгу изучая каждую тему, за которую бралась. Но когда сдавала свою статью, в ней не надо было поправлять ни слова, ни запятой – само совершенство. Природный дар. Так она писала и в «Московском комсомольце», где начинала: ни прибавить, ни убавить, сразу ставь на полосу. Очерки и статьи авторов такого класса надо бы собрать как методическое пособие для факультетов журналистики: учитесь, ребята, на лучших образцах.

Логиновские статьи, если их собрать, – почти энциклопедическая картина советского народного образования со всеми его героями и антигероями, выдающимися достижениями и вечными проблемами. Неля обладала редким умением находить незаурядных людей вроде великого педагога Аминошвили, рассказать о них так, что самая заурядная училка что-то да брала из их опыта. И заставляла всерьёз задуматься над тем, как справиться с болячками обычных школ.

Были у неё и находки совсем другого рода, о которых нигде не прочтёшь. Неля привела в редакцию из «Комсомольской правды», где им не удавалось развернуться, двух Юриев – Роста и Щекочихина – и Лиду Графову. Над Щекочихиным шефствовала, учила его азам и тонкостям журналистского ремесла. «Он тогда писал в стиле: шёл дождь и я за интервью, – со свойственной ей прямотой вспоминала Неля. – И очень длинно. Скольких трудов стоило научить писать короче». Читая потом щекочихинские материалы, вряд ли кто мог поверить, что такое было.

Юрий пришёл к нам в редакцию со своей темой – жизнь подростков. Писал о том, сколь сложен и исполнен опасностями сбиться с пути их неизвестный взрослым мир. Первым исследовал только зарождавшееся тогда движение футбольных фанатов. Рассказывал о том, как возникает в среде несовершеннолетних преступность. И в каждом материале взывал к взрослым: обратите внимание на этих ребят, преодолейте их отчуждение, проникнитесь их проблемами. Пока не поздно.

Из написанного им позднее я бы выделил два провидческих материала: «Лев готовится к прыжку» и «Лев прыгнул». Это были

беседы с авторитетным специалистом уголовного розыска А.И. Гуровым. Они предупреждали общество: горбачёвская перестройка катастрофически усилила криминал, мафия, о которой мы знали только по зарубежным фильмам, стала реальностью и у нас. Повсюду возникли и быстро набирают силу организованные преступные группировки. К 1989-му, году публикации второй беседы, их число достигло 200. В конце 60-х они беспрепятственно действовали в Узбекистане, в 70-х быстро развивались на юге России, на Украине и в Молдавии, присосавшись к теневой экономике, сросшейся с местной милицией, а иногда и с властью. В центре криминал осмелел в конце 80-х. Уже возникли подольская, люберецкая, орехово-зуевская и другие мощные банды. Газета призывала к борьбе с мафиози, пока ещё можно было что-то сделать. Однако в ЦК делали вид, что наших материалов не читали, а МВД упрямо повторяло: организованной преступности у нас нет. Точь-в-точь как КГБ отрицал существование масонских лож. А мафия грабила размножающихся предпринимателей и государство, устраивала собственный прибыльный бизнес и ждала своего часа, чтобы, выйдя из подполья, получить реальную власть. Всё так и вышло, едва Ельцин занял президентский пост и совершил государственный переворот. Криминал во всех разрушительных делах был ему активным сообщником.

В горбачёвское и ельцинское время Щекочихин в силу своего общественного темперамента и приобретённой в Литгазете популярности оказался среди неистовых борцов за демократию. Ещё в конце 80-х он пришёл ко мне за советом.

– ЦК ВЛКСМ создаёт группу «будущие лидеры». Меня пригласили. Соглашаться?

– Конечно.

К Щекочихину внимательно присматривались. Американский посол Мэтлок, опытный разведчик, открыл тогда двери своей резиденции Спасо-хауз для деятелей литературы, прессы, искусства, науки. Что ни неделя, в резиденции устраивались многолюдные приёмы. Искусствоведы в штатском заводили там знакомства с представляющими для них интерес людьми, кого надо инструктировали, получали интересующую информацию. Присылали приглашения и в ЛГ, на моё имя. Приезжая, неизменно встречал там Юру.

Второй раз за советом он пришёл, когда ему предложили баллотироваться в народные депутаты. Я посоветовал не отказываться и от этого предложения.

Щекочихин на выборах победил. Вошёл во фракцию Демроссии, а затем в Межрегиональную группу. Не имея политического опыта, весь во власти свойственного возрасту идеализма долго не мог разобраться в истинных целях подковёрных руководителей этих образований. В эту пору мы уже не общались. По доходившим слухам Юру, человека по природе честного, никак не могли заставить играть по бесчестным правилам правящей партии. В конце концов он перешёл из неё в «Яблоко» – партию хоть и того же толка, но игравшую в оппозицию. Воевал за нужные законы в думском комитете по безопасности. Кончилось всё трагически. Щекочихин погиб якобы от какой-то непонятной болезни. Друзья считают, что его умертвили.

Думая о его судьбе, вспоминаю строчку Гейне: «Милый друг, я умираю, потому что был я честен» и слова из песни Окуджавы:

«Он переделать мир хотел, чтоб был счастливым каждый, и всё кричал: огня! огня! забыв, что он бумажный».

Два других пришельца из «Комсомольской правды» – Лидия Графова и Юрий Рост – в конце 80-х тоже ринулись в гущу перестроечных событий. О Росте я расскажу отдельно, а Графова по свойственной женщинам повышенной эмоциональности и политической неопытности сперва стала рупором Демроссии в редакции, но потом к ней чуть охладела и направила свои силы на гуманные цели. Дикие вспышки национализма то в одной, то в другой республике заставили сотни тысяч людей спасаться от смертельной опасности в России. Я поручил Лиде написать об их жизни и проблемах. Она столкнулась с такими человеческими трагедиями, что бросила всё, о чём писала раньше, и приносила в газету только материалы о том, что видела и слышала, встречаясь с беженцами. Самые несчастные и обездоленные получали и получают приют у неё дома. Доброе сердце не остывает.

Я начал рассказ о «комвосе» с его новичков, а ведь они пришли в отдел на уже вспаханное и добротно окультуренное поле, плодами которого многие годы до них упивались миллионы читателей. Вместе с Кокашинским его поднимали Аркадий Ваксберг и Александр Борин. Их стихия – очерки нравов и очерки судебные. Ваксберг тяготел к судебным, Борин делил свои творческие пристрастия между ними. Усилиями этих зубров журналистики при поддержке внештатного автора Ольги Чайковской в ЛГ регулярно печатались материалы, которые в конкурирующих изданиях (мы таковыми считали «Известия» и «Комсомольскую правду») были редкостью, а в других газетах вообще не появлялись. Да и журналистов такого профиля там не было.

Подготовка серьёзных разоблачительных материалов – дело крайне трудное, сопряжённое с громадным сопротивлением местных властей, порой не останавливающихся ни перед чем в попытках предотвратить их появление. К счастью, у нас имелась могучая опора – Комитет партийного контроля. Руководители Комитета, его работники давали нашим сотрудникам знакомиться с готовящимися к рассмотрению делами, прикрывали при отражении яростных атак критикуемых.

Но на бога надейся, а сам не плошай. Редакция имела группу «разработчиков» – опытных юристов-пенсионеров которые первыми выезжали для проверки заинтересовавших нас писем, скурпулёзно изучали ситуацию. Подготовленные ими справки оставалось только облечь в литературную форму и освятить выездом будущего автора на место. Чтобы снять возможные претензии: как же так мол, корреспондент пишет, даже не побывав у нас.

На мой взгляд, подлинным королём судебных очерков был Ваксберг. В год он их печатал 8-10, и каждый становился гвоздём номера, наиболее яркие остались в памяти читателей по сию пору.

Прославился Аркадий Иосифович материалом под названием «Баня», опубликованном ещё в 1976 году. Сюжет по нынешним временам обыденный. А по тогдашним – взбудораживший всю страну. В Чебоксарах строительное руководство под видом санпропускника для студенческих строительных отрядов возвело роскошную сауну, где занималось приятным времяпровождением в обществе не отягощённых строгой моралью особ женского пола. Прелестное заведение посещали должностные лица из милиции, прокуратуры, советских органов и другие влиятельные в Чувашской республике люди. На банной основе образовалась межотраслевая группировка, совершавшая и прикрывавшая огромные по тем временам ( а по нынешним – копеечные) хищения. Каждый получал свою долю – кто банными удовольствиями, кто наличными.

Тогда у нас в стране ещё не знали слова «коррупция», но чебоксарский банный клуб, а позже сообщество краснодарских и сочинских начальников, описанное Ваксбергом в статье «Ширма», были уже готовой её моделью.

Если сделать экскурс в историю, то фундамент коррупции заложил Хрущёв. При Сталине все руководящие кадры находились под неусыпным контролем разных спецслужб. Он не раз повторял изречение Чингисхана: «Страх – лучший пастырь». Хрущёв сталинскую систему контроля ликвидировал и провёл решение, запрещавшее органам КГБ и МВД следить за чистотой рядов партийного и советского аппарата. Приложил руку к формированию коррупции и Брежнев, провозгласив курс на стабильность кадров. При нём их перемещение происходило крайне редко, первые секретари ЦК республик, обкомов сидели недвижимо. Сталин, имевший огромный политический и жизненный опыт, хорошо знавший не только достоинства нашего народа, но и его извечные слабые стороны, никому не давал засиживаться на одном месте. Два-три года – и новое назначение. Такой простой мерой предупреждалось врастание первого лица в местную среду и постоянное обновление кадров, потому что каждый руководитель на следующем участке работы первым делом их перетряхивал, омолаживал, выдвигал способных и надёжных людей. Брежнев со своей стабильностью не дал проявить себя целому поколению, должному придти на смену его соратникам, по выражению Н.Н. Месяцева, «перешагнул через него». Результат известен: страной руководила «артель стариков», неспособная работать на перспективу, что привело и их самих, и партию, которую они возглавляли, и всю страну к невиданной в истории катастрофе.

«Литературная газета» материалами своих сотрудников предупреждала общество о том, какие опасности его подстерегают, как растут и крепнут разрушительные силы. Даже в русских областях, в целом не поражённых коррупцией и мафиозностью в 80-е годы, их проявления уже были. А юг давно жил своей жизнью, в которой взятки, кумовство, чуть прикрытый национализм, продажность власти и прочие язвы существовали невзирая ни на что. Что-либо изменить там Политбюро 70- и 80-летних не имело ни силы, ни желания. Тем более, что республиканские властители стояли неразрывной цепью, не допуская в своих владениях никаких серьёзных проверок. Чуть-чуть приоткрыло завесу над тем, что там творится, громкое «хлопковое дело» в Узбекистане, но до других руки так и не дошли, а с пришествием Горбачёва вся мерзость заняла столь мощные позиции, что с ней было уже и не справиться. Горбачёв и не пытался – он ведь сам из Ставропольского края, где к нему прочно приклеилась кличка «Мишка-карман».

В 80-е годы «Литературная газета» сделала всё, что могла, в борьбе со злом. В 90-е она не могла уже ничего. Зло восторжествовало повсюду.