XXII

XXII

Дамы и господа, обращаясь к вам в последний раз, я не хочу давать никаких советов. Я — писатель, моя задача — высказать собственное мнение, используя свои профессиональные навыки. Я не отрицаю, что меня, в силу моего происхождения, беспокоит судьба Израиля, уже моя мама, которой сейчас восемьдесят восемь лет, старалась увлечь меня, маленького ребенка, историями Ветхого Завета; может быть, для вас это не так уж и важно, но с тех пор, как я стал взрослым человеком, отцом семейства, с тех пор, как над этой страной моего детства, страной Моисея, безжалостно уничтожающего скрижали, неукротимой Деворы, Саула, Давида и Голиафа, Соломона и неистовых пророков, Исайи и Иеремии, Даниила и робкого Ионы, страной, вдруг ставшей реальностью, снова нависла опасность — как в давние времена ей угрожали египтяне, ассирийцы и вавилоняне; не скрою, меня не покидает чувство тревоги, подобное тому, что я испытал в детстве — этот народ может исчезнуть, — с одной лишь разницей: тогда во мне жила библейская вера в то, что это невозможно. Сегодня у меня этой веры нет. Что будет завтра, не знает никто. Остается лишь тревога, тревога за страну, которая, как и любая другая, может быть со временем уничтожена в результате бессмысленных войн. Но вместе с тревогой существует и надежда, надежда на то, что здравый смысл все-таки восторжествует над безумием, что вероятность мирного сосуществования евреев и палестинцев выше, чем вероятность лишенного всякого смысла процесса взаимного уничтожения. Конечно, мне очень жаль, что я не могу говорить с вами более жизнеутверждающим тоном, но я оставляю его знахарям — по-моему, намного смелее разделить с вами тревоги, беспокоящие вас, нежели утешать вас красивыми словами, будучи швейцарцем, чья страна — прямо или косвенно — управляет значительной частью арабских нефтяных миллиардов, я так же считаю, что было бы честнее несколько ободрить вас, даже если у меня нет на это права, я сделаю это из любви к вам, ведь государство Израиль все же возникло, несмотря на все неправдоподобие случившегося, вопреки всему, что препятствовало его появлению как в прошлом, так и в наши дни, причем именно это и является доказательством его необходимости: насколько справедливым является решение вопроса этого маленького государства, со всех сторон подвергающегося нападкам, можно понять, только непосредственно решив его. Это своего рода историческая аксиома, усомниться в которой можно лишь исходя из идеологических соображений, но не на основе правды жизни. В своей политике государство Израиль вынуждено ориентироваться на те жертвы, которые ему надлежит принести, чтобы усилить уверенность в своей необходимости и справедливости собственного существования. Над этим нам еще предстоит поработать — вам, живущим в этой стране, и нам, вашим друзьям. Но такое окончание собственной речи кажется мне слишком напыщенным. Как могу я придать бодрости тому, кто и так бодр, ведь человек, приезжающий в Израиль, учится, по крайней мере, одному: мужеству. Не героической храбрости, не смелости нибелунгов, а обычному мужеству, единственно придающему человеку его достоинство. Я говорил много и долго, слишком долго, и все потому, что мне никогда не удавалось прийти к какому-нибудь заключению. И только в Беэр-Шеве, в этом городе, расположенном посреди пустыни, окруженном шатрами бедуинов, я понял, почему не могу прийти к заключению: потому что я не имею на него права. Ведь не мне нужно было что-то вам дать, а вы сделали мне подарок, показав, как человек может жить достойно. Мужественно. Благодарю вас.