Глава 14 Украинский референдум

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 14

Украинский референдум

Конец ноября 1991 года Леонид Кравчук провел в разъездах: 1 декабря должен был стать не только днем референдума, но и днем выборов президента. Кравчук, желая встать во главе независимой Украины, добивался победы и на первом, и на втором поле.

Кравчук поднаторел в аппаратных играх, но опыта публичной политики почти не имел. Зато он хорошо помнил совет, который дал ему Буш во время августовского визита в Киев: загляните людям в глаза – и поймете, поддержат они вас или нет. Кравчук не стал ходить по домам, как западные политики, но решил говорить со всяким, кто хотел его слышать – и порою сильно рисковал. Когда он в Виннице зашел в универмаг, начальник охраны сообщил, что, узнав о его приезде, на площади перед входом собралась толпа. Сдержать людей (их число оценили в двадцать тысяч) не сумели бы ни охранники, ни милиция. Уходить через черный ход Кравчук отказался. “Удирать, как вор, от людей, многие из которых вскоре будут за меня голосовать! Это же чепуха!” – пишет он в мемуарах. Он велел охранникам проводить его на площадь.

Чутье не подвело политика: его встретили с восторгом. Но задние ряды продолжали напирать. Положение обострялось. Внезапно председатель Верховной Рады услышал треск и ощутил боль: кто-то хотел пожать ему руку, но достал только палец – и вывихнул его. “Когда я оглядывался вокруг, становилось жутковато. Казалось, если плохонький милицейский кордон не выдержит, нас просто сомнут”, – вспоминал Кравчук. Леонид Макарович выбрался с площади под несмолкаемое “ура”: народу явно понравился и он сам, и его обещания. Уверенность Кравчука в победе окрепла, хотя уезжал он из Винницы в гипсе и со стертыми подошвами ботинок: когда охрана вытаскивала его из толпы, он пытался удержаться на ногах. Бушу не пришло бы в голову предостеречь его от таких виражей в президентской гонке. Кто мог подумать, что коммунистические чиновники не владели навыками контроля над массой?1

В начале ноября, за месяц до выборов, опросы показывали: Кравчук может рассчитывать более чем на 30 % – и лидирует с большим отрывом. Вторым шел бывший политзаключенный Вячеслав Черновол, глава Львовской областной рады: ему давали немногим более 12 %. Соперники Кравчука утверждали, что с ними ведут нечестную игру – используя административный ресурс. Леонид Макарович и вправду был плоть от плоти номенклатуры, которая лишь на него и рассчитывала. Верхи УССР, еще недавно относившиеся враждебно – самое меньшее холодно – к желанию выйти из-под крыла Москвы, теперь горячо его поддерживали. Двадцать четвертого августа “красное” большинство в парламенте проголосовало за независимость – при условии, что три месяца спустя это решение утвердят на референдуме. Такая оговорка оставляла пути к отступлению, но нужды в перемене курса уже не возникло2.

Компартии отсрочка не помогла – в конце августа 1991 года она попала под временный, а затем и окончательный запрет. (В этом Украина опередила Россию на несколько месяцев.) Однако роспуск партии происходил по-другому: не было ни публичного унижения вельмож, ни отъема собственности. Одно крыло аппарата без лишнего шума переписало партийные богатства на другое: они достались областным, городским и районным советам. Таким образом, господство сохранили, за редким исключением, те, кто еще недавно заседал в обкомах, горкомах и райкомах. Почти вся номенклатура уверовала в государственную независимость – и в Кравчука, ее пророка. С ним не были страшны ни лютый Ельцин, ни собственные демократы, ни “бандеровцы”. Партийные лидеры, прощаясь с Союзом и поставив все на Кравчука, получили пропуск в новое светлое будущее. Они изо всех сил помогали Кравчуку возглавить самостоятельную Украину – хотя, уступи он национал-демократам либо проельцинским либералам, тут же ополчились бы на едва завоеванную страной свободу3.

Перед Кравчуком встало несколько трудных задач. После голосования 24 августа он понял: надо внушить избирателям, что недавний член Политбюро ЦК КПУ – лучший кандидат в президенты суверенной Украины, и убедить их проголосовать за независимость. Для этого требовалось найти общий язык с местными элитами, отговорить их от игры в сепаратизм – и подать нужные сигналы этническим и региональным меньшинствам, чтобы тех не пугало доминирование украинского большинства без посредничества и заступничества центра. Склонить на сторону Украины предстояло и командиров армейских соединений, которые по приказу руководства СССР либо РСФСР могли обернуться троянским конем.

Самой легкой казалась первая задача – завоевать сердце избирателя и выиграть президентскую гонку. Вызов Кравчуку бросили пять кандидатов, и симпатии сторонников перемен разделились. Городских интеллигентов обрусевшего Юго-Востока – в годы перестройки демократов ельцинского типа – представлял зампредседателя Верховной Рады харьковчанин Владимир Гринев: этнический русский, демократ, с первого дня путча – его твердый противник. По вопросу независимости Гринев оказался среди немногих депутатов, 24 августа проголосовавших против – не потому, что прислуживал Кремлю, а лишь из опасения оставить Украину под властью коммунистов. Тем не менее роспуск компартии убедил его, что провозглашение независимости выражает волю народа. Позднее Гринев рассказал в интервью: “Это обстоятельство в процессе предвыборной кампании довольно четко просматривалось – что настрой у людей ориентирован на независимость Украины. Когда встречаешься с массами, это не скроешь настроение”4.

Кандидат от национал-демократов Вячеслав Черновол, диссидент со стажем, подчеркивал, что, в отличие от Кравчука, всегда боролся с режимом и не менял взгляды по обстановке. Впервые Черновола арестовали в 1967 году, а в тюрьмах и лагерях хватало времени на раздумья о том, какую Украину он хочет и может построить. Черновол считал, что независимой Украине придется стать федеративным государством. Заняв весной 1990 года, после первых свободных выборов, пост председателя Львовской областной рады, он выступил за автономию исторически сложившихся регионов, в том числе Галиции (трех областей со столицей в Львове). Но ко времени президентской кампании Черновол к этой идее охладел: она могла стать помехой на пути к самостоятельности5.

Однако не у всех его конкурентов из национал-демократических кругов оказалась короткая память. Так, Левко Лукьяненко (главный автор Декларации о государственном суверенитете) ставил ему в вину призывы к федерализму. По мнению Лукьяненко, Черновол тем самым играл на руку сепаратистам и облегчал возможное вмешательство России во внутренние дела Украины. Черновола выдвинул “Рух”, но Лукьяненко, председатель Украинской республиканской партии – самой крепкой и деятельной составляющей “Руха”, – пошел на выборы самостоятельно. Раскол в рядах национал-демократов был на руку лидеру гонки – тем более, когда кое-кто из них открыто поддержал Кравчука. Немало интеллигентов, давних поборников независимости Украины, верили, что только его победа позволит избежать раскола страны и вырваться из-под власти России6.

Кравчук казался этим людям меньшим злом. Националисты подозревали, что он способен поддаться давлению Москвы. Пророссийским демократам вроде Гринева не нравилась его дружба с националистами. И те, и другие с трудом могли простить ему высокий пост в компартии. И все же те, кто не рассчитывал на победу Черновола либо Гринева, были готовы переступить через себя и проголосовать за Кравчука. Лариса Скорик (тогда – депутат Верховной Рады от национал-демократов) уверяла корреспондента “Юкрейниан уикли”, что Кравчук был идеальным кандидатом. Никто из сторонников независимости не сумел бы договориться с номенклатурой, а он сумел – и доказал это в Раде 24 августа. По словам Скорик, у Кравчука не было пути назад: “Голова у него работает превосходно. Сказать, что это человек высоконравственный, я не могу… Но, с другой стороны, требуется ли в настоящий момент героизм – или прежде всего нам сейчас нужен прирожденный дипломат?”7

Кравчук пишет в мемуарах: победа на президентских выборах не имела бы смысла, если бы Украина не высказалась за свободу. Его нисколько не привлекал пост подчиненного Кремлю генерал-губернатора. В самом начале гонки, уже зная о своем бесспорном первом месте, Кравчук решил, что ему выгоднее агитировать не за себя, а за “да” на референдуме. Избирателю это пришлось по душе. Число сторонников независимости неуклонно росло: в конце сентября – 65 % опрошенных, в начале ноября – около 70 % (и около 80 % из тех, кто уверял, что пойдет голосовать). Крайне важным считалось преодоление порога в 70 %, ведь именно таким на Украине оказался результат мартовского референдума о сохранении СССР по модели Горбачева. Последний не уставал напоминать об этом своем недавнем успехе.

Перед Кравчуком стояла крайне трудная задача. Следовало не только преодолеть планку в 70 %, но и набрать не менее 50 % голосов “за” в каждом регионе Украины. Иначе утверждение независимости на референдуме выглядело бы сомнительно в глазах и собственных граждан, и Москвы, не говоря о Западе. Обстановка требовала предельной собранности. Команда Кравчука не один день подбирала верные слова для вопроса, на который украинцам предстояло ответить 1 декабря. Социологи открыли небольшой секрет: если интересоваться отношением украинцев не просто к независимости, а к Акту провозглашения независимости 24 августа 1991 года, скептиков оказывалось меньше. Борцов за самостоятельную Украину долгие годы поливала грязью советская пропаганда, и это отразилось на умонастроениях жителей Юго-Востока. Постановление парламента придавало идее суверенитета солидность, смягчало консервативного избирателя. Президиум Верховной Рады обратился накануне референдума к населению с последним аргументом: голосование против независимости означает поддержку зависимости. А на Украине уже мало кто хотел выполнять приказы Москвы.

Серьезным препятствием для всех кандидатов, выступавших против СССР – от Гринева и Кравчука до Черновола и Лукьяненко, – стала региональная и этническая неоднородность страны. Бить в эту точку предлагал Горбачеву Георгий Шахназаров, и об этом же сам Горбачев не уставал говорить всем, кто его еще слушал. Опросы показывали поддержку независимости по всей стране, но результаты сильно колебались от области к области. Тверже всего за нее стояли в Галиции (бывшей провинции Австро-Венгрии, а затем Польши): так, в Тернопольской области доля сторонников суверенитета превышала 92 %. А Волынь (родина Кравчука; в межвоенный период часть Польши, до 1918 года принадлежавшая Российской империи) готовилась подать за независимость около 88 % голосов. Киев и Центральная Украина примкнули к Западной. В юго-восточных областях голоса делились почти поровну, с небольшим отрывом в пользу независимости. Колонизация этих регионов, которой руководил имперский центр, завершилась только в XIX веке, а в советское время туда переехало немало этнических русских. Кравчук опережал там Черновола, своего главного соперника. В голосовании за Кравчука многие видели золотую середину: они желали независимости – но не радикального национализма8.

Двадцать третьего октября Кравчук вылетел в самый проблемный украинский регион – Крымскую АССР, – чтобы склонить на свою сторону республиканский Верховный Совет. Полуостров соединяет с Украиной полоса земли шириной семь километров и отделяют от России четыре с половиной километра Керченского пролива. Крым сначала входил в состав РСФСР, а в 1954 году (Хрущев еще только готовил почву для прихода к единоличной власти) полуостров из экономических соображений передали УССР. В состав Украины Крым входил как одна из двадцати пяти областей, а в феврале 1991 года его статус изменился вследствие проведенного месяцем ранее референдума. Полуострову тогда не только вернули автономию, но и предоставили право отдельной подписи под новым Союзным договором. В начале года правительство Горбачева любыми средствами повышало статус автономных республик, видя в них противовес республикам союзным, которые очень серьезно воспринимали свой суверенитет. Этот прием срабатывал не всегда. Так, в августе 1991 года Горбачев пригласил Николая Багрова, председателя крымского парламента, в Москву на церемонию подписания Союзного договора, но тот вежливо отказался – ни для кого уже не было тайной, что Украина останется в стороне.

Крымская АССР беспокоила Киев осенью 1991 года отнюдь не только из-за маневров Горбачева. Украинские власти в феврале пошли на возврат Крыму автономии еще и потому, что это был единственный регион, где этнические украинцы составляли лишь четверть населения. Свыше 67 % приходилось на русских, доминировавших в политической и культурной жизни полуострова. В Крыму не было ни одной украинской школы. На украинском языке в быту украинцы говорили редко, и лишь каждый второй считал его родным. Обостряли тревогу за полуостров офицеры и матросы Черноморского флота, а также пенсионеры силовых структур, весьма враждебно настроенные к независимой Украине. Кроме того, крымские татары, которых Сталин в 1944 году обвинил в сотрудничестве с немецкими оккупантами и выслал с полуострова, понемногу возвращались на родину9. Этническая обстановка складывалась очень сложная.

Кравчук приехал в тот день, когда Верховный Совет Крымской АССР должен был рассмотреть законопроект о местном референдуме, на который вынесли бы вопрос об отделении от Украины. Он смог уговорить депутатов отложить принятие закона и отменить референдум. Доводы его были просты: останься Крым автономией в составе Украины, местному парламенту хватит полномочий, чтобы управлять полуостровом без вмешательства Киева. Местные верхи, недавние коммунисты, которые после 1954 года привыкли иметь дело с украинской столицей, исключили законопроект из повестки. Их противникам, депутатам от Республиканского движения Крыма, которые активно выступали за референдум, просто не хватило голосов.

Лидер Республиканского движения Юрий Мешков, один из немногих оппонентов путча среди крымских депутатов, объявил в знак протеста голодовку. По его словам, разногласия в парламенте отражали борьбу коммунистов и демократов. Но в простые схемы крымская политика не укладывалась. Вскоре четыре журналистки – украинка, татарка и две русские – также начали голодовку, призывая остановить нагнетание ксенофобии на полуострове людьми Мешкова. В итоге верх одержал Кравчук: сепаратный референдум в Крымской АССР отменили. Одновременно с голосованием за кандидатуру президента избиратели отвечали лишь на один вопрос: одобряют ли они независимость Украины. Так Крым не стал украинской Чечней, а Кравчук – вторым Ельциным. Украинский президент удержал трудный регион в повиновении политическими средствами10.

Крыму, с его восстановленной в начале 1991 года автономией и особыми отношениями с Киевом, завидовали элиты Закарпатья. До Второй мировой войны этот регион принадлежал Чехословакии и теперь был не прочь повысить свой статус. Другими кандидатами на автономию могли стать Одесская область и Донбасс. Федерализм уже в период президентской кампании превратился в бранное слово, поэтому Черновол пообещал Одессе лишь свободную экономическую зону. Кравчук предложил другое: дать историческим землям – он насчитал их дюжину – широкие права в экономической сфере. Местным элитам пришлось удовлетвориться посулами Кравчука: ставить на Черновола они не собирались. Ходили слухи, что неудача первого на выборах могла бы обернуться попыткой отделения Юго-Востока.

Центробежные тенденции в некоторых регионах не были единственным подводным камнем, который Киев стремился миновать на пути к декабрьскому референдуму. Из-за них возникала угроза осложнения отношений с соседями по Советскому Союзу и бывшему “социалистическому лагерю”. В конце августа 1991 года заявление Павла Вощанова, пресс-секретаря Ельцина, показало: Россия ждет волеизъявления жителей Украины и, возможно, попытается завладеть Крымом, а то и некоторыми юго-восточными областями. Закарпатские венгры делали прозрачные намеки своим соплеменникам по ту сторону границы. Румынский национализм набирал силу в Северной Буковине, населенной преимущественно украинцами и в межвоенный период принадлежавшей Румынии. И если правительства Чехословакии и Венгрии не выдвигали Киеву территориальные претензии, то парламент Румынии изрядно потрепал нервы украинскому руководству.

Накануне референдума 1 декабря румынские депутаты призвали считать его результаты недействительными в Черновицкой области и в Южной Бессарабии – по их мнению, исконно румынских землях. Министр иностранных дел Украины Анатолий Зленко узнал об этом по пути в Бухарест, куда впервые ехал с официальным визитом. Он отменил визит и вышел из поезда ночью недалеко от границы. Министр иностранных дел Румынии напрасно ждал его следующим утром на вокзале. Украинцы болезненно относились к вопросу территориальной целостности страны. Впрочем, у них не было выбора: западные области Украины до Второй мировой войны входили в состав Польши, Румынии и Чехословакии11.

Территориальные претензии соседей вроде России и Румынии, центробежные тенденции имели прямое отношение к положению этнических меньшинств. Русские были самым крупным из меньшинств (более одиннадцати миллионов человек) и жили главным образом на Юго-Востоке и в Крыму. Кравчук и другие кандидаты, навещая эти регионы, старались дать ответ на вопросы, беспокоившие русских. Сводились эти ответы к одному: на Украине русским будет жить комфортнее, чем в России. Нередко так оно и было. Близость восточнославянских языков и привычка украинцев в городах Юго-Востока говорить в обществе по-русски превратили этнические различия в условность. У русских не было причин с тревогой ждать 1 декабря. Семьи многих из них укоренились на Украине давно. Немало было и смешанных браков. Государственная независимость русскими воспринималась без враждебности, а убедить их в ее преимуществах оказалось не так уж трудно.

Русские на Украине видели, что Советский Союз рушится. Их, как и большинство сограждан, тянуло испробовать другую жизнь. Марта Дычок, аспирантка Оксфорда, которая работала в украинских архивах и заодно писала для “Гардиан”, стремилась передать в репортажах настроения людей. Итоги она подвела так: “Когда мы говорили с людьми до путча и после, жажда нового была очень и очень сильной. Она проходила красной нитью в каждой беседе. ‘Хватит балагана, хватит коррупции, хватит этого всего. Мы хотим чего-то другого’. А переменой, которую им предлагали, была независимость Украины”12.

Кравчук, обращаясь к избирателям, не делал упор на этнокультурный национализм, а призывал к экономической самостоятельности. Он играл на укорененном в массовом сознании мифе об Украине как житнице Европы, аграрной сверхдержаве, которая кормит Россию и другие союзные республики. Газеты перепечатывали статью о том, что эксперты “Дойчебанка” якобы сочли Украину самой богатой и перспективной частью Союза. Уровень жизни в УССР, как правило, служил предметом зависти российской глубинки, а рынок сельскохозяйственной продукции осенью 1991 года имел показатели намного лучшие, чем российский. Власти смогли довольно легко убедить украинцев, независимо от их происхождения, выбрать не только свободу, но и достаток.

В ноябре сомнения в том, что выход из-под опеки Москвы неизбежен, ушли: Государственный банк СССР остановил перечисление средств на Украину и лишил многие учреждения и предприятия возможности платить зарплаты и пенсии. Речь Ельцина о реформах в экономике пошатнула российский рынок и вызвала скачок цен. Магазины союзной столицы опустели. Москвичи ринулись в железнодорожные кассы: на юге еды хватало. В ответ тамошние украинцы и русские, у которых опустели не полки, а кошельки, забыли о “дружбе народов” и встали на защиту своих магазинов и низких цен. Они патрулировали вокзалы и не давали приезжим выйти в город. В Днепропетровске и других промышленных центрах Юго-Востока Украины стычки происходили едва ли не каждый день. Единственным выходом из хаоса казалась независимость. А вот перспектива оказаться в меньшинстве русских не беспокоила13.

Третьим по величине этносом Украины оказались евреи (до полумиллиона человек). В послевоенном СССР евреи находились в числе дискриминируемых по национальному признаку, и украинская власть желала показать, насколько она теперь толерантна. В октябре 1991 года, когда национал-демократы теснили на всех фронтах коммунистов, правительство содействовало тому, чтобы в Бабьем Яру впервые официально почтили память казненных осенью 1941 года.

На церемонию пришли десятки тысяч евреев, которым прежде запрещали открыто оплакивать родных и близких, да и вообще заявлять о том, что они евреи. Не меньше оказалось и тех, кому впервые позволили высказаться о недопустимости ограничения прав сограждан из-за их этнической принадлежности.

Представителем Горбачева на поминальной церемонии стал Александр Яковлев, “крестный отец перестройки”. Джордж Буш отправил по этому случаю в Киев представительную делегацию во главе со своим братом Джонатаном. Кравчук встретился с американцами, а после произнес речь о необходимости уважения прав человека – в том числе права быть иным. “Дорогие друзья! – обратился Кравчук к аудитории, которая объединила представителей многих этносов и конфессий. – История отношений украинского и еврейского народов сложна и драматична. В ней есть темные и светлые страницы. Никто из нас не имеет права ничего забывать. Но помнить мы должны не для того, чтобы бередить старые раны, а чтобы не допустить ничего подобного в будущем. Давайте же помнить прежде всего то, что нас объединяет, а не противоречия между нашими народами”. Детство Кравчука прошло на Волыни, так что о массовых убийствах евреев с участием набранной из украинцев полиции он хорошо знал. Президент принес евреям извинения от лица своего народа и закончил речь словами на идише14.

Первого ноября Верховная Рада приняла Декларацию прав национальностей Украины. К 16 ноября тысячи делегатов съехались в Одессу на Всеукраинский межнациональный конгресс, организованный парламентом совместно с “Рухом”. Резолюцию о поддержке независимости Украины утвердили при всего лишь трех голосах против. Корреспондент “Лос-Анджелес таймс” с удивлением наблюдал хасида и одетого казаком украинца (даже с саблей на боку), мирно слушавших речи. Прогресс по сравнению с эпохой Украинской Народной Республики был налицо. В январе 1918 года еврейские делегаты Центральной Рады, двумя месяцами ранее поддержавшие автономию, проголосовали против независимости. За этим последовали раскол в демократических кругах, гражданская война, погромы и массовые убийства. Теперь же предпочтение отдавали поиску пути общего преодоления трудностей. В ноябре 1991 года 60 % евреев поддерживало суверенитет Украины – чуть больше, чем русских (58,9 %)15.

Двадцатого ноября Кравчук получил возможность обратиться к Всеукраинскому межрелигиозному форуму. Недавний, по его словам, главный атеист Украины (идеологический отдел ЦК под его руководством надзирал и за конфессиями) просил у иерархов прощения от лица не распавшейся уже компартии, а государства, которое он теперь представлял. Коммунистическо-атеистическая идеология рушилась, число верующих и вес пастырей в обществе стремительно возрастали. На Украине, в этом Библейском поясе СССР, располагались две трети православных приходов и проживала большая часть протестантов. Перестройка и гласность превратили страну в поле боя за души. Кравчук призвал форум с уважением относиться ко всем вероисповеданиям и поставить на первое место самоопределение Украины. Он убеждал религиозных лидеров добиваться свободы совести для своей паствы, не задевая чужую. В тот же день главы шестнадцати религиозных организаций Украины заверили правительство в поддержке новой политики. За полторы недели до референдума о независимости такой жест значил немало16.

Головной болью Кравчука были и три военных округа СССР на территории Украины. Он понял, насколько страна беззащитна, когда в первый день путча в Верховную Раду пожаловал генерал Валентин Варенников. После путча украинские власти немедленно переподчинили себе штат МВД и занялись формированием национальной гвардии. Однако ее едва ли хватило бы для защиты. Москва считала Украину вторым эшелоном обороны (первым служили страны Варшавского договора) на случай мировой войны и держала там семьсот тысяч военнослужащих.

Двадцать седьмого августа, три дня спустя после провозглашения независимости, Кравчук пригласил к себе командующих дислоцированными на Украине армейскими соединениями. Он хотел понемногу приучить их к новой политической реальности и повести дело к созданию украинской армии. Генералы не верили, что декларация Верховной Рады хоть сколько-нибудь скажется на них. Имея поддержку Москвы, они твердили, что Вооруженные Силы СССР должны остаться под единым командованием. Из прибывших на совещание военачальников на призыв Кравчука провести военную реформу откликнулся лишь один генерал-майор Константин Морозов, сорокасемилетний командующий 17-й воздушной армией. Убежденный сторонник демократии, он единственный из присутствовавших на встрече не выполнил приказ ГКЧП поднять подчиненных по тревоге. Теперь он стал единственным, кто высказался за формирование на Украине собственной армии. Он рисковал не только карьерой, но и постом в Киевском военном округе.

Как и его бывший подчиненный, генерал-майор Джохар Дудаев, который весной 1991 года возглавил движение за отделение Чечни от России, Морозов порвал с Кремлем. Теперь его жизнь и карьера были связаны с Украиной. Неудивительно, что 3 сентября Верховная Рада подавляющим большинством голосов назначила его министром обороны. Он считал, что стране стоит избавиться от ядерного оружия, пожертвовав третьим в мире арсеналом, однако возражал против передачи его России, отдавая предпочтение демонтажу на месте.

На заседании парламента остатки сомнений у депутатов развеял диалог с Дмитрием Павлычко. (Тот руководил не только комитетом Верховной Рады по иностранным делам, но и Обществом украинского языка им. Шевченко.) Морозов выступал по-русски, но на вопрос, овладеет ли он, если придется, и украинским языком, дал утвердительный ответ. Генерал заверил, что готов работать над собой, если окружающие ему помогут, и покорил национал-демократов. До заседания они колебались: разумно ли доверять оборону страны, еще не вставшей на ноги, генералу с русской фамилией.

На самом деле мать Морозова была украинкой, да и сам он родился на Украине, пусть и в самом восточном ее уголке. Вокруг него почти все говорили по-русски или на суржике. Литературный украинский он изучал лишь в школе и за тридцать с лишним лет службы основательно его забыл. Назначение Морозова в Киев командующим воздушной армией стало грубым просчетом союзного Генштаба: по неписаному закону, офицеров из этнических украинцев не допускали к занятию высших командных постов в УССР. Это правило распространялось и на другие народы. Дудаев служил под началом Морозова на Украине, но не имел права на такой же пост у себя на родине. Да и погоны генерал-майора будущему чеченскому лидеру дали не без сомнений. Узнав о повышении, Дудаев пустился танцевать лезгинку – и за это его обвинили в национализме.

Морозов избежал дискриминации, поскольку по документам считался русским. Осенью 1991 года, когда он высказался в поддержку независимости Украины, московское начальство – в том числе маршал Евгений Шапошников, министр обороны СССР и его старый покровитель – не поверило своим ушам. Шапошников дважды выпытывал у Морозова: не лжет ли, что он украинец. Морозов отшучивался, что в его личное дело вкралась ошибка. Позднее он вспоминал, что для руководства “наполовину русский” значило “русский”. Этот случай наглядно показывает, как запутаны русско-украинские отношения и до какой степени русификация размыла границу между культурами. В советское время дети из смешанных семей – такие, как Морозов – имели право выбирать, каким будет их “пятый пункт”. Многие уроженцы Украины, которые там воспитывались, считали ее своей родиной, но предпочитали записываться русскими. Так поступил и Морозов17.

К кому себя отнести, на каком языке говорить и кому служить – вот три проблемы новых Вооруженных Сил, формирование которых доверили Морозову. Насколько важно знание иностранных языков, он понял в октябре 1991 года, когда встретился со Збигневом Бжезинским. Бывший советник Джимми Картера по национальной безопасности приехал в Киев накануне принятия Верховной Радой декларации о безъядерном статусе Украины. После официальной беседы американец предложил министру разговор наедине. Морозов согласился, хотя и недоумевал: он не владеет английским, а Бжезинский – русским. Но Бжезинский, поляк по происхождению, перешел на родной язык – а Морозов отвечал по-украински. Они вполне понимали друг друга. Бжезинский осведомился и о том, каким языком предполагают пользоваться в новой армии: русским или украинским? Министр признал, что освоить государственный язык будет трудно, но необходимо. Гостю его слова понравились: “Приказ выступить на защиту государства следует отдавать на государственном языке”18.

Пока, однако, с языком следовало подождать – не потому, что сам министр еще брал уроки украинского, а потому, что подход новой власти к комплектованию армии не предусматривал и даже исключал резкие перемены. Другое дело, если бы Украина, по примеру прибалтийских стран, настояла на выводе советских войск со своей территории и создала Вооруженные Силы с нуля. Кравчук и Морозов понимали, что этот вариант даже не стоит рассматривать всерьез. Семьсот тысяч военнослужащих просто некуда девать. У России впереди были долгие годы мучительного возвращения войск из Восточной Европы. Киев мог лишь взять на себя командование теми частями, которые ему достались, и постепенно их украинизировать.

С рядовыми вышло довольно легко – местная молодежь заменила призывников из других республик. Не представлял проблемы и младший командный состав, состоявший сплошь из украинцев. Зато офицерский корпус набирали со всех уголков Союза, отбросив советский метод отбраковки по этническому признаку. Не меньший вес имели место рождения, родственные и прочие связи с Украиной. Много значило и то, выказывает ли офицер желание служить Украине. Если он устраивал начальство, незнание языка помехой не становилось: Кравчук надеялся выплавить из пестрого населения политическую нацию, Морозов выбирал своих офицеров по тому же принципу.

Ядерное оружие оказалось еще одним барьером на пути к независимости. Сначала ни Морозов, ни политическое руководство Украины вопрос о выведении ракетных войск стратегического назначения (РВСН) из союзного подчинения не поднимали. Задуматься об этом Морозова заставил разговор с Генри Киссинджером. Бывший советник по национальной безопасности и госсекретарь в правительстве Никсона и Форда, казалось, дремал – но это лишь казалось. Когда Киссинджер осведомился, куда Украина денет ядерные ракеты и стратегические бомбардировщики, Морозов ответил: все это останется под контролем Москвы. Киссинджер, с той же сонной миной, поинтересовался: “И какая же тогда у вас независимость?” Украина не могла присвоить часть советского ядерного арсенала, не рискуя получить клеймо страны-изгоя. Однако если правительство всерьез хотело уйти из-под опеки Кремля, тому нельзя было позволить держать на Украине крупные войсковые соединения. Морозов решил вывести РВСН в Россию: лучше вовсе от них отказаться, чем оставить у себя троянского коня.

Осенью 1991 года планы Морозова по формированию украинской армии казались почти несбыточными. Союзные власти не позволяли Киеву переподчинить расквартированные на Украине части, Морозову же предлагали остаться командующим воздушной армией, по-прежнему выполнять приказы советского Генштаба, а в правительстве Украины работать на общественных началах. По его воспоминаниям, слов “министр обороны” при этом тщательно избегали. Морозов просил о переводе из Москвы нескольких генштабистов родом с Украины, которые вызвались помочь сформировать армию. Уехать им позволили, но их отношения с прежними коллегами заметно испортились.

Морозов разместился в центре Киева, в здании, откуда недавно выехали партийные чиновники. Работа министерства шла тяжело – сказывались неполнота штата и нехватка денег. С подчиненными в регионах Морозов контактировал главным образом по телефону (украинцы из Северной Америки вдобавок подарили пару факсов) и ездил сначала на своем старом служебном автомобиле. Информация о том, что происходит в частях, добывалась только благодаря добровольным помощникам украинской власти – кое-где тем приходилось попросту шпионить за сослуживцами. Самого Морозова командующие военными округами едва терпели, тем более что они были старше его по званию.

В ноябре прошел слух, что генерал-полковник Виктор Чечеватов, возглавлявший Киевский военный округ, отдал приказ арестовать Морозова. (Чечеватов сопровождал Варенникова, когда тот явился к Кравчуку во время путча.) Просочились известия, что Горбачев велел устроить на Украине маневры 28 ноября – практически накануне референдума. Морозов едва ли мог повлиять на войска, расположенные на территории государства, которое назначило его министром обороны19.

Воскресным утром 1 декабря Кравчук на избирательном участке опустил бюллетень в урну под объективами десятков фотокамер: украинские и зарубежные репортеры фиксировали исторический момент. Подобно многим согражданам, голосовать Леонид Макарович пошел с утра. Первые сводки обнадеживали: явка была высокой.

Особенно рано управились с бюллетенями жители провинции. В Хотове, южнее Киева, к десяти часам проголосовало примерно три четверти внесенных в списки избирателей. Женщина, которая рассказала об этом западным журналистам, разрыдалась: ее переполняла гордость за односельчан. Она не допускала сомнений в том, что все в Хотове высказались за независимость. В столице, как и в глубинке, многие отправлялись на участки целыми семьями. Они спорили на улице, каким будет результат и во что все это выльется. Украинцев, приехавших из США и Канады помочь в организации судьбоносного референдума, растрогало происходящее. Христина Лапычак из “Юкрейниан уикли” выразила общие чувства, признавшись корреспонденту “Ассошиэйтед пресс”: “Мне в тот день казалось, что там повсюду призраки – души людей, которым не повезло дожить до голосования. Там были все наши предки, все, кто страдал, кто грезил о свободе хотя бы для внуков. Мы стали этими внуками”20.

Украинский министр охраны окружающей среды Юрий Щербак (это он зачитал с трибуны Верховного Совета СССР Акт провозглашения независимости) позднее вспоминал, что вокруг этой цели – независимости – сплотились разные слои общества и политические течения. Но у каждого на уме было свое. Национал-демократы во главу угла ставили суверенитет и форсированную украинизацию. Недавние аппаратчики, уходя от кремлевской опеки, обеспечивали себе и своим близким безопасную и сытую жизнь. Простые украинцы, убежденные в том, что их родина – самая богатая часть Советского Союза, хотели дистанцироваться от голодной и непредсказуемой России. Готовность Белого дома признать независимость Украины еще до голосования, благодаря настойчивости диаспоры, приободрила Кравчука и его окружение. Декларация независимости на глазах превращалась в констатацию факта21.

Итоги референдума далеко превзошли все ожидания: 1 декабря на участки явилось 84 % избирателей, и более 90 % проголосовало за независимость. Не приходило такое в голову и Кравчуку. Когда он предсказывал благоприятный исход и не менее 80 % голосов “за”, Горбачев счел его мечтателем. Степан Хмара, бывший политзаключенный и депутат Верховной Рады, уверял, что будет не 80 %, а более 90 %, и слышал в ответ: “Вы рехнулись!” Однако Хмара оказался прав: за независимость высказалось 90,32 % пришедших на участки.

Сбылись и прогнозы социологов: единогласно сказала “да” Галиция (прежде всего Тернопольская область), где явка превысила 97 %, а отданных в поддержку декларации голосов чуть-чуть не хватило до 99 %. В Винницкой области “за” высказалось более 95 %. Не столь монолитным, но все же проукраинским оказался Юго-Восток. Результат в Одесской области – выше 85 %, а в самой восточной области, Луганской (большую ее часть занимает Донбасс), – около 84 %.

Столько же голосов “за” подала Донецкая область. В проблемном Крыму украинскую независимость поддержало более 54 %, а в Севастополе – даже 57 %.

Кравчук получил первые сведения о результатах очень скоро – около двух часов ночи 2 декабря. Исчезли последние сомнения: агитация за выход Украины из Советского Союза, которую он вел вместе с другими кандидатами в президенты, дала возможность создать новое государство, а одному из кандидатов – его возглавить. Верно предсказали социологи и результат выборов. Кравчук оказался на первом месте во всех областях, кроме галицких: там победил Черновол. В целом Кравчук набрал 61 % голосов, Черновол – 23 %. Первый пришелся особенно по душе жителям Луганской области – более 76 %. В Крыму за Кравчука было подано 56 % голосов, за Черновола – 8 %. Горбачев зря пугал Украину: страну не разорвали ни межэтнические конфликты, ни сепаратизм. Утром 2 декабря, когда Кравчук позвонил советскому президенту, глава СССР не поверил своим ушам. Он поздравил теперь уже коллегу с победой – но лишь личной – и не упомянул в разговоре референдум22.

На следующий день Михаил Сергеевич порвал черновик воззвания к гражданам Украины, подготовленный Шахназаровым. Советник президента уже отказался от затеи разыграть этническую карту, чтобы не дать непокорной республике встать на ноги, – и горячо одобрял взгляды Бориса Николаевича. В окружении Ельцина к этому времени смирились с неизбежным и были готовы признать независимость Украины. Поэтому Шахназаров включил в черновик поздравление украинцев “с историческим выбором”. Тем не менее Горбачев велел другому своему помощнику, Анатолию Черняеву, подготовить новый текст, где среди прочего должно было прозвучать: “Независимость у всех, но не все ее превращают в оружие против Союза… Украинцев ждет беда – и тех, кто там живет, и кто разбросан по стране… Русских – тем более”. Черняев распоряжение выполнил. Еще день спустя Горбачев опубликовал обращение к верховным советам союзных республик. “Право на отказ от Союза есть у каждого из вас, – увещевал он депутатов. – Но оно требует от народных избранников учитывать все последствия”. Президент СССР подчеркивал опасность межэтнических столкновений и войн.

Вечером 2 декабря Горбачев позвонил Ельцину (при разговоре присутствовал Черняев) и предложил встретиться и обсудить обстановку, пригласив, может быть, и Кравчука с Назарбаевым. Президент России ответил: “Все равно ничего не выйдет. Украина независима” и предложил союз четырех республик – России, Украины, Белоруссии и Казахстана. Горбачев отказал, не раздумывая: “А мне где там место? Если так, я ухожу. Не буду болтаться, как говно в проруби”. Если Михаил Сергеевич не мог пойти на такой вариант союза, который поставил бы его в зависимость от Ельцина и низвел до статиста, то Борис Николаевич не согласился бы оставить Горбачеву право приказывать23.

Третьего декабря Джордж Буш велел помощникам связать его с Кравчуком: он хотел поздравить теперь уже президента страны, которая только что получила свободу, с победой на выборах и с удивительно единодушным стремлением граждан к независимости. Он сказал Кравчуку, что Америка приветствует появление на карте мира нового демократического государства и хотела бы направить посланника для обсуждения таких вопросов, как ядерное разоружение, демаркация границ, соблюдение прав человека. Кравчук порадовал американца: Ельцин уже сообщил о признании Россией независимости Украины и договорился о встрече с Кравчуком в следующую субботу, 7 декабря, для обсуждения ситуации и согласования политического курса24.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.