Глава 1 Встреча в Москве

Глава 1

Встреча в Москве

В английском языке слово “саммит” означает вершину горы или высшее достижение. В 1953 году это слово пополнило лексикон дипломатов: тогда два отважных альпиниста смогли наконец покорить Эверест, а Уинстон Черчилль, выступая в британском парламенте, заявил о “саммите народов”. Два года спустя, когда “саммитом” назвали встречу советских и западных лидеров в Женеве, слово стало общеупотребительным. Встречи на высшем уровне с 30-х годов стали важным компонентом международных отношений, и дипломаты с политиками остро нуждались в новом термине. Слово “саммит” подошло идеально. Несмотря на то, что правители с незапамятных времен встречались для обсуждения общих проблем, в доавиационную эпоху такие события были довольно редки. Появление же авиации не только произвело революцию в военном деле, но и не меньшим образом повлияло на дипломатию, цель которой – предотвращение военных конфликтов. Так дипломатия в буквальном смысле покорила новые высоты.

Современная история саммитов началась в сентябре 1938 года, когда премьер-министр Великобритании Невилл Чемберлен прилетел в Германию, пытаясь отговорить Адольфа Гитлера от нападения на Чехословакию. Уинстон Черчилль, Франклин Д. Рузвельт и Иосиф Сталин внесли свой вклад в развитие личной дипломатии, еще не имевшей собственного названия. Во времена холодной войны практика проведения саммитов (встречи Никиты Хрущева и Джона Ф. Кеннеди, а позднее – Леонида Брежнева и Ричарда Никсона) стала общепринятой, но советская дипломатия еще долго не признавала этот термин. Лишь летом 1991 года советские газеты отвергли предпочитаемую до тех пор формулу “встреча на высшем уровне” и заменили его английским словом “саммит”. Для термина, в следующее десятилетие почти исчезнувшего из дипломатического лексикона, эта победа стала Пирровой¹.

“Встреча на высшем уровне” (из-за которой советская сторона пошла на изменения в своей дипломатической терминологии) сорок первого президента США Джорджа Г. У. Буша и первого президента Советского Союза Михаила Сергеевича Горбачева была запланирована в Москве на 30–31 июля 1991 года. К саммиту готовились долго, однако дату определили всего за несколько недель до события: работавшие на износ советские и американские специалисты почти до последнего момента согласовывали детали исторического договора. Буш хотел, чтобы все произошло как можно скорее: никто не знал, надолго ли задержится в Кремле Горбачев и сохранится благоприятная для заключения соглашения обстановка.

Белый дом преподносил встречу Буша и Горбачева как первый саммит после окончания холодной войны. Договор был призван заложить фундамент сотрудничества двух великих держав и касался такого важного вопроса, как ядерное оружие. В Договоре о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ-1), который после девяти лет переговоров был наконец готов, речь шла о взаимном сокращении ядерных арсеналов почти на 30 % (на 50 % – советских межконтинентальных ракет, нацеленных в основном на США). Как следовало из 247-страничного договора, сопровождаемого 700 страницами протоколов, президенты двух стран были готовы не просто обуздать гонку вооружений, но и начать разоружение².

Противостояние двух крупнейших держав, начавшееся после Второй мировой войны и едва не приведшее мир к катастрофе, кончилось. А с падением в ноябре 1989 года Берлинской стены и воссоединением Германии, а также с принятием Горбачевым “доктрины Синатры” (что позволило восточноевропейским сателлитам действовать на свое усмотрение и в итоге покинуть орбиту Москвы) конфликт, составлявший суть холодной войны, оказался исчерпан. Начался вывод советских войск из Восточной Европы. Но перемены в политике почти не коснулись ядерных арсеналов. Чехов как-то заметил, что если в первом акте пьесы на стене висит ружье, во втором оно должно выстрелить. А у двух сверхдержав ядерных “ружей” имелось более чем достаточно.

Ядерное оружие было неотъемлемым атрибутом холодной войны. Именно ему история обязана и опасными виражами, и тем обстоятельством, что две большие страны, первыми заполучившие ядерное оружие, не переступили черту и избежали открытого конфликта. В условиях “холодного” геополитического противостояния вокруг расчлененной Германии Америка (летом 1945 года пополнившая свой арсенал ядерной бомбой) не чувствовала себя беззащитной перед Советами, имевшими превосходство в обычных вооружениях в Центральной и Восточной Европе. С другой стороны, СССР видел уязвимость собственной территории. Советские власти ускорили разработку ядерной бомбы, и в 1949 году (не без помощи похищенных у США технических секретов) также обзавелись новым оружием.

Теперь на планете имелось две ядерных сверхдержавы, и, судя по войне в Корее, в перспективе их ждало неизбежное столкновение. Каждая, стараясь превзойти соперницу, работала над ядерным оружием нового поколения. Так, в 50-х годах обе страны стали обладателями водородной бомбы – оружия куда более разрушительного и менее предсказуемого, чем ядерная бомба. Осенью 1957 года, когда СССР вывел на орбиту спутник (это означало наличие ракет, способных донести ядерный боезаряд до США), сверхдержавы вступили в новую, более острую стадию соперничества. В 1953 году скончался Сталин, и к власти пришло более открытое для диалога с Западом руководство. Однако оно слишком полагалось на достижения советского ракетостроения (Союз первым запустил беспилотный спутник, а чуть позднее и пилотируемый космический корабль) и нередко вело себя непредсказуемо, а значит, по-прежнему представляло большую угрозу.

В октябре 1962 года на Кубе появились советские ракеты, и страны, возглавляемые Хрущевым и Кеннеди, оказались в шаге от ядерной войны. К тому времени советско-американское соперничество охватило всю планету. Началось оно с Восточной и Центральной Европы, оказавшейся в цепких объятиях СССР, и распространилось в Азии (в 1949 году в Китае пришли к власти коммунисты, а еще через несколько лет произошел раскол Кореи). После распада Британской и Французской колониальных империй в 50-х годах ареной противостояния двух великих держав стала остальная Азия, а также Африка. А когда за военной помощью и моральной поддержкой к Советскому Союзу обратилась Куба, в поле битвы превратилась и Латинская Америка.

В октябре 1962 года сверхдержавам пришлось пойти на компромисс: СССР согласился убрать ракеты с Кубы, США – из Турции. Кеннеди с Хрущевым получили хороший урок. Нужны были меры для снижения напряженности, и в 1963 году лидеры двух стран подписали первое соглашение о контроле над ядерными вооружениями – Договор о частичном запрещении ядерных испытаний. Понадобилось восемь лет переговоров, начало оказалось более чем скромным, но все же это был шаг в верном направлении. С тех пор, продолжая конкурировать в глобальном масштабе и провоцировать локальные войны от Вьетнама до Анголы, сверхдержавы постоянно вели переговоры о сокращении ядерных арсеналов, находя утешение в доктрине взаимного гарантированного уничтожения (обе страны обладали арсеналом, достаточным для того, чтобы стереть друг друга с лица земли).

В мае 1972 года в Москве Леонид Брежнев подписал с Ричардом Никсоном договор об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-1), а в 1979 году в Вене – с Джимми Картером договор ОСВ-2. Согласно этим договоренностям, производство ядерного оружия оказывалось под контролем. Однако вскоре после подписания ОСВ-2 (1979) последовал ввод советских войск в Афганистан, а год спустя – бойкот американцами летних Олимпийских игр в Москве. Следующий президент США, Рональд Рейган, стремился восстановить мощь и международный авторитет Соединенных Штатов после фиаско во Вьетнаме. Смерть Брежнева в 1982 году вызвала кризис преемственности власти в Советском Союзе. Возросла международная напряженность, грозя – впервые с 60-х годов – превратить холодную войну в “горячую”³.

Первого сентября 1983 года недалеко от Сахалина советский перехватчик сбил южнокорейский авиалайнер с 269 пассажирами на борту, в числе которых был американский конгрессмен. Позднее, в конце сентября, на подмосковной базе ПВО подполковник ракетных войск Станислав Петров увидел на радаре вспышку, означавшую запуск ракеты. Чуть позднее радар показал вероятный запуск еще четырех ракет. Заподозрив, что дело в сбое компьютера, офицер не стал сообщать командованию. Поступи он иначе, ядерная война приобрела бы вполне реальные очертания. Впоследствии выяснилось, что причиной сбоя системы дальнего оповещения стало редчайшее стечение обстоятельств: датчики спутника были засвечены солнечным светом, отраженным от высотных облаков. Петрова западные СМИ позднее чествовали как героя. Тем не менее, удручает тот факт, что предотвратить глобальную катастрофу ему помогло не убеждение, что США не могут первыми нажать кнопку, а бытующее среди военных мнение, что ядерный удар наносится не одной ракетой, а сотнями одновременно. После “инцидента Петрова” СССР продолжал жить в ожидании удара⁴.

В ноябре 1983 года Советский Союз принял натовские учения в Европе “Умелый лучник” за приготовления к ядерной войне. Зарубежная советская резидентура сбилась с ног в поисках признаков Армагеддона. В том же месяце сто миллионов американцев смотрели телефильм “На следующий день” (The Day After) о жителях города Лоуренс (штат Канзас), по которому якобы был нанесен ядерный удар. Многие прямо связывали появление этого фильма с изменением риторики Рейгана. Еще в марте 1983 года он называл СССР “империей зла”, а уже в январе 1984 года произнес знаменитую речь про Ивана и Аню, где говорилось о желании советского и американского народов жить в мире и согласии. “Давайте на мгновение представим, – обращался он к изумленной аудитории в январе 1984 года, – что Иван и Аня оказались, ну, скажем, в зале ожидания или укрылись где-то от дождя и бури, и там же оказались Джим и Салли; языковой барьер между ними отсутствует, они познакомились. О чем будут вести разговор эти люди? О том, чье правительство лучше? Или о том, какие у них дети, чем они зарабатывают на жизнь?”⁵

Однако чтобы перевести фокус с интересов сверхдержав на интересы обычных людей, нужно было нечто большее, чем перемена риторики. Джордж Г. У. Буш понимал это как никто другой. В годы холодной войны он немало времени посвятил выработке политики США по отношению к Советскому Союзу и часто занимал посты, предполагавшие высочайшую степень ответственности. Буш родился 12 июня 1924 года на Северо-Востоке в семье сенатора. После Перл-Харбора, когда ему было семнадцать лет, он поступил в ВМС, отложив до лучших времен учебу в Йельском университете. В девятнадцать лет он стал самым молодым летчиком американской морской авиации и совершил пятьдесят восемь боевых вылетов. В январе 1945 года, вернувшись с Тихого океана, Буш женился на девятнадцатилетней Барбаре Пирс, которая подарила ему шестерых детей. Первенец, будущий президент Джордж У. Буш, родился в 1946 году. Буш-старший изучал экономику в Йеле. Пройдя за два с половиной года четырехлетний курс, Буш с семьей перебрался в Техас, что было довольно неожиданно для человека его происхождения и воспитания, и занялся нефтяным бизнесом. К середине 60-х годов, когда Буш решил пойти в большую политику, он был уже миллионером и президентом нефтяной компании, которая специализировалась на глубоководном бурении.

Начало внешнеполитической карьеры Буша пришлось на первые годы разрядки в советско-американских отношениях. В 1971 году Никсон назначил сорокапятилетнего республиканца из Хьюстона, к тому времени уже получившего и потерявшего место в Конгрессе, представителем США в ООН. После Уотергейтского скандала Буш оказался главным архитектором инициированного еще Никсоном сближения Китая и Америки и четырнадцать месяцев провел в Пекине в качестве главы Бюро по связям с КНР, помогая создавать альянс прежде всего против СССР. В 1976 году Буш вернулся в Вашингтон и возглавил ЦРУ, где руководил тайными операциями в Анголе против поддерживаемого кубинцами правительства Агостиньо Нето. Будучи в 19771979 годах директором Совета по международным отношениям, Буш прекрасно знал о состоянии советско-американских отношений.

В 1981 году Джордж Буш стал сорок третьим вице-президентом США. Победивший на президентских выборах Рональд Рейган резко усилил антисоветскую риторику. Он планомерно наращивал военный потенциал Америки и поднимал дух нации после вьетнамского фиаско и экономического кризиса конца 70-х годов. В то же время Рейган не прекращал поиски советского лидера, с которым можно было бы договариваться о двустороннем сокращении ядерных арсеналов. Поиски шли непросто, так как руководители СССР умирали один за другим. В ноябре 1982 года, вскоре после того как Рейган выступил с инициативой о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ), скончался Брежнев. Его преемник, бывший глава КГБ Юрий Андропов, умер в феврале 1984 года. И, наконец, в марте 1985 года умер преемник Андропова Константин Черненко. Буш, представлявший свою страну на похоронах, в 80-х годах стал частым гостем в Москве. В Америке он даже заработал себе прозвище You die, I fly (“Вы умрете, я прилечу”). В марте 1985 года, во время похорон Черненко, Буш встретился с пятидесятичетырехлетним Михаилом Горбачевым⁶.

В июле 1991 года Буш, в 1988 году выигравший президентскую гонку, впервые посетил Москву в качестве главы США. В тот раз он прибыл не на похороны, а на переговоры. За время, прошедшее с последнего визита Буша, в СССР произошли перемены. Доклад, подготовленный аппаратом президента для подписания нового договора, гласил:

Со времени последнего визита в 1985 году мы были свидетелями снятия преград в Европе и конца мирового порядка, расчлененного подозрением. Тогда Михаил Горбачев принял на себя руководство Советским Союзом, положил начало фундаментальным сдвигам и взялся за проведение реформ, преобразовавших мир. И в Америке теперь все знают по крайней мере два русских слова: гласность и перестройка. А тут все ценят английское слово демократия⁷.

Буша в поездке сопровождала шестидесятишестилетняя жена Барбара. Как правило, при пересечении Атлантики с запада на восток у пассажиров нарушается сон: московское время опережает вашингтонское на восемь часов. В полете Буш был занят чтением документов. Приземлившись теплым вечером 29 июля в Шереметьево-2, Джордж и Барбара Буш были встречены недавно назначенным вице-президентом Геннадием Янаевым. За время трехдневного визита американский президент проникся симпатией к этому непритязательному человеку, который исполнением протокольных обязанностей и полным неучастием в политических решениях, вероятно, напомнил Бушу собственное пребывание на вторых ролях в рейгановском Белом доме. Когда президентский кортеж достиг Москвы, уже темнело. “Время от времени прохожие приветственно махали нам руками, и мы включили внутреннее освещение салона, чтобы люди лучше нас видели, – вспоминал Буш. – На улицах было сумрачно, и несколько раз мы махали фонарным столбам, принимая их за людей, а потом от души веселились над этим”⁸.

Сигнальные огни американской внешней политики светили во всю мощь, но слишком трудно было разобрать что-либо в сумерках, в которые был погружен СССР. После долгих колебаний Горбачев решился на реформы и сотрудничество с США. Он все настойчивее обращался к Америке с просьбой о финансовой помощи. Некоторые из ближайших соратников Горбачева, в том числе премьер-министр Валентин Павлов и глава КГБ Владимир Крючков, выступали против этого. А военные считали, что Горбачев зашел непозволительно далеко, сокращая ВПК в обмен на ничтожные уступки американцев.

При этом некоторые руководители союзных республик день ото дня расширяли свое влияние. Один из них, лидер РСФСР Борис Ельцин, должен был также встретиться с Бушем в Москве. После этого президенту США предстояло лететь в Киев на встречу с другой восходящей звездой – главой Украины. Власть перестала быть прерогативой Москвы. Ее дисперсия росла, и программа саммита, включавшая встречи с руководителями союзных республик, учитывала это. У американского президента имелась возможность обсудить все это с советниками в Вашингтоне, а теперь наступило время вынести собственное суждение о новой советской реальности. И самым насущным вопросом оставался следующий: как помочь Горбачеву остаться у власти и продлить советско-американский “медовый месяц”?

Михаил Горбачев возлагал на московский саммит большие надежды. За год с небольшим это была уже третья встреча с Джорджем Бушем: в конце мая – начале июня 1990 года он встретился с президентом США в Вашингтоне, а в середине июля 1991 года пообщался с ним в Лондоне на встрече “Большой семерки”. Горбачев всякий раз просил о финансовой поддержке, однако советского лидера интересовали не только деньги: его популярность у сограждан падала, и единственным способом поправить дело оставалась внешняя политика. Саммит должен был напомнить гражданам СССР о роли Горбачева в мире.

Родившийся в марте 1931 года (на семь лет позднее Буша) Михаил Горбачев был первым советским лидером, который появился на свет и вырос после революции 1917 года. Как и Буш, Горбачев был “южанином” – он происходил из Ставропольского края, – также получил отличное образование: окончил юридический факультет престижного Московского университета и начинал карьеру не в столице. На этом сходство заканчивалось. Буш происходил из политической аристократии, а Горбачев родился в семье крестьян-переселенцев из России и Украины. Советский лидер говорил на южном диалекте русского языка, на который оказал сильнейшее влияние украинский язык, и эта особенность позволила его критикам из числа интеллектуальной элиты смотреть на него как на провинциала. В Москве Горбачев женился на студентке МГУ Раисе Титаренко, которая своим рождением также была обязана превозносимой в Советском Союзе дружбе народов: ее отец был железнодорожником с Украины, мать – русской крестьянкой из Сибири (там родилась и выросла Раиса). В отличие от Бушей, у которых было шестеро детей, у Горбачевых была лишь одна дочь – Ирина.

После университета Горбачев вернулся в Ставрополь, где его ожидала головокружительная партийная карьера. Как явствовало из подготовленной для Буша справки, “в начале своей карьеры Горбачев занимал комсомольские и партийные должности в Ставрополе. В 1970 году, когда ему было всего тридцать девять лет, он стал первым секретарем краевого комитета КПСС и занимал этот пост, пока не был назначен в Секретариат ЦК КПСС”. В Ставрополе Горбачев тесно сошелся с двумя представителями брежневской верхушки, имеющими непосредственное отношение к Ставрополью: “вахтенным идеологии” Михаилом Сусловым, а также председателем КГБ и будущим генсеком КПСС Юрием Андроповым. Именно они содействовали переводу Горбачева в Москву⁹.

До прибытия в Москву в 1979 году (в качестве секретаря ЦК по сельскому хозяйству) Горбачев редко участвовал во внешней политике, если не считать зарубежных визитов в составе делегаций низшего и среднего партийного звена. Однако стоило ему оказаться в период андроповской каденции на более значимой должности, а в марте 1985 года получить пост генерального секретаря ЦК КПСС, как он показал себя способным учеником. Московские либералы нашли в его лице руководителя, готового внимать их советам и взять на себя смелость попытаться изменить положение в стране и за рубежом. Многие из них ностальгировали по относительно свободным временам Хрущева и политике разрядки времен раннего Брежнева. Были среди них и тайные сторонники “Пражской весны” (1968). Горбачев, разделявший позицию Хрущева, который в середине 50-х годов выступил с осуждением сталинских репрессий (оба деда генсека пережили арест), а также деливший комнату в общежитии МГУ со Зденеком Млынаржем, одним из зодчих “Пражской весны”, был внимательным слушателем и, что гораздо важнее, человеком решительным.

Во внутренней политике Горбачев инициировал перестройку, которая ослабила партийный контроль над централизованной экономикой и дала толчок к зарождению рыночных отношений. Помимо этого он положил начало политике гласности, которая ослабила надзор за СМИ, а также заложил предпосылки для идеологического плюрализма. Во внешней политике Горбачев вернулся к идеям, близким к политике разрядки, но отверг “доктрину Брежнева”, сводимую к постоянному политическому и военному присутствию СССР в странах Восточной Европы. В лице Горбачева Рейган и Буш наконец обрели партнера, который, во-первых, не собирался пока умирать, а во-вторых, был готов обсуждать разоружение. Менее чем через месяц после вступления в должность Горбачев приостановил развертывание в Восточной Европе советских ракет средней дальности, а еще несколько месяцев спустя предложил Соединенным Штатам наполовину сократить стратегический ядерный потенциал.

В ноябре 1986 года в Рейкьявике (Исландия) Рейган и Горбачев, к ужасу своих советников, едва не договорились ликвидировать все ядерное оружие. Помешала неуступчивость Рейгана, не пожелавшего отказаться от программы противоракетной обороны – Стратегической оборонной инициативы (СОИ). Горбачев считал, что в случае реализации американцами проекта СОИ Советский Союз рискует оказаться в положении проигравшего. Встреча зашла в тупик, и, казалось, мир снова ждут мрачные дни. Но все же со временем стороны смогли вернуться к диалогу. Андрей Сахаров, создатель советской водородной бомбы и видный диссидент, помог убедить Горбачева в том, что СОИ – чистая фантазия. В 1987 году советский лидер прилетал в Вашингтон для подписания договора об ограничении ядерных арсеналов США и СССР и демонтаже ракет средней дальности в Европе. Теперь же, в июле 1991 года, Горбачев и Буш собирались пойти проторенной тропой и подписать новый договор о сокращении ракет дальнего радиуса действия¹⁰.

В месяцы, предшествовавшие московскому саммиту, советский лидер был поглощен борьбой за политическое выживание. С одной стороны, президент СССР, его союзники и доброжелатели на родине и за рубежом были убеждены, что реформирование системы невозможно без демократических преобразований, а с другой – что экономические реформы вкупе с демократизацией не дают желаемых результатов. Перестройка разрушила старую экономическую модель еще до того, как были внедрены и заработали рыночные механизмы. Гласность раздражала аппаратчиков, так как ставила крест на их монополии в СМИ, а также (впервые после 1917 года) позволяла открыто критиковать пороки системы. На фоне нарастающих экономических трудностей и стремительного снижения уровня жизни Горбачев подвергался нападкам со стороны и аппаратчиков, и реформаторов, призывавших к радикальным преобразованиям по образцу Польши и других восточноевропейских стран – бывших сателлитов Советского Союза.

В бюллетене, подготовленном Джином Гиббонсом из агентства “Рейтер” для западных журналистов, прибывших в Москву на встречу Буша с Горбачевым, указывалось на пропасть между властью и народом. “‘Форт Апачи’, – гласит вывеска над вестибюлем посольства США в Москве, точно отражая атмосферу в советской столице, терзаемой муками экономических неурядиц. Проезжая по улицам города с населением 8,8 миллиона человек, Джордж Буш увидит длинные очереди, пустые витрины, изношенные автомобили и десятки замерших строительных кранов. Но совершенно иное откроется ему в Кремле: люстры, сверкающие позолотой и хрусталем, потрясающая живопись, изысканнейшие наборные полы из дорогой древесины, мрамор, которого хватило бы на не одну тысячу памятников”¹¹.

Из-за ухудшения уровня жизни с каждым днем росло недовольство рядовых советских граждан, вызванное не только их собственным положением, но и привилегиями верхушки, и потому решения Горбачева не находили отклика у людей, ради которых он старался. Ведя в дни саммита репортаж из Москвы, Питер Дженнингс (ведущий телеканала Эй-би-си, входящего в “большую тройку”) сообщил зрителям, что рейтинг Горбачева упал до критических 20 % (аналогичный рейтинг Буша в то время – вскоре после “Бури в пустыне” – превышал 70 %). Однако в общении с западными журналистами Горбачев излучал оптимизм. Он показал на дружелюбно настроенных людей у Кремля и, обращаясь к Дженнингсу, сказал: “Смотрите, кому-то я все-таки нравлюсь… Я – тот человек, который все это начал. И если кто-то списывает Горбачева, то это от поверхностности суждений”. Впервые за многие месяцы у Горбачева появилось ощущение, что он наконец берет ситуацию под контроль¹².

Первая официальная встреча в рамках саммита состоялась в полдень 30 июля 1991 года в Екатерининском зале Большого Кремлевского дворца. “Горбачев был восхитителен, – писал Джордж Буш, делясь впечатлениями от первого заседания, – непостижимо, как он выдерживал давление”. Советский лидер и впрямь находился в затруднительном положении, да и состав его делегации указывал на эрозию власти: он отправился на встречу с Бушем в сопровождении руководителя советского Казахстана Нурсултана Назарбаева. Борис Ельцин, глава РСФСР, явиться отказался: он ожидал запланированной в тот же день сепаратной встречи с американским президентом. Наконец, на встрече не было советского министра обороны маршала Дмитрия Язова, приславшего вместо себя заместителя¹³.

Путь Горбачева к саммиту был очень непрост. То, что он считал достижением, расценивалось некоторыми влиятельнейшими членами руководства как торговля советскими интересами. Высшее военное командование принимало в штыки любое сокращение оборонных расходов, но Горбачев в деле урезания бюджета ВПК превзошел даже Никиту Хрущева (его небывалые сокращения обычных вооружений в начале 60-х годов советские военные вспоминали с содроганием). Но не только военные считали, что американцы добились своего почти по всем важным пунктам договора о ядерных вооружениях. Аналогичное мнение высказывал Строб Тэлбот, один из ведущих американских дипломатов второй половины 90-х годов, главный зодчий политики Госдепартамента в отношении России.

Тэлбот писал в журнале “Тайм” после московского саммита:

Почти по всем важным вопросам, касающимся СНВ, Соединенные Штаты добились приемлемых для себя результатов… Из-за немедленного отказа от значительной части главной ударной силы СССР, которую составляли баллистические ракеты наземного базирования, Горбачев в договоре по СНВ безоговорочно принимает подчиненную позицию, по крайней мере в ближайшей перспективе, и позволяет США сохранить превосходство в числе бомбардировщиков, крылатых ракет, а также ракет подводного базирования.

Тэлбот назвал вещи своими именами. Но почему Горбачев был готов подписать столь невыгодный договор? Тэлбот предположил, что

СССР пошел на такие большие уступки, а США так мало предложили взамен по одной простой причине: революция Горбачева есть величайшая в истории распродажа. А цены в подобных случаях предельно низки¹⁴.

Горбачев поручил своему министру обороны трудновыполнимую, если не сказать невозможную задачу: убедить Генеральный штаб и ВПК принять условия, которые предусматривали двустороннее сокращение числа ракет, но не распространялись на авиацию. Это давало американцам неоспоримое преимущество в средствах доставки ядерных боезарядов: по количеству тяжелых бомбардировщиков США превосходили СССР. В итоге советские военные дали свое согласие¹⁵.

Последний трудный вопрос был улажен менее чем за две недели до саммита. Он касался права американской стороны осуществлять контроль над испытательным полетом ракеты “Тополь”. Первая советская межконтинентальная баллистическая ракета подвижного грунтового базирования, известная в США как Sickle, “серп”, только что пополнила ядерный арсенал СССР. Огневые испытания были завершены в декабре 1987 года, а к июлю 91-го Советский Союз имел в своем распоряжении 288 “Тополей”, нацеленных на США, у которых имелся дефицит сопоставимых мобильных баллистических ракет. “Тополь” представлял собой “сардельку” 20,5 метра длиной и 1,7 метра в диаметре, установленную на четырнадцатиколесную установку для транспортировки и пуска, благодаря чему мог избегать обнаружения. Это выгодно отличало его от других представителей своего класса. Трехступенчатая ракета-носитель оснащалась ядерной боеголовкой весом до тонны и мощностью 550 килотонн (примерно сорок бомб, сброшенных на Хиросиму).

После холодной войны было проведено исследование: что ждет Нью-Йорк, если по нему будет нанесен удар мощностью 550 килотонн? Подсчеты показали, что число жертв превысит пять миллионов, половина жителей Манхэттена погибнет под руинами, а остальные получат смертельную дозу облучения. Пожары уничтожат все в радиусе 6,5 километра от эпицентра взрыва, а облако радиоактивных частиц накроет Лонг-Айленд. Американских переговорщиков не пугали сами по себе ракеты “Тополь”, поскольку аналогичного оружия у США было достаточно. Их беспокоило главным образом то обстоятельство, что “Тополь” мог нести более одной боеголовки, а это путало все карты. Чтобы выяснить, на что способен “Тополь”, советник по национальной безопасности Брент Скоукрофт и его коллеги боролись за право ознакомиться с результатами огневых испытаний “Тополя” на дистанции до одиннадцати тысяч километров. Принимая во внимание превосходство Америки в прочих видах ядерных вооружений, СССР счел требование неприемлемым. В итоге Советы дали согласие на испытательную дальность десять тысяч километров и отказались “покрыть” оставшуюся тысячу¹⁶.

Горбачеву хотелось, чтобы противоречия были улажены до 16 июля 1991 года, когда он должен был отбыть в Лондон на саммит “Большой семерки”. На 17 июля у советского лидера была запланирована встреча с президентом Бушем и другими лидерами “Большой семерки”, и он собирался обратиться за финансовой помощью для остро нуждавшегося в деньгах Советского Союза. И 17 июля, всего за несколько часов до встречи Горбачева и Буша, маршал Язов скрепя сердце подписал документ, отвечавший требованиям США. Горбачев официально пригласил Буша в Москву, а президент США заверил, что приедет, вероятнее всего, в конце июля – до отпуска, который он собирался провести в своем доме в Кеннебанкпорте (штат Мэн)¹⁷.

Во время первой московской встречи с Бушем 30 июля Горбачев призвал гостя ускорить прием СССР в Международный валютный фонд. В Лондоне Горбачев отрицал прямую связь между подписанием договора СНВ-1 и просьбой о предоставлении СССР членства в МВФ и американской помощи, чтобы не сложилось впечатление, будто он готов променять стратегические интересы своей страны на денежные знаки США. В Москве же, озвучивая свои финансовые ожидания, советский лидер действовал куда напористей.

“В присутствии делегации я еще раз обращаюсь к президенту с просьбой поручить им рассмотрение вопроса о членстве [СССР] в МВФ, – сказал Горбачев. – В ближайшие год-два меня ожидают большие проблемы. Назовите ваши условия: ассоциированное членство, полуассоциированное членство. Нам очень важно получить доступ к фонду”. Буш не выказал особого желания брать на себя обязательства предоставлять полноправное членство и, как следствие, оказывать всемерную финансовую поддержку, как это было на лондонском саммите “Большой семерки” в середине июля. “Мы говорим как раз о том, что вас интересует, не отягощая полноформатным членством”, – ответил он¹⁸.

После обеда Горбачев пригласил гостя прогуляться по территории Кремля. Президентов немедленно обступили десятки журналистов. “Агентам КГБ пришлось раздвигать толпу, – вспоминал Буш. – Случилось несколько досадных инцидентов… была повреждена одна фотокамера, но ‘танк’ двигался дальше. Горбачев просил напирающих журналистов не препятствовать движению”. Тысячи корреспондентов съехались в Москву для освещения столь ожидаемой встречи, и каждый старался подобраться поближе.

У некоторых сцена вызвала ощущение дежавю. Тремя годами ранее Рональд Рейган посетил Москву для ратификации договора о ракетах средней и малой дальности. Рейган и Горбачев так же разговаривали на Красной площади с советскими гражданами. В визите Рейгана было больше символизма, чем реального наполнения. Нынешний же визит был само содержание – Бушу и Горбачеву предстояло не только ратифицировать старый договор, но и подписать новый. И все же, по признанию Дэвида Ремника (будущего редактора журнала “Нью-Йоркер”, а в те годы – московского корреспондента “Вашингтон пост”), встреча и отдаленно не напоминала преисполненный драматизма и страсти приезд Рейгана. Из советской столицы Ремник писал: “Буш вел себя, точно попал на йельскую вечеринку: ‘Итак, – обращался он к группе русских туристов, – значит, вы все из Сибири?’” В нем не было притягательности, на которую все рассчитывали¹⁹.

Одной из причин стала личность самого Буша. Компетентный руководитель и осмотрительный государственный деятель, в плане обаяния он заметно уступал своему предшественнику. Затмевал его и хозяин Кремля: именно Горби, как западные СМИ фамильярно называли советского лидера со времен его визита в США в декабре 1987 года, оказался в центре внимания. “В войне имиджей, – признал Уолтер Гудмен из “Нью-Йорк таймс”, – Михаил Горбачев, даже пользуясь услугами переводчика, легко побивает Джорджа Буша”. Однако, несмотря на то, что Горбачев выглядел импозантнее, все сходились во мнении, что политический вес Буша больше. По словам Гудмена, московский саммит “в пух и прах разнес первейшую заповедь телевидения, согласно которой имидж важнее реальности”²⁰.

Пока лидеры двух стран обсуждали членство СССР в Международном валютном фонде, первые леди – Барбара Буш и Раиса Горбачева – демонстрировали не только перемену модели советско-американских отношений, но и поддерживали политические амбиции своих мужей. Барбара Буш, пользуясь вниманием СМИ к саммиту, появилась в нескольких американских ток-шоу и опровергла слухи, будто она из-за нездоровья супруга отговаривала его от баллотирования на второй президентский срок. Более того, своим заявлением о том, что президент обязан трудиться во имя страны, миссис Буш фактически дала старт его кампании. Успех московского саммита сыграл Джорджу Бушу на руку: вернувшись в Вашингтон, он немедленно выступил с соответствующим заявлением.

Несмотря на разницу в возрасте и воспитании (Раиса Горбачева была почти на семь лет моложе Барбары Буш), первые леди прекрасно поладили. В этом состояло главное отличие от напряженных отношений Раисы Максимовны с Нэнси Рейган: та в свое время предала огласке слова первой леди СССР, якобы заметившей, что для жилой резиденции Белый дом имеет вид слишком официозный и музейный. Как и многие, лично знавшие Раису Горбачеву, Нэнси Рейган утверждала, что та предпочитала лекции беседе. В конце июля 1991 года в Москве Раиса Максимовна, отвечая на вопрос журналиста, сказала: “Вас интересует, что шепчут на ухо моему супругу? Думаю, это вопрос не ко мне”. Это был явный намек на замечание Нэнси Рейган, будто Раиса Максимовна нашептывает Михаилу Сергеевичу слово “мир”. Горбачева одним выстрелом убила двух зайцев: обставила Нэнси Рейган и ответила на обвинения советских критиков в том, что она непомерно влияет на супруга²¹.

За время визита Горбачевых в Вашингтон в июне 1990 года между Раисой Максимовной и Барбарой Буш установились теплые личные отношения. Пока их мужья обсуждали вопросы торговли, первые леди посетили церемонию вручения дипломов в женском колледже Уэлсли в Массачусетсе. Изначально предполагалось, что выступит лишь Барбара Буш. Однако сто пятьдесят студенток возразили против основного доклада в исполнении женщины, которая в свое время стала домохозяйкой лишь после года учебы в колледже. Администрация колледжа решила предоставить слово и Раисе Горбачевой. Вдобавок к тому, что Раиса Максимовна преподавала в университете и имела ученую степень, она пользовалась в Соединенных Штатах огромной популярностью благодаря политике, которую проводил ее муж. О том, что Раиса Горбачева изучала марксистско-ленинскую философию и ученым званием была обязана научному коммунизму, благосклонно умалчивали (ее биография в справочнике к московскому брифингу гласила, что она изучала и преподавала философию). Принимая во внимание разногласия в Уэлсли, советская сторона была сначала против этого визита, но американцы настояли на своем. Раиса Максимовна получила возможность встретиться с американскими студентками. Позднее она заявила, что их вопросы подтолкнули ее к сочинению автобиографической книги “Я надеюсь…”, которая популяризовала горбачевскую политику на родине и за рубежом²².

В день открытия московского саммита первые леди совершили экскурсию по кремлевским храмам и музеям, а затем приняли участие в церемонии открытия у Новодевичьего монастыря скульптурной группы, подаренной Барбарой Буш. Это была копия скульптуры “Дорогу утятам!”, изображающей утку, ведущую восемь птенцов. Оригинал скульптуры, созданной по мотивам детской повести Роберта Макклоски (1941), находится в Бостонском общественном парке, где и разворачивалось действие произведения. “Есть какая-то магия в том, что американские детишки в Бостоне любят уток, играют с ними, и точно так же ведут себя дети в Москве”, – заявила на церемонии Барбара Буш. Своим подарком она как бы продолжила начатую на родине кампанию за детское просвещение. Однако, несмотря на то, что композиция должна была способствовать преодолению культурных и идеологических различий, она стала символом трудностей московско-вашингтонского диалога: американские ценности, встреченные поначалу с энтузиазмом, приживались не лучшим образом. Москвичи и их дети любили утят, но повесть Макклоски мало кому была известна²³.

Около половины четвертого 31 июля 1991 года, на второй день саммита, Джордж Буш и Михаил Горбачев вошли в Зимний сад Большого Кремлевского дворца. Их краткая встреча была предусмотрена кремлевским протоколом, в соответствии с которым происходило подписание важных договоров. По парадной лестнице президенты спустились в облицованный розовым мрамором Владимирский зал – один из пяти залов дворца, названных в честь орденов Российской империи. Сам дворец был построен в середине XIX века Николаем I, а после 1917 года приспособлен под партийные и государственные нужды. Кроме того, здесь устраивали приемы зарубежных делегаций²⁴.

Договор о сокращении ядерных вооружений, казалось, знаменовал начало новой эпохи, торжество разума над безумием. “Церемония тронула меня до глубины души, – вспоминал Буш. – Она была не просто ритуалом; она дарила молодежи всего мира надежду, что идеализм еще жив”. Горбачев расчувствовался не меньше. Когда Буш упомянул о наращивании в течение полувека военной мощи, Горбачев заметил: “Слава богу, как говорят у нас в России, мы это остановили”²⁵.

Подписывая договор СНВ, лидеры двух стран торжественно пообещали не размещать против другой стороны более шести тысяч ядерных боезарядов и ограничили количество оснащаемых боеголовками межконтинентальных ракет, которыми располагала каждая страна, 1600 штуками. Бушу и Горбачеву даже удалось выйти за рамки повестки дня, включающей контроль над вооружениями и их сокращение. В знак того, что идеологическое противостояние также близко к завершению, Буш пообещал обратиться к Конгрессу с просьбой о предоставлении Советскому Союзу статуса страны с режимом максимального благоприятствования в торговле. В этой привилегии СССР ранее отказывали по причине нарушения прав человека и отказа выдавать выездные визы евреям.

Наблюдались и признаки расширения сотрудничества на международной арене. Президенты приняли коммюнике по Ближнему Востоку, пообещав приложить совместные усилия для организации международной конференции по региональной безопасности и сотрудничеству. СССР пообещал, что попытается усадить палестинцев за стол переговоров, а США пообещали повлиять на Израиль. Также была достигнута договоренность о том, что госсекретарь Джеймс Бейкер и министр иностранных дел Александр Бессмертных нанесут визит в Израиль, где Бейкер обсудит условия конференции, а Бессмертных проведет переговоры об установлении дипломатических отношений между Израилем и СССР. Некоторые газеты утверждали, что заявления по Ближнему Востоку стали едва ли не важнее подписания договора о СНВ. Наконец, была достигнута договоренность в отношении Кубы: СССР пообещал ослабить экономическую поддержку Фиделя Кастро. Казалось, не осталось ни одного вопроса, за который не могли бы взяться – и решить – лидеры двух некогда враждующих сверхдержав²⁶.

В Большой Кремлевский дворец Буш и Горбачев прибыли из подмосковной резиденции в Ново-Огарево. Не имея определенной повестки дня, они посвятили пять часов обсуждению вопросов мировой политики и попытались очертить новый миропорядок. Позднее Горбачев называл эти неформальные переговоры “звездным часом” своей внешней политики (“нового мышления”): по его мнению, они знаменовали поворотный пункт в выработке “совместной политики держав, которые еще недавно считались врагами и… были готовы поставить на грань катастрофы весь мир”. И если бы все зависело от Горбачева, то мир превратился бы в советско-американский кондоминиум, в котором две страны не только уживались, но и решали бы все международные вопросы – к обоюдному удовольствию²⁷.

На открытой веранде, выходившей на Москву-реку, Горбачев знакомил американского президента со своим видением нового миропорядка. Павел Палажченко, переводчик советского президента, позднее вспоминал его слова: “Мир становится все более многообразным, многополярным, но в нем должно присутствовать некое подобие оси, которую могли бы создать наши страны”. В своих мемуарах советский лидер не использовал метафору оси, но она замечательно передавала суть его размышлений. Горбачев был готов к обсуждению с Бушем широчайшего спектра вопросов. Он стремился к совместной советско-американской политике в отношении единой Европы, которая не только набирала политико-экономический вес, но и наращивала военную мощь. Также Горбачев высказал пожелание выступить с единых позиций в отношениях с Японией, Индией и Китаем – странами с населением два миллиарда человек, которые переживали подъем. Кроме того, речь шла о вечно неспокойном Ближнем Востоке и о роли Африки в мире.

Буш, как всегда, проявлял осторожность. Должно быть, в глубине души он был настроен более чем скептически. В мемуарах президент писал: “Горбачев начал с пространного диалога, за все время которого мне едва удалось вставить реплику”. Однако советская сторона считала, что это не просто монолог. “Буш соглашался, – вспоминал Палажченко, – и видно это было не по многословным заявлениям, а по тому, как он стремился обсудить с Горбачевым, в двустороннем формате, вопросы, к которым ранее США не подпустили бы Советский Союз и на пушечный выстрел”. Буш заверил, что, несмотря на давление, он не усомнится в успехе горбачевских реформ. Правые требовали покончить с недавним противником, воспользовавшись уязвимостью Советского Союза, а левые трубили о нарушениях там прав человека. Однако Буш не собирался играть на слабости СССР.

У советского руководства возникло ощущение, что его услышали. Горбачев позднее с ностальгией вспоминал: “Мы жили будущим”. Анатолий Черняев, советник Горбачева по вопросам внешней политики и один из немногих советских аппаратчиков, находившихся тогда в Ново-Огарево, записал в дневнике: “Это общение ближе, чем в свое время с ‘друзьями’ из социалистических стран: нет фарисейства, лицемерия, нет патернализма, похлопывания по плечу и послушания”²⁸.

Неформальные переговоры, произведшие сильное впечатление на советскую сторону, которая жаждала, чтобы США признали ее равной себе, почти не нашли отражения в американских источниках. Брент Скоукрофт, не менее осторожный политик, чем Буш, так описал свои впечатления: “Переговоры удались. Наконец мы смогли подписать договор СНВ-1, что стало огромным шагом на пути к переосмыслению места и роли стратегических ядерных сил в новую эру”²⁹. Вспоминая в мемуарах новоогаревские переговоры, Буш ни словом не обмолвился о советских инициативах касательно совместной политики. Советская сторона понимала, что Буш слушает – но слышал ли он?

На пресс-конференции после подписания соглашения произошел эпизод, послуживший красноречивой иллюстрацией к происходящему. Когда Горбачев стал хвалить ход и итоги саммита, Буш, который пользовался наушником для синхронного перевода, с улыбкой повернулся к нему: “Я не понял ни слова из того, что вы сказали”. Возникла техническая неполадка. “Так, вы меня сейчас слышите? А сейчас? А сейчас? Все в порядке? А сейчас? А сейчас?” – спрашивал взволнованный Горбачев. Буш прекрасно слышал, но русскую речь не понимал. Конфуз длился еще несколько минут. “Я так понял, что вы почти согласны?” – спросил Горбачев, когда мини-кризис был разрешен. Бушу перевели, и он ответил: “То, что я услышал, мне понравилось”.

Судя по воспоминаниям Буша, новоогаревские инициативы Горбачева были утеряны при переводе. Горбачев предавался мечтам³⁰.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.