Глава 17 Победа Евразии

Глава 17

Победа Евразии

Семнадцатого декабря – в день вылета Джеймса Бейкера из Москвы – Михаил Горбачев и Борис Ельцин встретились, чтобы обсудить передачу власти руководителям Содружества Независимых Государств. “Президенты согласились с тем, что процесс перехода союзных структур в новое качество должен завершиться к концу этого года, – на следующий день оповещала читателей проельцинская ‘Российская газета’. – В этот срок прекращается действие всех союзных структур, часть из них переходит под юрисдикцию России, остальная часть ликвидируется”. К середине декабря 1991 года всем стало очевидно, что обновленного Союза в каком бы то ни было виде ждать не стоит. Даже Горбачев понял, что его проект обречен. Место СССР заняло СНГ. Согласно данным опросов, образование этой структуры поддерживало 68 % граждан России. Тем не менее, неясной оставалась природа Содружества¹.

Определить характер объединения предстояло в первую очередь руководителям восточнославянских и среднеазиатских государств, которые съезжались в столицу Казахстана, чтобы 21 декабря провести переговоры о том, как выстраивать взаимоотношения после заключения договора в Беловежской пуще. Ельцин уже рассказал Бушу, что бывшие советские республики с преобладанием мусульманского населения присоединятся к Содружеству, однако никто еще не знал, в каком статусе и на каких условиях. Президент СССР связывал последние надежды на сохранение власти именно с казахстанским саммитом. Ему хотелось, чтобы президенты Казахстана и среднеазиатских республик превратили СНГ из задуманного в Вискулях Ельциным, Кравчуком и Шушкевичем аморфного объединения в некую более централизованную структуру. Как не раз бывало в 1989 году и после, Горбачев полагал, что “радикализм” российских политиков должен быть уравновешен консерватизмом представителей советской периферии.

Горбачев просчитался. Хотя большинству тех, на кого он надеялся – в первую очередь президенту Казахстана Нурсултану Назарбаеву и президенту Узбекистана Исламу Каримову, – создание одними лишь восточнославянскими государствами содружества пришлось не по нраву, они не видели выгоды в противостоянии с Ельциным. Обид на Кремль у них накопилось немало, а желание приобрести статус независимых правителей оказалось достаточно сильным, чтобы без колебаний выступить за Содружество, которое включало бы также их государства.

Хотя результат казахстанского саммита волновал сильнее всего двоих, Горбачева и Ельцина (а осчастливить мог лишь одного), первым чужеземцем, которому выпал шанс проверить отношение к Содружеству глав государств Средней Азии и Казахстана, стал Джеймс Бейкер, утром 17 декабря покинувший Россию. Маршрут перед ним лежал довольно извилистый: в Брюссель через Среднюю Азию, с остановками в Белоруссии и на Украине. График он назначил себе крайне тяжелый. Вылетал госсекретарь из Москвы в девять утра, в полчетвертого должен был прибыть в столицу Киргизии Бишкек (уже не Фрунзе), покинуть город без пяти восемь вечера и через сорок минут сесть в аэропорту казахстанской столицы. Последний выход госсекретаря к журналистам был назначен на 23.38 того же дня. На следующее утро предстоял перелет в Минск – прибыть туда Бейкер должен был в час дня. А уже без пяти шесть вечера американец должен был сходить с трапа в Киеве. Наконец, из украинской столицы Бейкеру следовало вылететь 19 декабря без пятнадцати семь утра, чтобы через два с четвертью часа успеть на заседание в Брюсселе².

Посещение Бишкека в графике значилось первым. “В регионе, где гораздо тверже стояли на ногах диктаторы, чем те, кто исповедовал идеалы Томаса Джефферсона, президент Киргизии Аскар Акаев выглядел совершенной аномалией, искренним адептом демократии и свободного рынка, – объяснял Бейкер в мемуарах, зачем ему понадобилось останавливаться в столице маленькой республики. – Мне казалось, что мое появление станет важным знаком для Акаева и мусульманского населения региона – знаком того, что США готовы поддержать реформы”. Акаев – еще недавно глава Академии наук Киргизской ССР – и впрямь был белой вороной среди нового поколения республиканских руководителей: кроме физика Станислава Шушкевича, все они вышли из коммунистической верхушки. Визит госсекретаря Соединенных Штатов на самом деле поднял боевой дух президента и граждан этого государства, которое только обретало независимость. Бейкер припоминал: когда Акаев увидел госсекретаря, выходящего из самолета, он стал “потрясать над головой кулаками, словно боксер, только что победивший в матче за титул в полусреднем весе”.

Президент Киргизии проводил именно ту линию, которую одобрял Бейкер. Аскар Акаевич безоговорочно приветствовал Содружество и не скрывал, что ему трудно пришлось бы без России, на чью защиту он надеялся ввиду таких угроз, как наступление радикального исламизма и растущее влияние соседнего Китая. Он не мечтал о ядерном оружии и был уверен, что для обороны его стране достаточно какой-нибудь тысячи солдат. С другой стороны, Акаев намеревался взять на вооружение пять принципов, провозглашенных Бейкером вскоре после августовского путча в назидание лидерам бывших советских республик. В целом, Киргизия выражала полную готовность превратиться в кирпичик нового мирового порядка, предложенного Вашингтоном. Госсекретарь улетал в Алма-Ату с такими мыслями: “Учитывая огромный моральный авторитет, которым обладают Соединенные Штаты в глазах немалой части этих республик и их руководства, на нас ложится особая ответственность. Мы обязаны поддержать их реформаторские планы”³.

Не прошло и часа, как самолет Бейкера сел в столице Казахстана. За три с небольшим месяца он наведывался сюда уже во второй раз (в первый раз – в середине сентября, когда знакомился с положением дел в Советском Союзе после августовского путча). Новый визит Бейкера свидетельствовал и о значении республики, и о политической проницательности ее лидера. Пятидесятилетний Нурсултан Назарбаев руководил единственной бывшей советской республикой, которая не относилась к восточнославянской троице, но располагала ядерным арсеналом. Назарбаев был крупной фигурой на союзной шахматной доске, а теперь стремился к установлению прямых политических и экономических контактов с Западом. От планов Нурсултана Абишевича в немалой степени зависели судьба Советского Союза, будущее Содружества и разрешение вопроса о контроле над оружием массового поражения.

Казахстан провозгласил независимость позднее, чем многие другие союзные республики. Для этого потребовалось Беловежское соглашение и те события, которые за ним последовали. Сыграв в Кремле 9 декабря роль почти молчаливого свидетеля перепалки Ельцина и Горбачева, Назарбаев передумал поддерживать Горбачева и эфемерный уже Советский Союз и принял сторону Ельцина и СНГ. “Российская газета” позицию, занятую в те дни правителем Казахстана, резюмировала так: “Он посоветовал не спекулировать на теме противостояния славянских республик азиатским. Во-первых, потому что это опасно, во-вторых, потому что сам он резкий противник договоров по национальному, этническому принципу и считает их возвратом к средневековью. В-третьих, потому что он не видит в желании трех славянских государств найти оптимальные формы сотрудничества никаких антиказахских и прочих мотивов”.

Покинув Москву, Назарбаев направился в Алма-Ату, чтобы, не теряя ни дня, завершить процесс обретения Казахстаном независимости. Советский Союз доживал последние дни, и если казахстанское руководство желало играть сколько-нибудь существенную роль в СНГ или, возможно, другом региональном объединении, ему следовало обзавестись атрибутами суверенитета. Десятого декабря Верховный Совет переименовал Казахскую Советскую Социалистическую Республику в Республику Казахстан. Через несколько часов Назарбаев принес присягу на верность республике как первый избранный президент – выборы состоялись 1 декабря, в тот же день, когда граждане Украины проголосовали на референдуме и выбрали президентом Кравчука. А уже 16 декабря парламент провозгласил независимость Казахстана, не утруждаясь узнать, поддержат ли такое решение граждане. Как подметили журналисты, 1 декабря украинцы добились права на самоопределение не только для своей страны, но и для Казахстана⁴.

Бейкер собирался обсудить с Назарбаевым два вопроса: ядерное оружие и перспективы Содружества. С собой гость привез те же пряники, которыми администрация Соединенных Штатов рассчитывала соблазнить и других руководителей бывших советских республик: гуманитарная помощь и техническая помощь. Переговоры госсекретарь вел, имея под рукой “шпаргалки” для встреч с любым первым лицом на постсоветском пространстве. Там были перечислены американские пожелания относительно ядерных и обычных вооружений, разрешения территориальных споров и экономического сотрудничества. Там же уточнялись объемы помощи, которую США оказывали Советскому Союзу: с декабря 1990 года одна сверхдержава обязалась выделить другой около 3,5 миллиарда долларов. Только в декабре 1991 года СССР должен был получить товаров на боо миллионов долларов. Назарбаев, однако, выслушал это без энтузиазма. Его интересовали признание независимости Казахстана и капиталовложения из-за рубежа. “Присылайте инвесторов и советников, а не деньги”, – заявил он Бейкеру⁵.

Назарбаев высказал и свое неудовольствие недавними действиями Белого дома. Он полагал, что американцы способствовали роспуску Союза в Вискулях: “Ельцин объявил на весь мир, что позвонил президенту Бушу и что президент Буш безоговорочно поддержал его. Если это правда, я скажу одно – поскольку президента Буша уважают во всем мире, надо тщательно взвешивать каждое слово. Какого мнения был президент о законности того, что они предприняли? И что он думал о конституционности этого? В августе реакция Соединенных Штатов была совершенно ясна. А ведь их позицию всем важно знать. Теперь же перед нами попытки Ельцина придать законность своим действиям таким образом, чтобы за него это сделал президент Буш”⁶.

Бейкер уверил, что Вашингтон сохранял нейтралитет и не оказывал никакой поддержки лидерам России, Украины и Белоруссии. Госсекретарь писал в мемуарах, что как бы сильно Назарбаева ни задело, что его не пригласили в Беловежскую пущу, он готов был простить им обиду: “Они [Ельцин, Кравчук и Шушкевич] принесли мне свои извинения, это все позади”. Теперь глава Казахстана решительно выступал в поддержку Содружества, изо всех сил убеждая коллег из среднеазиатских республик присоединиться к нему. “Мне еще раз придется сыграть роль пожарного, – заявил он Бейкеру, сравнивая последствия Беловежского соглашения с чрезвычайной ситуацией. – Я должен буду собрать их всех в одну упряжку”.

Главы государств Казахстана и Средней Азии настаивали на соблюдении важного условия, без которого вступать в СНГ не желали: они претендовали на статус учредителей этой организации и повторное подписание договора об ее создании, но уже с их участием. Назарбаев также добивался заключения отдельного соглашения между четырьмя государствами, на чьей территории располагался ядерный арсенал СССР – о том, как именно осуществлять над ним контроль. Последнее Бейкера несказанно обрадовало: “За пять часов до рассвета я попал наконец к себе в номер и подумал, что три часа разговора с Назарбаевым стали едва ли не самым большим успехом за всю поездку”. Американец желал Назарбаеву успеха. На следующий день в Минске он объяснял Шушкевичу: “Присоединение среднеазиатских республик к славянским означает, что Средняя Азия может служить мостом между Востоком и Западом и надежным заслоном против исламского фундаментализма”⁷.

Если в Белом доме содействовали расширению восточнославянского альянса за счет Казахстана и Средней Азии ради сохранения единого командования советскими ракетно-ядерными силами и противодействия исламистам, причины, по которым политические круги республик желали присоединения к Беловежскому договору, гораздо разнообразнее и труднее поддаются анализу. Ядерное оружие имелось лишь у Назарбаева, а радикальный исламизм был всего лишь одним из факторов, определявших поведение руководителей этих пяти государств, большинство которых воспитала партия. Их заботила прежде всего Российская Федерация. Много лет они подчинялись Москве и полагались на нее. Теперь же им не терпелось начать жить своим умом – но не рвать все нити, связывавшие Среднюю Азию с имперским центром.

Во вторник, в день прилета Бейкера, Назарбаев председательствовал на многолюдном собрании в центре казахской столицы, приуроченном сразу к двум событиям: провозглашению независимости в понедельник и пятой годовщине антиправительственных выступлений в городе (16–17 декабря 1986 года). Протестовать на улицы вышла, в первую очередь, казахская молодежь, причем под “националистическими” лозунгами – это был один из первых признаков того, что в Советском Союзе нарастает межэтническое противостояние. Молодые люди в основном учились в вузах Алма-Аты, а возмутило их до такой степени назначение русского, Геннадия Колбина, первым секретарем Компартии Казахской ССР и фактическим руководителем государственного аппарата. Славяне эту должность не занимали уже давно. Горбачев, поставив Колбина, проводил в жизнь свой замысел по очищению власти от кадров, доставшихся ему от Леонида Брежнева, и расцветшей при этом последнем коррупции.

Михаил Сергеевич опирался на русских в партийной верхушке, чтобы прибрать к рукам союзные республики и региональные элиты. Еще в 1985 году он перевел в Москву Ельцина, сменившего на должности столичного градоначальника Виктора Гришина, брежневского мастодонта. Колбина же (в начале 70-х годов – второго человека в Свердловском обкоме КПСС) перебросили в Казахстан из Поволжья, с поста первого секретаря Ульяновского обкома. По благословению нового генсека “свердловская мафия” вытесняла дряхлых взяточников и казнокрадов, а заодно укрепляла положение Горбачева в государстве, которое нуждалось в политических и экономических реформах⁸.

Но если призвание Ельцина москвичи приветствовали, “избрание” Колбина натолкнулось на враждебный прием и среди простых казахов, и среди ближайшего окружения предыдущего босса. Причина лежала на поверхности – стремясь побороть гидру коррупции, изгнать из кресел вождей, которые, казалось, в них вросли, Горбачев нарушил неписаный договор между союзным центром и периферией, который сложился после смерти Сталина: первое лицо республики должно было представлять ее титульный этнос. Михаил Сергеевич, ощутив в руках рычаги управления, вознамерился править Союзом из рабочего кабинета, отводя местным элитам роль исполнителей. Но Алма-Ата отличалась от Москвы. У республик было больше прав, чем у городов, и республиканские компартии, а с ними и местная интеллигенция, не собирались так просто отказываться от добытых с трудом привилегий ради прихоти очередного кремлевского мечтателя⁹.

Ходили слухи, что верхушка партии и правительства Казахской ССР – а присылка “варяга” из Москвы вынуждала их задуматься о своем будущем – сама подстрекала к бунту алма-атинских студентов казахского происхождения. Назарбаев, казах, работал тогда председателем Совета Министров республики и считался одним из наиболее вероятных кандидатов на пост первого секретаря компартии, откуда Горбачев убрал Кунаева. Кое-кто доказывал, что именно Нурсултан Абишевич стоял за “Желтоксаном” (декабрьскими протестами). Если это правда, он умудрился не навлечь на себя гнев союзного руководства. В разгар событий он обратился к студентам, призывая тех разойтись по домам. Уговоры, однако, не помогли, и Назарбаев присоединился к сторонникам жестких мер. Демонстрантов, которые вышли на улицы за несколько месяцев до провозглашения Кремлем политики гласности, разогнали. Были жертвы, студентов таскали на допросы, арестовывали, исключали из вузов.

Назарбаев начал свое восхождение на вершину, работая инженером на металлургическом заводе. Учился он на Украине, в родном городе Брежнева – Днепродзержинске. Это обстоятельство он часто и с гордостью подчеркивал, чтобы ни у кого не возникло сомнений в его приверженности интернационализму. События декабря 1986 года на Назарбаеве не отразились, и он терпеливо дожидался своего часа. Летом 1989 года Горбачев отозвал Колбина и дал зеленый свет Назарбаеву: Нурсултана Абишевича избрали первым секретарем компартии Казахстана. Таким образом, негласный договор между Кремлем и республиканской верхушкой, нарушенный Горбачевым почти три года назад, им же был восстановлен. Произошло это в то время, когда политические круги Казахстана не ограничивались желанием вернуть те привилегии, какими они пользовались при Брежневе, а готовы были потянуть одеяло на себя – вследствие политических реформ власть генсека заметно ослабла. Весной 1990 года, когда не прошел еще год с момента избрания Назарбаева главой казахстанских коммунистов, он повысил свой статус до президента республики. Как и Горбачев, выборы он проводил в Верховном Совете, не решаясь пока на всеобщее голосование.

Назарбаеву приходилось тщательно обдумывать, какую степень независимости он мог себе позволить и до каких пределов доводить суверенитет Казахстана. Что касается политического и этнического равновесия в стране, ему надо было пройти по более тонкому льду, чем любому из коллег. Титульным этносом значились казахи, они же преобладали в руководстве, но большинство населения республики составляли отнюдь не казахи. Из 16,5 миллиона жителей Казахстана 6 миллионов были русскими. Казахам они уступали в численности лишь на полмиллиона. Третье место занимали украинцы, нередко русифицированные и в любом случае с точки зрения лингвистической и культурной – восточные славяне. Их было чуть меньше миллиона. В 80-х годах численность казахов в республике росла быстрее, чем какого-либо другого этноса, но некоренных жителей все равно насчитывалось больше. Славяне, как правило, могли похвастаться лучшим образованием, доминировали в областных центрах и не скрывали, что считают себя хозяевами положения. “Если вы попутешествуете по нашей стране, – сетовал Назарбаев в разговоре с Бейкером в сентябре 1991 года, – то увидите, как русские дети бьют казахских детей. Вот так и со мной было. Нелегко с ними жить”¹⁰.

Неустойчивый этнический баланс Казахской ССР сложился в результате межнациональных опытов, которые руководители советской империи ставили над подданными, а также проводимой экономической политики. В начале 30-х годов состав населения республики разительно изменился из-за кампании насильственной коллективизации и сопровождавших ее экономических потрясений. Более миллиона казахов – четвертая часть всего народа – умерло от голода в 1930–1933 годах. В 50-х годах в Казахстан приехали сотни тысяч людей из РСФСР и других республик, поскольку настало время новой сельскохозяйственной кампании, задуманной Хрущевым – освоения целинных земель. Одним из главных полководцев той кампании стал Брежнев, восходящая звезда советского режима. Цель состояла в превращении степей севера Казахстана в пахотные земли, что должно было избавить СССР от хронической нехватки продовольствия. Накормить одну шестую часть суши досыта так и не вышло, зато среди жителей Казахской ССР значительно увеличилась доля славян¹¹.

Вступив на пост президента в апреле 1990 года, Назарбаев оказался между молотом и наковальней. С одной стороны, казахи требовали для себя все больше прав, среди них росли “националистические” настроения. С другой стороны, русские и украинцы, преобладавшие в северных областях Казахстана, все чаще задумывались о выходе из состава республики. Назарбаев, добиваясь расширения полномочий органов законодательной власти и большей хозяйственной самостоятельности, не поддерживал открыто ни национализм казахов, ни сепаратизм восточных славян. Он маневрировал между двумя лагерями, усиливал позиции алма-атинской элиты и превращался в политического тяжеловеса и на общесоюзном уровне. Его стали по-настоящему уважать Ельцин и Горбачев, Кравчук и Шушкевич. Слово Назарбаева немало значило и для руководства среднеазиатских республик. Провал переговоров по новому Союзному договору и учреждение СНГ стали очередным испытанием его таланта маневрировать, внешне сохраняя при этом непоколебимость.

Президент не мог рисковать, провозглашая независимость Казахстана против воли славянского большинства, однако смириться с перспективой вхождения в СНГ в той форме, какую оно принимало в первые дни после событий в Беловежской пуще, ему было не с руки. Включить шесть с половиной миллионов казахов в межгосударственное объединение с двумястами миллионами русских, украинцев и белорусов? Едва ли. Назарбаеву нетрудно было предвидеть последствия, которые грозили бы в таком случае позициям казахской политической элиты, не говоря уже о культуре и национальной идентичности. Еще опаснее казались те взгляды на Казахстан, что исповедовал Александр Солженицын, духовный патрон “восточнославянского союза” – а ведь многие полагали, что в Вискулях образовали именно такой союз. Солженицын проповедовал “воссоединение” Северного Казахстана с Россией. Назарбаев позднее уверял, что появись он в Белоруссии 8 декабря, соглашение в первоначальной редакции он не подписал бы¹².

Президент отказывался составить компанию в СНГ одним лидерам восточнославянских стран, но не прочь был пойти на это вместе с первыми лицами стран среднеазиатских, с преобладанием традиционно мусульманского населения. Двенадцатого декабря он вылетел в Ашхабад, столицу соседней Туркмении, на совещание пяти глав государств (также Узбекистана, Таджикистана и Киргизии). Принимал гостей президент Сапармурат Ниязов, а на повестке дня стоял вопрос о реакции Средней Азии и Казахстана на образование восточнославянского Содружества. Ниязов предлагал создать некую среднеазиатскую конфедерацию в противовес той, которую Ельцин, Кравчук и Шушкевич провозгласили в Вискулях. Назарбаев высказался против этой идеи – и не оказался в одиночестве. Он настойчиво призывал азиатские республики вступать в СНГ.

“Мы собрались у Ниязова в Ашхабаде, – позднее рассказывал в интервью Назарбаев, – до трех часов утра обсуждали ситуацию: то ли мы не признаем упразднения Союза, а Горбачева признаем президентом – но какой Союз без России? То ли создаем среднеазиатскую конфедерацию – это Ниязов предложил, но экономика-то у нас общая, армия единая, рубль один и тот же [с Россией], 1150 боеголовок в Казахстане… Как же можно вставать в конфронтацию с Россией?” Идея “туркестанской” конфедерации, понятно, нравилась Ниязову: его вотчина изобиловала природным газом, а население насчитывало всего 3,5 миллиона человек, подавляющее большинство – туркмены. Назарбаев понимал, что перспектива полного отделения от России и других восточнославянских стран могла обострить противоречия между казахами и неказахами, которые и так уже его беспокоили, и довести до того, что Казахстан в общепризнанных границах перестал бы существовать. Все более реальным казался предсказанный Солженицыным распад республики¹³.

Исход дискуссии, разгоревшейся в Ашхабаде поздней ночью, немало зависел от президента Узбекистана, пятидесятитрехлетнего Ислама Каримова. Узбекистан в СССР был самой густонаселенной среднеазиатской республикой – там жило около 20 миллионов человек (третье место после России и Украины). Число представителей титульного этноса превышало 14 миллионов. Таким образом, мало кто мог составить узбекам конкуренцию – из этнических меньшинств русские, занимавшие второе место в республике, насчитывали всего 1,65 миллиона. Узбекские политические круги не боялись славян у себя дома, однако их отношения с центром в последние годы существования Советского Союза назвать теплыми было невозможно. Кремль ни разу не посмел назначить первым секретарем ЦК местной компартии, то есть, правителем неславянской Узбекской ССР, этнического русского – как в Казахстане, – но поощряемая Москвой борьба с коррупцией озлобила верхушку республики, тем более что, по ряду причин, Узбекистан стал главной сценой этой антикоррупционной кампании¹⁴.

Масштабное следствие по “хлопковому делу”, которое довольно скоро окрестили “узбекским”, началось еще при Андропове. Горбачев, заняв высший пост, не уставал подгонять правоохранительные органы, требуя обеспечить успех на этом направлении. Факты, ставшие достоянием гласности благодаря работе присланных из Москвы следователей, потрясли советских граждан. Первого секретаря ЦК Компартии Узбекской ССР обвинили в том, что он брал взятки от четырнадцати человек, на общую сумму в 1,2 миллиона рублей. Взятки, как утверждали следователи, давали порой даже в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца во время заседаний Верховного Совета СССР. Схему, в рамках которой в Узбекистане из рук в руки противозаконно перешли миллионы долларов, покрывал Шараф Рашидов, кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, фактически глава Узбекской ССР в 1959–1983 годах.

В середине 70-х годов Москва бомбардировала руководство Узбекистана требованиями увеличить производство хлопка – главного экспортного продукта республики. В один прекрасный день Рашидов, которому вскружил голову рекордный урожай, дал Брежневу обязательство ежегодно выдавать шесть миллионов тонн хлопка. Действительный же потенциал Узбекистана составлял три-четыре миллиона. Неосторожной похвальбой Рашидов поставил под угрозу не только собственную карьеру, но и будущее своего окружения. Осознав это, первый секретарь велел засеять хлопком каждый пригодный для этого клочок земли и превратил все население республики, включая школьников и студентов, в полукрепостных, вынудив их трудиться на полях и лишив возможности нормально учиться и работать. Тем не менее его ухищрения желаемого результата не дали – собрать шесть миллионов тонн не удалось ни разу¹⁵.

Метрополия стремилась выжать из Узбекистана “белое золото”. Хлопчатник выращивали под солнцем Средней Азии, главные же текстильные мощности располагались в РСФСР. Экономика Узбекской ССР несла убытки из-за того, что республика вывозила сырье и ввозила готовые ткани. Однако в Ташкенте нащупали колониальный выход из имперского тупика – положение могла спасти коррупция. Если недостающие два-три миллиона тонн невозможно было произвести, догадались лидеры Узбекистана, их можно было попросту приписать к официальной статистике.

Действие этой схемы обеспечивали десятки тысяч человек, занимавших посты от весьма скромных, в колхозах, до самых высоких – в республиканском правительстве и ЦК. Деньги, полученные из центра за якобы поставленный хлопок, распределяли в Узбекистане в виде взяток. Миллионы рублей уходили также в Россию, директорам текстильных фабрик, государственным и партийным чиновникам, за то, что те закрывали глаза на происходившее и подтверждали доставку хлопка, который поступал только на бумаге. Узбекистан превратился в рассадник организованной преступности, стал первой советской республикой, где количество рублевых миллионеров перевалило за сотню. Андропов, а впоследствии и Горбачев, дали добро на аресты лиц, вовлеченных в эту коррупционную схему. Под следствие попали тысячи людей – но в глазах многих узбеков крестовый поход против взяток и приписок предстал карательной экспедицией против их родины. Сторонники Рашидова и его подручных утверждали, что вина тех заключается лишь в одном: они старались любой ценой исполнить желания московского начальства.

Ислам Каримов, который возглавил республику в 1990 году, разделял чувства земляков. Он считал “хлопковое дело” замаскированными политическими репрессиями. В сентябре 1991 года он созвал съезд Коммунистической партии Узбекистана, к тому времени переименованной в Народно-Демократическую. Съезд принял резолюцию, которой снимал с осужденных в 80-х годах вождей все обвинения. В тексте утверждалось, что якобы взяточники честно работали на благо Родины. В конце декабря того же года, за несколько дней до победы на теперь уже всенародных выборах президента, Каримов помиловал всех осужденных по “узбекскому” делу. Эта история превратилась в символ страданий узбеков под коммунистическим “игом”¹⁶.

В новоогаревском процессе, когда Горбачев тщетно пытался склонить республики к заключению нового Союзного договора, Каримов держался куда независимее Назарбаева. Ислам Абдуганиевич нередко присоединялся к Ельцину и Кравчуку, когда те блокировали попытки президента СССР удержать шатавшийся под ним трон (Назарбаев Горбачева обычно поддерживал). После августовского путча Каримов не замедлил очистить узбекское общество от внешних признаков советского строя – приказал сносить памятники и переименовывать улицы. С другой стороны, он объявил, что Узбекистан к демократии не готов, подавил зарождавшуюся оппозицию и провозгласил, что лучший пример политических и экономических преобразований он видит в соседнем Китае. Тем не менее, при всей решительности, с которой Каримов рвал с Кремлем, Беловежское соглашение его не устроило. Свое раздражение сепаратным договором восточнославянских государств он высказал в лицо президенту России. Но во время продолжительных споров в Ашхабаде в ночь с 12 на 13 декабря Каримов поддержал Назарбаева и всех, кто выступил против подписания некоего документа, окрещенного московскими журналистами “мусульманской хартией”.

Каримов стал сторонником расширения СНГ за счет среднеазиатских государств по другим причинам, нежели Назарбаев. Подобно президенту Акаеву, он рассчитывал, что страны Содружества (главным образом, конечно, Россия) помогут Узбекистану в его противостоянии с исламским фундаментализмом и послужат противовесом китайской экспансии. Сверх того, Каримову было нужно, чтобы российские ткацкие фабрики и впредь закупали хлопок. Без экспорта “белого золота” в Россию экономика Узбекистана обрушилась бы за считанные недели. В разговоре с журналистами после встречи в Ашхабаде Каримов отмел домыслы о том, что в восточнославянском Содружестве государства с мусульманским населением окажутся участниками второго сорта. Он заявил, что восточным республикам СССР уйти от роли статистов можно только одним путем: превратить Среднюю Азию в высокоразвитый регион с собственной обрабатывающей промышленностью¹⁷.

При всем недовольстве, вызванном восточнославянским саммитом в Беловежской пуще, Назарбаев, Каримов и коллеги сошлись на том, что единственно верной стратегией было поддержать инициативу Российской Федерации и ее западных соседей (при том, что решение каждого из них определили разные комбинации политических, экономических, социальных, этнических и оборонных факторов). В Ашхабаде лидеры Казахстана и Средней Азии не только договорились о совместном вступлении в СНГ, но и придумали, как при этом сохранить лицо. “Обсудив, мы приняли заявление руководителей пяти республик, – рассказал Назарбаев репортерам после завершения встречи, – в котором говорится: ‘Стремление лидеров республики Беларусь, России и Украины создать на месте ранее бесправных республик Содружество Независимых Государств воспринимается нами с пониманием’. Вступление всех республик в СНГ на правах учредителей, то есть на абсолютно равных правах – главное наше условие”¹⁸.

Саммит в казахстанской столице, который, как уже многим было очевидно, должен был поставить точку в истории распадавшегося Советского Союза и определить будущее аморфного пока СНГ, назначили на 21 декабря, субботу. Местом проведения избрали алма-атинский Дом дружбы – именно там в начале ноября руководители двенадцати бывших советских республик впервые провели переговоры в отсутствие Горбачева и подписали экономическое соглашение.

Нынешняя встреча также не предусматривала участия президента СССР. А вот число глав государств, которых стоило ждать в Алма-Ате, оставалось неясным почти до начала встречи. Журналисты, которые слетались в город – всего их приехало человек пятьсот, – чтобы наблюдать за собранием первых лиц, последним в советской истории и первым в постсоветской, могли только строить предположения. “Сегодня речь идет об участии уже не восьми государств, а девяти или даже десяти – ожидается, что к минской ‘тройке’ и ашхабадской ‘пятерке’ присоединятся Армения и, возможно, Молдова”, – сообщал корреспондент газеты “Известия”. Незадолго до открытия в столице Казахстана узнали о том, что к ним летит Аяз Муталибов, президент Азербайджана, который вел кровопролитную войну с Арменией за Нагорный Карабах¹⁹.

С чем именно пожаловали в Казахстан главы государств со столь различными интересами (а Армения и Азербайджан открыто воевали), какие результаты принесет их встреча, никто сказать наверняка не мог. Единственным президентом, публично озвучившим свое видение саммита в Алма-Ате, оказался тот, кого туда не пригласили – Михаил Горбачев. Как бы он ни желал повлиять на ход событий, ему не оставалось ничего другого, кроме заявления для прессы с мыслями о том, какие обстоятельства его тревожили и какие меры он считал необходимыми. После ратификации Беловежского договора Верховным Советом РСФСР и Ашхабадской декларации республик Средней Азии и Казахстана ему пришлось смириться с неизбежным: место Союза займет Содружество. Семнадцатого декабря, в день, когда Бейкер покинул Москву, а Ельцин обсудил с Горбачевым вопрос о передаче власти, президент СССР через СМИ обнадежил сограждан тем, что позиции его и Бориса Николаевича совпадают на 80 %.

Что представляли собой оставшиеся 20 %, выяснилось через день. Восемнадцатого декабря Горбачев направил участникам встречи в Алма-Ате открытое послание, в котором предлагал сделать Содружество субъектом международного права и ввести общее гражданство параллельно с национальным. Также он доказывал необходимость сохранения единого командования Вооруженными Силами и общей структуры “по делам внешних сношений”, на которой лежала бы ответственность за исполнение международных обязательств Советского Союза и его представительство в Совете Безопасности ООН. Предлагалось и создание институций для проведения согласованной экономической, финансовой, научной и культурной политики. Наконец, из названия самой организации Горбачев хотел бы убрать слово “независимых” и переименовать ее в “Содружество европейских и азиатских государств”²⁰.

Послание прозрачно намекало на то, что, принимая термин “содружество”, Михаил Сергеевич стремился воссоздать в более мягкой форме государственное образование, ради которого лелеял Союзный договор, к концу декабря уже благополучно забытый. В крайнем случае Горбачев был готов наконец признать тот конфедеративный принцип, который после путча отстаивали Ельцин и Назарбаев и недолгое время считал приемлемым Кравчук. Но было уже поздно: поезд конфедерации ушел. Текст послания составил Анатолий Черняев – его вариант президент СССР предпочел черновику Георгия Шахназарова. Черняев записал в дневнике, что проект Шахназарова был составлен “в сугубо конструктивных тонах – благословляющий, примирительный, с пожеланием успеха”. Не задумал ли Горбачев напомнить о своих убеждениях, не считаясь больше с политическими последствиями? Или же он до сих пор надеялся, что ему предложат высокий пост в СНГ и это позволит ему не уходить на пенсию? В мемуарах Михаил Сергеевич о своих намерениях ничего не пишет, а только утверждает с явной ноткой горечи, что его послание “осталось без последствий”²¹.

Через день после публикации этого документа российские газеты напечатали перевод интервью Ельцина итальянской “Ла република”, из которого стало ясно, что Горбачеву едва ли стоит рассчитывать на продолжение политической карьеры. На вопрос “А будет ли играть какую-нибудь роль в Содружестве Горбачев?” президент России дал недвусмысленный ответ: “Нет. Мы будем обращаться с ним достойно и с уважением, которого он заслуживает, однако, поскольку мы решили к концу декабря завершить переходную фазу в стране, он тоже должен принять свое решение за этот срок”²².

Борис Николаевич придавал институтам Содружества гораздо меньшее значение, чем его главный соперник. “Возможно, будут созданы Совет глав государств, Совет глав правительств и Совет обороны, в который войдут главы независимых государств”, – перечислял госсекретарь Геннадий Бурбулис цели, которые ставила перед собой российская делегация на встрече в Алма-Ате. Восемнадцатого декабря эти вопросы обсуждались на заседании правительства России. В тот же день власти оценили несколько проектов государственного герба. В итоге было решено вернуться к старому, царскому гербу – двуглавому орлу. Бурбулис признался журналистам, что из двух вариантов символа, которые обсуждали министры, в итоге выбрали тот, где птица казалась более мирной. Российская Федерация меньше всего хотела пугать потенциальных партнеров по СНГ²³.

Природа задуманных в Москве учреждений и конкретный объем их полномочий чрезвычайно беспокоили Леонида Кравчука. Он даже несколько дней колебался, ехать ли ему вообще в Алма-Ату. В Вискулях президент Украины не уставал подчеркивать, что не пойдет на создание таких институтов СНГ, которые ограничивали бы независимость его страны. Тогда никто возражать ему не стал. Теперь же такие рамки для надгосударственных структур вдруг поставили под вопрос – заявления помощников Ельцина позволяли заподозрить того в желании “углубить интеграцию” и усилить центростремительные тенденции в Содружестве. Кравчуку это не понравилось. И в правительстве, и в Верховной Раде, и среди простых граждан многие порицали его за действия, походившие на торговлю национальными интересами – да еще сразу после того, как украинцы на референдуме подтвердили свой выбор в пользу независимости. Многих настораживал внешнеполитический курс недавнего партаппаратчика, который привел государство к независимости, а затем, не советуясь ни с парламентом, ни с министрами, подписал договор, который, возможно, воссоздавал распавшийся Советский Союз.

Социологический опрос, проведенный в Москве, Киеве и Минске после заключения Беловежского соглашения, показал: в украинской столице его поддерживала лишь половина респондентов, в отличие от 84 % в российской и 74 % – в белорусской столице. Даже киевлян, одобривших учреждение СНГ, вдохновляла прежде всего вероятная экономическая выгода, а не идея политического объединения восточнославянских наций. Среди опрошенных в Киеве 54 % связывали с СНГ надежды на увеличение достатка, при 44 % в Минске и 38 % – в Москве²⁴.

Узнав, что руководители Казахстана и республик Средней Азии предложили отменить подписанный в Вискулях договор и заключить новый, Кравчук дал всем понять, что саммит в Алма-Ате ему не очень-то интересен. Уже не в первый раз он с достойным восхищения мастерством разыграл слабые карты. Показав готовность игнорировать эти переговоры, он вынудил партнеров нервничать. Если бывшие восточные республики СССР не хотели рвать окончательно с Россией, то Россия не хотела ничего учреждать без Украины. Ельцин категорически отказывался подписывать горбачевский проект Союзного договора без Кравчука, поскольку РСФСР оставалась почти одна в компании республик с преобладанием мусульманского населения. Борис Николаевич чем-то подобным представлял и Содружество без участия Украины. Восемнадцатого декабря в Киев прилетел госсекретарь Соединенных Штатов. Беседа гостя с Кравчуком началась с того, что Леонид Макарович попросил сверхдержаву не позволить ставить под сомнение независимость Украины. Впрочем, Кравчук признался, что в Казахстан он все же полетит – на это Бейкер и надеялся²⁵.

В отличие от президента Украины, Станислав Шушкевич, спикер белорусского парламента и первое лицо государства, в целесообразности саммита не сомневался. Вскоре после заключения Беловежского соглашения он выступил с заявлением: поскольку Содружество не задумывалось как исключительно восточнославянский клуб, к нему вольны присоединиться все бывшие республики СССР. Но Белоруссия не жаждала расширения СНГ любой ценой. Ее руководство предложило лишить права вступления в организацию те бывшие республики, на территории которых теперь шла война. Этот фильтр отсеивал Молдову, еще не утратившую надежду восстановить свой суверенитет над мятежным Приднестровьем (там преобладали славяне), а также два, если не все три закавказских государства. Азербайджан воевал, чтобы не потерять населенный главным образом армянами Нагорный Карабах, Армения же открыто помогала соплеменникам. В Грузии то и дело вспыхивали уличные стычки оппозиции с правительственными силами, а автономии Абхазия и Южная Осетия, где грузины были в меньшинстве, требовали реализации права на самоопределение. Принятие такого критерия на саммите в Алма-Ате могло привести к исключению из СНГ даже России – из-за конфликта в Чечне²⁶.

Как бы кто ни оценивал предложение Белоруссии, руководителям, ехавшим в казахстанскую столицу, было необходимо внятно высказаться о конфликтах в бывших советских республиках. Когда до мероприятия оставались считанные дни, Приднестровье и Нагорный Карабах подали заявки на членство в СНГ – еще до того, как это сделали Молдавия и Азербайджан. С другой стороны, Российская Федерация признала независимость этих двух государств в их общепризнанных, советских границах. Однако пожары в мятежных регионах это не погасило. Недовольство в автономных республиках союзными, в состав которых они входили, в 19901991 годах неустанно подогревали из Кремля и теперь, при распаде Союза, сепаратизм там разгорался.

Неудивительно, что угроза утраты территорий некоторыми республиками заставила глав восточнославянских государств в Вискулях выступить за верховенство “законной власти”. По предложению России три лидера заявили о поддержке правительства Молдавии и его попыток подавить приднестровский сепаратизм. Ельцин, Кравчук и Шушкевич настаивали на нерушимости существующих границ. Принцип уважения территориальной целостности, таким образом, затмил этническую солидарность. Их единодушие по этому вопросу должно было не дать Союзу деградировать до “Югославии с ядерными бомбами”²⁷.

Если между восточнославянскими республиками распрей тогда не было, у других нашлись причины воевать. Межэтническое противостояние в некоторых неславянских регионах распавшейся империи становилось все острее. Пролилась кровь. В боевые действия втягивались соединения Советской Армии. Девятого декабря, на следующий день после заключения Беловежского соглашения, молдавские войска вступили в схватку с приднестровским “ополчением” за Бендеры, город на правом берегу Днестра. Сепаратистам оказывали поддержку части 14-й армии, формально еще обязанной исполнять приказы из Кремля. Вслед за этим начались бои в Дубоссарах. Восемнадцатого декабря президент Муталибов переподчинил себе армейские части на территории Азербайджана, потребовав от советских военных либо признать его главнокомандующим, либо покинуть республику. На следующий день армяне в Нагорном Карабахе образовали собственный комитет самообороны – орган, который взял на себя руководство местными боевиками и легко находил общий язык с советскими офицерами, подстрекаемыми из Москвы. Президент Армении Левон Тер-Петросян издал со своей стороны указ, направленный на углубление взаимодействия между властями республики и теми армейскими подразделениями, что базировались на ее территории. Азербайджанцы в советском солдате видели потенциального врага, армяне же считали его другом²⁸.

Гражданская война, которой Горбачев пугал Украину накануне референдума 1 декабря, вспыхнула в других бывших советских республиках. Пока она охватила только Кавказ и славяно-романскую границу по Днестру. В следующем году война начнется в Таджикистане.

Саммит в Алма-Ате открылся по графику – 21 декабря, в 11.30, в Доме дружбы. Участникам предстояло вдохнуть новую жизнь в советское клише о дружбе народов. Им это, в общем, удалось. И во внутренней, и во внешней политике перед каждым вставали огромные трудности, но все надеялись, что эта встреча – самое масштабное мероприятие такого рода после путча – укажет бывшим советским республикам выход из того тупика, в котором они пребывали уже не первый месяц.

Саммит стран СНГ обеспечил их руководителям площадку для переговоров, в которой они остро нуждались и которую не могли им дать Горбачев и его новоогаревский процесс. Евгений Шапошников сразу же увидел ее преимущества: “Это была первая за многие месяцы встреча всех руководителей союзных республик в таком составе, – писал маршал в мемуарах. – Уже сам тот факт, что на нее приехали все, за исключением лидеров прибалтийских государств и Грузии, приславшей своего наблюдателя, говорил о многом. Я сравнивал эту встречу со многими другими – заседаниями Госсовета СССР, новоогаревскими совещаниями – когда по различным причинам некоторые лидеры на них не являлись”²⁹.

Формально все еще министр в правительстве Советского Союза, Шапошников занимал единственную должность в Содружестве (других ввести пока не успели) – главнокомандующего Вооруженными Силами. Главкомом его назначил Ельцин сразу же своего возвращения в Москву из Белоруссии. Силы эти, впрочем, на глазах таяли и разлагались. Утрата единого командования была связана не только с попытками трех закавказских республик так или иначе установить контроль над частями Советской Армии на своей территории (тем же занимались и вожди сепаратистов в Приднестровье и Нагорном Карабахе).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.