Олег ДОРОГАНЬ РОДСТВЕННОЕ СЛОВО

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Олег ДОРОГАНЬ РОДСТВЕННОЕ СЛОВО

Пародист сродни критику. Взглядом, слухом, чутьем он точно улавливает, где зерна, а где плевелы. И не случайно пародию причисляют к жанру острой и эффективной литературной критики. Пародист, как и критик, в творчестве вторичен. Но эта вторичность творит по-своему, достраивая то, чего убийственно-смешно недостает в стихах. И если чуть затеплилось там зернышко иронии и смеха — оно прорастает.

Из четверостиший и строчек, навсегда "потерянных" для поэзии и — пуще того — сорняками засоряющих ее поле, взошла новая книга пародий Евгения Нефёдова "Говорилиада". Вообще-то, автор — не поэт-пародист, а просто поэт, как он и сам нередко это подчеркивает. Тем не менее, среди его книг добрая треть — сатира и юмор. Вот и новый сборник — избранные пародии.

Смехом, словно лемехом, вспахивает автор поэтическую ниву непочатую, где нынче, как и на необозримых просторах российских полей, что-то стало маловато золота злаков... Тех, кто нивелирует и разрушает русский стих, вносит эрозию в поэтическую почву, он стремится обезвредить. Нельзя сказать: уничтожить. Его смех не разрушительный — скорее даже, наоборот. Не бесовский смех. Впрочем, и не ангельский. А есть ли ангел смеха? И всё же, если смех "строительный", целительный, то он от светлых начал.

Кому-то автор посвящает добрые дружеские шаржи. Кого-то едко и ёмко высмеивает. При этом он использует художественные приемы и изобразительные средства самих авторов — изрекает, по его меткому определению, "вашими устами".

О маститых поэтах автор-пародист напоминает, чтобы, чего доброго, не позабывали их. А малоизвестных тут же делает широко известными, а то и переводит в разряд маститых. Каждый из них может сказать спародированными стихами В.Тыцких:

Наверно, буду. В "Дне литературы".

И в книжке. У Нефёдова. Ура!

Смех устраняет страх. А кто сегодня страшен для самого существования отечественной поэзии? Плагиаторы? Эпигоны? Пожалуй... С ними веками боролись. И нынче надо бы их за руку ловить. Да жаль, воровство в таком теперь фаворе: и в высших эшелонах, и на нижних насестах, что и поэзия — не исключение. И обирают классиков кто во что горазд. То, что веками собиралось в сокровищницу отечественной и мировой лирики, беззастенчиво разбазаривается нынешними борзописцами. Единственный, кто не утратил бдительность,— автор-пародист.

Что делает Б.Балашов со знаменитыми лермонтовскими строками: "Избу, покрытую соломой,/ С резными ставнями окно"? Он кроет свою "избушку с крышей черепичной", вставляет свое "с резными ставнями окно". Пародист договаривает за плагиатора, какие опасения (муки ли совести?) у того, должно быть, возникают:

Но скажи-ка, дядя, ведь недаром

Я творил? Уж коль на то пошло,

Я готов делиться гонораром —

Лишь бы до дуэли не дошло!..

"Бесплатными словами", по определению поэта-пародиста, стали великие строки классиков, к примеру, у Д.Быкова. Тот, правда, оправдывается, набивает себе цену: "На самом деле правды нет,/ Любым словам цена пятак./ Блажен незлобивый поэт,/ Который думает не так". Вот так — не закавычивая даже. Главное — Некрасов за руку не словит.

Поэты подобного рода хоть и не закавычивают, как будто классики — друзья их закадычные, но и не ломают ничего. Строят свои центоны, разбивают свои палисадники у дачек, используя классику как свой стройматериал. А В.Соснора — тот, как скалу камнеломка, раскалывает традиционный стих:

Я не венчал. Не развенчал.

Я вас любил. И разлюбить — что толку.

Не очарован был, и разоча-

рований нет. Я выдумал вас. Только.

Такое "обновление" классики, такое применение старых добрых слов, с вечной романтической дымкой,— ничего, кроме раздражения и стремления дать немедленный отпор, не вызывает. Что и проявилось в творчестве поэта-пародиста:

Не венчал. Не развенчал.

Может, и вино-

ват, что люди разоча-

рованы давно,

что вершит читатель суд:

были неплохи-

ми, а нынче стали муд-

реными стихи.

Не вини меня в грехе,

помни наперед:

все стихи такие — ге-

ний лишь создает!

Возможно, кто-то еще помнит асеевскую оценку творчества В.Сосноры, когда тот только начинал. Его стихи на мотивы "Слова о полку Игореве", древнерусских летописей и сказаний, несли молодую энергетику, впечатляли. А нынче что? Талантливый поэт возомнил себя гением. Осмеять норов Сосноры, неумеренную амбициозность других поэтов, оставляющую разрушительные последствия для русского стиха,— в этом, несомненно, состоит благородная миссия пародиста.

Вот, к примеру, еще пара экзерсисов с похлопыванием классика по плечу. У В.Сосноры:

Я вас любил. Любовь еще — быть может.

Но ей не быть.

И у И.Бродского:

Я вас любил. Любовь еще (возможно,

что просто боль) сверлит мои мозги.

Кто кого перещеголял, решать читателю. Стремление возвысить себя посредством унижения классиков и эпатирования публики — какая-то неизлечимая болезнь современной поэзии.

Менее известные и более зажатые авторы, как правило, тщатся во всеуслышание заявить о своей правопреемственности, худо-бедно продолжая традиции классиков. Вот вам В.Рогачёв:

Во мне, в раздумии застольном,

Вопрос о Пушкине возник:

Раз у него потомков столько,

То может, я — один из них?

А вот как Е.Нефёдов, удовлетворяя ленивую пытливость поэта, домысливает его стихи:

Мой дядя с батей — Рогачёвы,

Что есть удача из удач:

Ведь если вникнуть в это слово,

Фамильный корень мой — рогач.

Но рогачу всегда подружка —

Рогатка; а она, друзья,

Стреляет так же, как и пушка.

Выходит — тоже Пушкин я!

Эх, был бы жив сегодня классик —

Меня б он обнял, а засим

Сказал в застолье: — Ай да Вася!

Добавя: — Ай да сукин сын!

А вот Е.Евтушенко — поэт маститый. И свое родство с классиками доказывать не собирается — цену себе знает: "Поэт в России — больше, чем поэт". Под эту строчку в своё время (помнится мне, в начале 70-х годов только что отошедшего века) была подведена мощная литературно-рекламная раскрутка, о которой иным величайшим классикам при жизни и мечтаться не могло. Признанный жокей эстрадно-советско-американской поэзии (поначалу — антиамериканской) дал фору всем классикам, оставив их далеко позади по количеству выпущенных книг, живя и здравствуя поныне — преимущественно в Нью-Йорке. А в России он, похоже, "заплутал в трех сосняках". Лихая рифма "кедрача—Ильича" не менее лихо была изменена в поздней редакции на банальное "сосняков—стариков". И пародисту оставалось только развести руками, добавив:

Заплутал я, похоже, в кедрачах-сосняках...

Я любил — но кого же в этих пылких стихах?

И я думаю снова, ужасаясь подчас:

Ильича — так какого? Их же двое у нас!

А любил я все годы, то борясь, то скорбя,

Ни того, ни другого — а р

одного себя!

В своем "лице лица" этот выдающийся хамелеон российской словесности явил яркий пример того, как можно девальвировать Слово, занимая модные гражданские позиции, и получать за это "золотые" дивиденды.

Этому версификатору крупно повезло. А тысячам других, мечтающих о подобной — пусть сиюминутной, но звонко-монетной — славе, не везет никак. Как сетует, к примеру, Ю.Влодов, и воспроизводит автор-пародист:

Кропаю ерунду,

Не знаю, кто читает...

Хватает на еду,

На славу — не хватает.

По всей видимости, комплекс неполноценности так измучил большинство наших поэтов, что не знаешь, кому из них отдать предпочтение. Тем ли, в ком еще остались какие-то амбиции,— или тем, кто "не гений, не талант, а черт-те что такое", как в пародии "Ни то ни сё"

Смех рассеивает страх, но он же его и насылает на всех, кто заслуживает осмеяния. А если автору не страшно за судьбу своих творений, то он частенько теряет "нюх", то бишь чувство художественной меры. Уж на что безмерна русская душа, но вставлять ее в каждую строчку, как делает В.Коростелева,— чересчур. По зову души противится этому и пародист:

Как задушевно и красиво

Вложил нам в души некий муж

Души прекрасные порывы,

Другой — портреты мертвых душ!

Я не возьму греха на душу —

И заявлю, хоть задуши:

Как много, душенька Валюша,

В твоей поэзии — души!

Стихи

, написанные на полном серьезе, пародист легко переводит в то измерение, где властвует смеховая стихия, стихия осмеяния — и поделом.

Вдруг чувство вечное взыграло!

Но в это время, как назло,

Моя любимая — стирала,

Как написал еще Светлов...

Это — у О.Мостецкого, которому ничего не стоит строки Е.Винокурова приписать М.Светлову, не имея достойных своих. Впрочем, смеха они достойны. Бдительность пародиста быстро всё ставит на свои места:

Мы все учились, но хреново,

Как говорил еще Гомер...

Мы Винокурова в Светлова

Перекрестили, например.

Нам дядю самых честных правил

Представил Лермонтов давно,

А Пушкин к этому добавил

Про дядю из "Бородино"...

Кого средь белого листа

Еще припомню для примера,

Чтобы вложить в его уста:

"Послушай, ври — да знай же меру!.."

Поэтическая вольность ныне расцвела таким махровым цветом, что Александру Сергеевичу в свое время и не снилось. Коробит облегченная ироничность энтэвэшно-итогошного "правдоруба" И.Иртеньева, "посочувствовавшего" политикам: "Я пью за вас, политики родные,/ Поскольку кто-то ж должен пить за вас". Или вот еще: "А то, что вам не повезло с народом,/ Так мы другой подыщем вам народ..." Пародия Е.Нефёдова, по принципу "обратки", глубже и умнее, она дописывает то, до чего "правдорубу", благополучно подвизающемуся на телевидении, просто не додуматься, потому что не дочувствоваться:

Врубил любой телеканал России —

А там живет совсем другой народ...

На радио, в газетах и в искусстве,

Хохмя, тусуясь, набивая рот,

Красивой жизни обучает русских,

Ни дать ни взять — совсем другой народ.

И всюду — от банкиров с их размахом

До тех, кто для продажи землю ждёт,

От "новых русских" и до "русских мафий",

Куда ни глянь — совсем другой народ.

Короче, мы им дали, что просили,

Хотя на кой? Уже который год

Не где-то, а в самих верхах России

В кого ни ткни — совсем другой народ...

А не другой — почти не виден ныне:

То ль он, чудак, зарплату ждет у касс,

То ль где-нибудь в окопах он погряз,

То ль в шахту лезет под смертельный газ...

Но не люблю я грусти и унынья:

Я пью за вас, политики родные,—

Ведь нету русских, чтобы пить за вас.

А.Тимофеевскому везде чуется "загадочный душок": "Славянский дух загадочный.../ Да что тут долго думать —/ Россия — домик карточный,/ Осталось только дунуть". Это уже прочитывается как прямой призыв к недругам России. Русская ширь, наши просторы просто не дают покоя провокатору-поэту: "Как будто бы, взглянувши на себя,/ Россия в зеркале не уместила рожу". Интересно, спародировал бы подобные стихи покойный А.Иванов? По всей видимости, вряд ли. Зато у Е.Нефёдова здесь даже вопросов не возникает:

Пишу, не шибко думая,

Пускай Россия ахнет.

За то ей в рожу дунул я,

Что русским духом пахнет!

Что домику картежному

Близка ее структура —

Так раскусил я сложную

Славянскую натуру...

Она разъелась, гордая,

Аж в зеркале ей тесно —

С моей же долгой мордою

Везде найду я место!

Поразительной неприязнью и к русской земле, и к русскому стиху исполнены строчки Е.Бунимовича, "освобожденные" им от синтаксиса и, пожалуй, от здравого смысла: "...такого нету в России озера, чтоб не болото..." Стрелы смеха поэт-пародист направляет против музы, вдохновляющей на снобизм и русофобство:

страшнее ее не бывает об этом и речь

а значит плоды вдохновенья такие увы

что пишет он вещи которые должно пресечь

но как если он депутатствует в думе Москвы?!

Что остается делать? Давайте смеяться вместе — против таких поэтов-депутатов. Такие действительно пострашнее иных воров-плагиаторов и "взломщиков" литературного языка.

Для Л.Григорьяна, например, русские — вообще "непонятная чуждая раса", "генофонда лишенная масса". Стихоплетствующий борзописец, он легко приходит к выводу: "Среди этого дикого мяса / Лучше так и дожить — без родства". Такое извращенно-презрительное отношение к нашему народу немедленно вызывает адекватную реакцию у любого нормального русского человека: "Ну так драпай отсюда к своим!"

Слава Богу, большинство строчек русофобствующих авторов проходит все-таки мимо сердца читателя. "Мимо цели",— как удачно высказался Е.Нефёдов, подставляя грудь навстречу строчкам М.Шатуновского. И тот вроде бы это сознает, но как-то витиевато, запутанно как-то:

Я живу мимо цели и не это конечная цель

а конечная цель не конечная цель этой цели.

Наверное, автор этих стихов полагает, что у русского Ивана-дурака от них должен заходить ум за разум, извилина за извилину. Зато и пародисту есть где развернуться на славу:

Я играю стихами стихами и ты балагурь

не стихая стихами стихией стихов балагуря

сочиняю я дурь и не это конечная дурь

а конечная дурь не конечная дурь этой дури...

М.Шатуновский хотя бы маскирует свое презрение к читателю. А вот В.Янкин напрямую пишет о "совковом царстве несвободы, небритых рож и вечной лжи..." В пародии "Свободный пролёт" пародист не преминул поведать о такого рода "страдальцах":

Прощай, небритая Россия,

Довольно мне твоих забот!

Не понимаю — как осилил

Я сразу столько несвобод?...

Беднягу-поэта "уже в роддоме спеленали", потом он "ни за что однажды в школу посажен был на десять лет!" И в институт "определили". Узнали, что пишет стихи: "Забрали их, собрали в книгу — / И заплатили гонорар". А то просто жизни не давало "руководящее жульё": "То вдруг сошлет на отдых к морю,/ То выдаст ордер на жильё..." Короче говоря, "Едва родился, понял сразу: / Тут век свободы не видать!" Как он жил при "совке", как выжил?!

И дальше всё в таком же стиле...

Но вот пришла пора свобод!

Меня — ура!!! — освободили

От всех немыслимых забот,

От этой всей муры ненужной:

От мирной жизни за окном,

От надоевшей старой дружбы,

И от работы заодно,

И от зарплаты этой пошлой,

И наконец — поймите вы —

От всякой памяти о прошлом!

...Да и от совести, увы.

Под шумок о пресловутой "свободе слова" и других "демократических свободах" с "общечеловеческими ценностями" отечественную поэзию повели по пути деградации и вырождения. Реформы только ускорили этот процесс. А возник он и набрал силу еще задолго до того.

Небезызвестную Н.Искренко, ныне ушедшую из жизни, провозгласившую еще в 80-х годах вчерашнего века "метаметафорическую полистилистику" стиха, я назвал тогда многоликой семигрудой вавилонской блудницей столичного "авангарда". Пародист приводит один из образчиков ее "полистилистики":

У меня такой под платьицем

Сногсшибательный капкан!

Не клади мне палец в задницу,

А не то тебе ам-ам.

Не знаю, можно ли называть такое стихами. Но ясно одно: такое приходит не в голову, а — сами понимаете, во что,— и не в порыве вдохновения, а в каком-то совершенно противоестественном порыве. И нейтрализовать эти "сногсшибательные капканы" можно только так:

Осторожны будьте, мальчики,

Не случилась бы беда...

Так не суйте ваши пальчики

Сами знаете, куда...

А уж лучше указательным,

Изогнув его слегка,

Вы мне долго и старательно

Покрутите у виска!

Небывалая вакханалия слов выражает всеобщее падение нравов. И изощряются в ней все кому не лень. Женщины-поэтессы любят акцентировать особое внимание на своих интимных прелестях. Пародист приводит такие экзерсисы Е.Фанайловой и С.Литвак, В.Павловой и Г.Стрижак, Е.Дьяковой и О.Дороховой, что "М-да"... Едва уступают им и поэтессы мужского пола: Т.Кибиров, С.Гандлевский, А.Левин, Н.Круглов и др. Но эти хоть пошлят не по поводу своих интимных мест, а ради "красного словца".

Впрочем, есть одно исключение. Это — Д.Пригов, получивший букеровскую премию и едва ли не мировое признание как "один из самых лучших русских современных поэтов": "Она мне говорит: — Привет! / Привет. Кто ты, похожий на мышонка? / — А я, а я — твоя мошонка..." Каков же вердикт пародиста?

Что ж, всё на месте у поэта!..

Ну, разве кроме головы.

Мне могут возразить, что это — эпатаж, а мы, пародист и критик, по сравнению с Приговым отсталые зануды. Да вот только эпатаж в беседах с собственной мошонкой свидетельствует разве что о нехватке интеллекта и избытке "писательского зуда", который раньше именовался графоманством. Подобные "музачества" и приходится лечить смехом. Кажется, что кривозеркалье нынешней псевдопоэзии, преломляясь через призму пародий Е.Нефёдова, выпрямляется, как выправляются горбы. И коль нынче нет цензуры, так пускай открытой формой цензуры будет смех. Пускай разит он квази-литературную братию за "недержание слов" — эту "энурезную" болезнь нашего переходного времени. Пусть легкий дух радости и освобождения от морока бескультурья возникает при каждом новом обращении к этой живой книге.