XII

С рациональной точки зрения каждая религия и каждая культура иррациональны. В том числе и ислам. Ощущение его величия нами утрачено, его успех объясним отчасти тем, что он одновременно представляет собой и религиозную, и политическую идеологию. Удивление вызывают не его военные подвиги; нас изумляет их превращение в культуру. Эта культура берет свое начало не только в вере, древние высокоразвитые культуры слились в ней воедино с чем-то новым. А новым был язык. Неспроста один из теологических споров ислама касался вопроса о сотворенности или несотворенности Корана, халиф аль-Мутаваккиль принял сторону несотворенного Корана. Арабский язык стал языком Аллаха. Покоряемые народы были уже подготовлены для простого религиозного послания, посредником которого и выступал этот язык, христианские — через монофизитство, которое, в отличие от Рима и Византии, настаивало на том, что, несмотря на Христа, есть только одна божественная природа, персы — посредством иранской государственной церкви, реставрировавшей учение Заратустры, с его Ормуздом и Ариманом, вечно сидящими напротив и смотрящими друг на друга, доброе и злое начала. Инкубационный период ислама по сравнению с инкубационным периодом христианства был лишь потому незначительным, что в седьмом веке нашей эры на Востоке в многочисленных сектах еще были живы религиозные взгляды эллинизма; Античность, пускай и в застывшем, христиански идеологизированном виде, еще продолжала существовать благодаря могучей Византийской империи, могучая Персидская империя Сасанидов с ее рафинированной культурой вообще считала себя продолжателем древней империи Ахеменидов, империи Кира, Дариев и Ксерксов. В то время как в Западной Европе христианство, официально признанное за три столетия до этого, став идеологией распадающейся империи, было вынуждено, когда эта империя на Западе исчезла и растворилась в провинциях, с большим трудом нести цивилизацию в германские варварские государства, цивилизации ислама способствовало его окружение, в которое он попал достаточно авантюрным образом. Христиане имели дело с варварами, мусульмане, на которых смотрели как на варваров, — с высокоразвитыми культурами. Кроме того, исламу способствовало и достаточно редкое стечение обстоятельств. Прошло не более пятидесяти лет после смерти Юстиниана, как Восточная Римская империя пала, славяне наводнили Балканы, персы — Анатолию. Вместе с аварами они окружили Константинополь. Спустя одиннадцать столетий поражение персов при Саламине, казалось, было отомщено. В 610 году, когда архангел Гавриил, сдавив Мухаммеда так, что все его тело затряслось, открыл ему первую суру, в осажденном городе армянин Ираклий приказал отрезать половые органы византийскому императору Фоке, бывшему полуварварскому сотнику, которого народ выбрал своим правителем и чья тирания привела империю к гибели, приказал содрать с него кожу и сжечь. Один только папа горевал о сверженном тиране. Новый император Ираклий, недооцененный своими противниками, начал осторожно восстанавливать греческую империю, пророк же тем временем бежал в Медину и вел там борьбу с евреями и своими соплеменниками, архангел Гавриил не покинул его, наоборот, откровения продолжались. Ираклию удалось сделать невозможное, еще в 626 году положение дел казалось безнадежным, персы и авары вновь окружили Константинополь, однако уже в 628 году была одержана победа над огромной персидской империей, царь Хосров II был убит. Но с нападением арабов Ираклий уже не справился. Христианство победило всех своих врагов, но оставалось врагом самому себе. Нападение арабов стало для него неожиданностью, оно не было к нему готово: арабы возникли словно ниоткуда. Спустя два года после смерти пророка они вышли из своей пустыни, познавшие истину, со священной задачей спасения мира. Их подвижные конные войска обратили в бегство неповоротливую наемную византийскую армию. В 641 году умирает Ираклий, в том же году с престола были свергнуты его жена и сын. По распоряжению государственного совета жене был отрезан язык, а сыну — нос. Поражение было полным. Одну провинцию за другой сдали арабам, хотя тем и не удалось надолго завоевать Анатолию, область современной Турции, не говоря уже о Константинополе. В 678 году арабские корабли сгорели, охваченные греческим пламенем: если арабы потерпели поражение от византийцев, чья хитроумная жестокость была им чужда, то им все же досталась империя Сасанидов вместе с сегодняшним Узбекистаном, где вымотанные персидские войска просто не смогли им противостоять. В течение одного столетия ислам завоевал свои наиболее значимые территории, наряду с Персией пали Египет, Северная Африка, Испания и некоторые районы Индии. Спустя сто лет после смерти пророка Карл Мартелл разбил у Пуатье незначительную арабскую экспедицию, его победа была отпразднована христианским миром как освобождение Запада, завоевание которого вовсе и не планировалось — настолько велик был ужас, внушаемый новой верой. Восемнадцать лет спустя мусульмане уничтожили последнее китайское войско, посланное в Центральную Азию; в дальнейшем китайцы уже не предпринимали попыток завоевания этой территории. Ислам распространялся подобно некой сверхновой звезде, словно все это была сказка из «Тысячи и одной ночи», но сами арабы не могли удержать под контролем бурное развитие событий. Они были бедуинами, жили с добычи, жадные до новой добычи, малая часть населения огромной империи. Страны, на которые они нападали, очень скоро осознали пользу новой религии для собственного могущества, особенно когда среди арабов возник спор, подобный тому, что вели христиане по поводу природы Иисуса: в исламе это был спор о том, какая из династий халифов легитимна. Так как у Мухаммеда было много жен, но не было сыновей, то при таких запутанных семейных отношениях генеалогические споры были делом не менее каверзным, чем споры христиан о метафизике. Борьба за право преемственности дела пророка привела к арабской междоусобице в роду Курайшитов между Омейядами и семьей пророка, продолжавшейся в течение столетия. В «Битве верблюда»[7] при Басре любимая жена Мухаммеда воодушевляла своих сторонников на сражение против союзников своего зятя Али, ее пронзительные крики тонули в неописуемом пекле пустыни, муж не внял ее мольбе, земные дела не занимали его в раю, печально было отступление вдовы. Ее зять, последний праведный халиф, позже был убит; еще через двадцать лет в Кербеле самым плачевным образом погиб его сын Хусейн. В 750 году наступило время заката Арабского халифата. Абдулла, наместник Сирии, искоренил род Омейядов, когда-то выступавших в Мекке против Мухаммеда, спастись удалось лишь немногим. Резня произошла во время пира, устроенного в знак примирения и прерванного ненадолго настоящей бойней, затем, как говорят, над убитыми были застелены ковры, чтобы можно было продолжать трапезу дальше; даже трупы некоторых халифов были выкопаны и сожжены. Управление страной при Аббасидах, приказавших устроить всю эту резню и таким образом пришедших к власти, и при Абу аль-Аббасе, и при аль-Мансуре, и при Гаруне аль-Рашиде, и при аль-Мамуне и т. д., берущих свое начало от Аббаса, дяди пророка, на самом деле принадлежало персам. Они презрительно смотрели на арабов как на варваров. Началось господство персидских обычаев, культуры и моды, образованные люди разговаривали на персидском языке, как когда-то римляне говорили по-гречески. Столица из Дамаска была перенесена в Багдад, на персидскую территорию, недалеко от столицы Сасанидов Ктесифона. И если в качестве образца для подражания у Аббасидов выступали сасанидские шахиншахи, то их судьба больше напоминала судьбу римских императоров: они погибали, становясь жертвами своей же личной охраны. Это подразделение составляли выходцы из тюркских племен, проникших сюда из центральных районов Азии, — своего рода гастарбайтеры власти. И святые халифы становились рабами рабов. Их власть рушилась; они общались на «ты» с греческими императорами, с собратьями по несчастью. В Египте Фатимидами, взывавшими к Фатиме, любимой дочери Мухаммеда, был основан Египетский халифат, в Испании правили оставшиеся Омейяды. Подобно тому как некогда Римская империя была разделена на Восточную и Западную, великий Арабский халифат распадался теперь на его персидскую часть, в которую проникало все больше и больше турок, и арабо-берберскую. Колыбель ислама вновь обнищала, все богатства поглотила необъятная пустыня, Палестина исчезла в забвении. Иерусалим так бы и остался ничем не примечательным провинциальным городком, если бы христианская идеология крестовых походов не придала ему значимости варварским вторжением на цивилизованный Восток западноевропейских искателей приключений. Через Балканы и Византию к Святой земле повалили целые толпы обезумевших христианских верующих из Франции, Италии, Германии и Англии, а еще убийцы-поджигатели и мерзавцы, некоторые из которых были коронованы; очень многие нашли здесь свою смерть, византийцы, мусульмане, евреи. Христиане были хуже чумы. Спустя двести лет безумие закончилось, а политический результат был один — христиане своими бессмысленными завоеваниями Константинополя сами себя кастрировали, город был сожжен, дворец Константина Великого разрушен, бесценные библиотеки уничтожены. Двадцать пять миллионов смертей — такова цена крестовых походов, осуществляемых в угоду желаниям церкви, и все же — несмотря на всю их жестокость — святые экспедиции едва ли занимали исламский мир, лишь слегка потрясали его в Палестине, не имеющей существенного значения с политической точки зрения — это была внутренняя проблема египетских Айюбидов; в Багдаде на них едва ли обращали внимание, в Хорасане, Ташкенте, Индии и Кордове занимались философией, ислам уже не был неким политическим объединением, как это было на протяжении первого столетия его существования, не был государством Божьим. Но даже и фиктивное поддержание исламского культурного единства удавалось с большим трудом. В Иране уже давно развивалась собственная культура, поэты снова писали по-персидски, сельджуки, один из тюркских народов, основали свою империю внутри арабского культурного пространства. Вера, являвшаяся когда-то общей идеологией, распалась на секты. Непонятное переплетение такого количества народов, склонявшихся в сторону различных вероучений, никогда не способствовало возникновению наций, как это было в Европе, развивавшейся в рамках противостояния император — папство, никогда в зоне действия ислама не заходила речь о возникновении демократии. И хотя в отдаленных областях не был забыт Маздак, персидский религиозный предводитель коммунистов, и хотя в девятом столетии произошло крупное восстание рабов, случались также социальные волнения, беспорядки, связанные с сектами, существовала шиитская террористическая организация хашашинов, чьи методы сегодня снова актуальны, и хотя революционный элемент, не сказать, чтобы отсутствовал полностью, все же верующим было, в общем-то, все равно, кто стоит у власти, — именно это неприятно поразило Гете — не заметить добровольно принимаемого восточного деспотизма нельзя. Власть предержащие убивались по приказу власть имущих либо иррациональными сектантами, и никогда слабыми, никогда народом. Исламская культура рушится в 1258 году. Уже в 1220 году Чингисхан завоевал Хорезм и Хорасан, города Бухару и Самарканд; пали Балх, Мерв, Нишапур. Монгол продвигался вперед вместе со своими сыновьями, не будучи охвачен никаким идеологическим тщеславием и без всякого цинизма, из чистой любви к приключениям, будучи всего лишь профессионалом в деле завоевания мира с помощью военной техники и тактики. В первые дни 1258 года у стен Багдада появился его внук Хулагу. Весьма искусно вооруженный, он сидел на своей маленькой лошадке. Его орды окружили огромный город с его дворцами, мечетями, библиотеками и больницами, механизмы для осады города были созданы китайскими мастерами. Двенадцатого февраля город был сдан, жители, многие сотни тысяч, уничтожены, библиотеки и мечети сожжены, а халиф с его гаремом и двумя сыновьями казнен. Страшный суд. Культура была уничтожена, все, что возникло после, уже не обладало силой первоначала, а лишь сохраняло достигнутое. Аль-Мустасим, последний из Аббасидов, был мягким каллиграфом, ученым, человеком набожным, презиравшим Хулагу, вероятно, потому, что того, как и Чингисхана, не волновали ни письменность, ни искусства, а лишь умение разбираться в людях. Падение Багдада можно сравнить с захватом Иерусалима Навузарданом. Почти одновременно с этим в Египте к власти пришли мамлюки, тюркские и монгольские преторианцы, руководство страной оказалось в руках матерых любителей приключений. За несколько лет до того в Испании распался Кордовский халифат, оставалась одна Гранада. Все это, вместе взятое, — жуткая баллада, найти и прочитать которую можно в любой книге по истории. Все, что уцелело после катастрофы, это исламский пиетизм, возникший еще до крушения благодаря мистике аль-Газали[8], подытожившей арабскую философию огромными достижениями в области мысли, которые одновременно разрушали такие же выдающиеся достижения мысли, разрушали философию, которая в период своего наивысшего расцвета предварила многое из европейской философии зрелого Средневековья, а кое в чем и Возрождения. Победу над скептицизмом, над попыткой разума заявить о своем совершеннолетии одержала набожность, и это было неизбежно, ибо пережить неслыханное крушение можно было лишь внутренним сосредоточением, став равнодушным к внешнему течению истории.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.