VI

VI

Любая революция становится новым основанием государства. В противном случае это не революция, а только путч. Французская революция проходила под девизом «Свобода, равенство, братство»; сегодня эта формула кажется немного затасканной, ее не мешало бы переосмыслить заново. Свобода представляется чем-то безграничным, ее необходимо постоянно сдерживать. В нашей формуле свободу ограничивает равенство, и ограничивает перед законом. Формула в равной степени могла бы звучать так: «Свобода, справедливость, братство». Справедливость и свобода находятся в оппозиции, но не уравновешивают друг друга: государственная власть, прикрываясь справедливостью, может вполне легально доминировать над индивидуумом, богатый может доминировать над бедным и т. д. Подобное положение исправляет третий фактор — братство, любовь человека к человеку, — причем этот фактор в меньшей степени поддается рациональному пониманию. Братство становится необходимой эмоциональной составляющей, которая привносит тепло в холодную формулу, именно потому, что этой составляющей невозможно дать точное определение. Одновременно политики получают пространство для действий, ведь кто-то ратует за максимальную свободу, кто-то — за максимальную справедливость. Благодаря такой формуле деление на «правых» и «левых» приобретает смысл: правые выступают за максимальную свободу, левые — за максимальное равенство (что в политическом смысле означает справедливость). Но справедливость тоже не должна увеличиваться до бесконечности. Для нее, как и для свободы, необходимо определить допустимые границы. Если этими границами пренебречь, то справедливость перерастет в диктатуру, а диктатура — в произвол. Свобода и справедливость находятся в более-менее устойчивом равновесии только благодаря пространству между ними, которое обеспечивает эластичное соединение в виде братства.

Лозунг «Свобода вместо социализма» столь же безрассуден, как и лозунг «Социализм вместо свободы». К великому сожалению, первый лозунг уже озвучен на Западе, второй лозунг уже воплощают в жизнь на Востоке. Для революции в России можно подобрать следующий девиз: «Свобода и справедливость» — эта революция в одной формуле объединила две идеи, которые исключают друг друга при отсутствии между ними свободного пространства. Любое государство можно сравнить со звездой. Звезды представляют собой шарообразные скопления газовой массы. Свобода подобна газу, из которого состоят звезды, газ будет бесконечно расширяться в пространстве. Под действием сил гравитации собственной массы звезда приобретает форму шара. Гравитация в таком случае будет являться справедливостью. Если силы гравитации ослабевают, то газ начинает рассеиваться; если силы гравитации увеличиваются, то газ начинает сжиматься; увеличение давления газа может привести к опасности взрыва. Таким образом, задача братства заключается в том, чтобы определить идеальные границы для свободы и справедливости, удержать их в приемлемых рамках; в нашем сравнении братство будет той силой, которая уравновешивает гравитацию и давление газа и позволяет звезде оставаться устойчивой, — такой устойчивой звездой пока еще остается наше Солнце. Государство можно сравнивать со звездой еще и потому, что силы гравитации последней должны возрастать пропорционально увеличению числа отдельных атомов газа, то есть чем больше государство, тем сильнее оно нуждается в справедливости, тем важнее становится равенство всех перед законом. Но если в государстве отсутствует регулирующий принцип братства, то свобода и справедливость вступают в борьбу друг с другом и каждая стремится победить любыми средствами: свобода пытается уничтожить справедливость, и наоборот. Революция — это торжество свободы, свобода получает абсолютные полномочия и сама становится справедливостью, но, поскольку прежние механизмы равновесия в виде государства разрушены, происходит коллапс свободы: она начинает стремительно сжиматься, при этом последовательно уничтожаются и свобода индивидуума, и справедливость. Прикрываясь справедливостью, власть над массами получает небольшая группа людей. Затем из этой группы выделяется один человек, который начинает властвовать над всеми. В политике нет ничего более страшного, нежели чистые идеи. Революция в России была совершена группой интеллигентов, которые утверждали, что действуют от имени пролетариата. Эта группа выступила на арену, когда прежний институт государства начал разрушаться, чему немало способствовало внешнее поражение царской империи. Тот же процесс мы наблюдаем при взрыве новой звезды: силы гравитации ослабевают, высвобождается небольшое количество газа и звезда вспыхивает. Государственный аппарат царской России обеспечивал определенное, пусть и шаткое, равновесие между свободой и справедливостью, но вот он ослаб, и высвободилась газовая смесь всевозможных идей, победу в борьбе этих идей одержало химическое соединение, которое смогло пообещать и максимальную свободу, и максимальное равенство. Для этого нужно было отказаться от иррационального «братства», но для большевиков это труда не составило. По мнению этих революционных интеллектуалов, именно иррациональное позволило возвыситься буржуазии после Великой французской революции, следовательно, все иррациональное должно было быть уничтожено; как ни странно, таким образом большевикам удалось освободить самое иррациональное — надежду. После вспышки новой звезды силы гравитации вновь начинают увеличиваться: взрыв приводит к выбросу во Вселенную лишь небольшого количества материи, давление газа в недрах звезды ослабевает — так и в новом Советском государстве словно удвоилась сила гравитации, став после революции намного сильнее, чем прежде; давление к центру увеличилось, его не смогли сдержать даже революционные интеллектуальные элементы, которые и создали новое образование, гравитация просто перемолола их, прежде чем звезда снова застыла — теперь уже в виде диктатуры одного человека. После его смерти, в период «десталинизации», давление на личность несколько ослабло, но ненадолго. Советский Союз постепенно приближается к состоянию сверхмассивной звезды, которой с большим трудом удается сохранять свое равновесие. Конечно, очень трудно судить о процессах, которые происходят внутри звезды; в нашем распоряжении есть только гипотезы. Но мы в состоянии наблюдать, что происходит со звездами, мы фиксируем взрывы целых звезд, различаем после взрывов скопления остатков звездной массы: все указывает на то, что Советский Союз приближается к границе своей устойчивости. Советский Союз отождествил собственную идеологию с силами гравитации, поэтому идеология стала неприкосновенной; в ней нельзя сомневаться, но в нее необязательно верить, ее нужно принимать такой, какая она есть. Любой, кто в ней усомнится, будет объявлен сумасшедшим и отправится в сумасшедший дом, либо его вышлют за границу. Все это признаки того, что Советский Союз больше всего боится изменений внутри себя, ведь от этих процессов зависит устойчивость звезды. Но если речь идет о системе двойных звезд, тогда все определяется состоянием второго компонента такой системы: США представляют собой еще очень молодую и горячую звезду, ее гравитация слишком мала, а давление газа слишком велико — эта звезда никогда не находилась в равновесии, она слишком быстро сгорит, если только ей не удастся достигнуть устойчивого состояния. Нам известны подобные звезды, они не старше миллиона лет (возраст Земли составляет около 5 миллиардов лет, Солнца — 6 миллиардов). Эти двойные звезды, СССР — США, находятся в одинаковой опасности и представляют одинаковую опасность, а мы всего лишь их сателлиты, хотим мы того или нет, — но Закон всемирного тяготения заставляет нас вращаться вокруг обеих звезд. Кто возьмется предсказать, сохранится ли жизнь, если одна звезда вдруг выйдет из состояния равновесия или другая так и не сможет его достичь? Пожалуй, никто, тем более что нужно помнить не только об этих двух звездах. Если продолжить наше сравнение, то можно сказать, что мы вращаемся в кратной системе — в системе с несколькими звездами, причем неустойчивых звезд в ней встречается намного больше, ведь попадаются звезды, неустойчивые сами по себе, — Германия Адольфа Гитлера была такой звездой.

Теперь зададимся вопросом: а мы, то самое небольшое государство, которое вращается среди этих более или менее устойчивых звезд, мы представляем собой стабильную планету? Вопрос остается открытым, поскольку некоторые признаки указывают на то, что и внутри нашей планеты происходят определенные процессы. Любой институт должен функционировать. Чем сложнее будет порядок, который должен обеспечить институт, тем сложнее будет структура самого института, тем быстрее он будет превращаться в неподконтрольную самостоятельную организацию функционеров. Современное общество, в котором представлены самые разные интересы, порой противоречащие друг другу, подталкивает государство к тому, чтобы брать на себя все больше функций института. Однако институт не совсем то, во что люди верят, это безликое образование, в отличие от отечества. От института прежде всего требуют, чтобы он функционировал. Но чем сложнее институт, тем труднее ему выполнять свои функции, тем неповоротливей становится его организм, а это, в свою очередь, лишь увеличивает требования к нему. Превратившись в абсолютный институт, государство попадает в порочный круг; поэтому все чаще мы видим на улицах бунтующую молодежь, она протестует против института, который в ее представлении состоит исключительно из запретов, — подобно улице, сплошь в знаках дорожного движения, из-за чего по ней невозможно ни пройти, ни проехать; в этом я вижу причину, по которой политики так отчаянно пытаются придать смысл институту, правда, выводят этот смысл вновь из самого института — он все-таки должен сделать улицу проезжей и пешеходной для всех! Институт стоит на пути у молодежи, молодежь у института, но в первую очередь институт стоит на пути у самого себя: государство, которое когда-то было отечеством, превращаясь в институт, отделяет себя от тех, для кого оно должно существовать, и тогда для людей остается единственный выход — они начинают искать новую родину вне этого института. А потому ни один институт не должен становиться тотальным — необходимо сохранять то пространство, которое когда-то давало братство. Это пространство родины, без которого человеку невозможно существовать. Стремление выразить в законах и тем самым упорядочить абсолютно все, в конечном счете может означать только одно: тотальное государство, даже если на фирменной вывеске будет значиться — «демократия». Можно провести параллель с церковью: чем больше церковь организует себя как институт, тем меньше она становится церковью верующих. Настоящая церковь проявляется в непосредственном, она возникает вне церкви, пропадает и появляется снова. Все сказанное относится и к марксистской церкви. Это мертвая церковь, как ни одна другая: ей больше не нужны верующие, ей нужны только функционеры. В ней воплотилась мечта, которую вынашивает любой институт. В этом кроются ее чары, которые по-прежнему прельщают многих, в этом заключена ее опасность и ее слабость. Тотальный институт живет в постоянном страхе, что совершенно неожиданно он вдруг не сможет больше функционировать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.