II

II

Политик уподобляется Прокрусту, который соорудил два ложа и подгонял людей под их размер. В действительности этого великана звали Полипемон, он был первым известным нам идеологическим политиком. В Коридале, его родной местности, расположенной недалеко от Аттики, жили люди очень высокого, даже исполинского роста, так что их смело можно было назвать великанами, и люди среднего роста и телосложения. Естественно, подобное различие между людьми привело к тому, что великаны стали всячески притеснять обычных людей. Так бы оно и шло, но из Афин повеяло ветерком разума, и Полипемон (а это был прямо-таки гигант из гигантов) призадумался над очевидным неравенством людей. Неделями бродил он по окрестностям, пытаясь понять: почему люди не равны и можно ли исправить это неравенство? И вот однажды Полипемон, который отныне стал звать себя Прокрустом (вытягивателем), сделал два ложа: одно для великанов, второе для обычных людей. На ложе для невеликанов он укладывал великанов и отрубал им ноги — вровень с краем ложа, невеликанов же укладывал на ложе для великанов и вытягивал их тела до размеров этого великанского ложа. Дыхание Афины Паллады и было тем ветерком, который подвиг гиганта к раздумьям; богиня мудрости и разума, чувствуя свою ответственность за происходящее в Коридале, явилась Прокрусту и спросила, что это он вытворяет. «Твоя мудрость, богиня, направляет меня! — ответил гигант. — Я долго думал о неравенстве людей, ведь это вопиющая несправедливость. И вдруг меня озарила мысль — все люди должны быть равны, вот тогда мир станет справедливым и разумным. В нашей местности живут великаны и невеликаны, и великаны притесняют невеликанов. Налицо двойное неравенство: люди не равны между собой по своим качествам и по своим поступкам. Разумно ли это? Нет! Я мог бы из великанов сделать невеликанов, отрубив им ноги, и остановиться, но это лишь породит новую несправедливость — невеликаны станут притеснять калек-невеликанов, то есть великанов, которых я искалечил. Опять неразумно!.. Можно поступить иначе и вытягивать невеликанов до размеров великанов, но тогда мы вернемся, по сути, к исходному неравенству: калеки-великаны — бывшие невеликаны — будут по-прежнему беспомощны перед произволом великанов. Вновь бессмыслица! А потому у меня есть только один путь установить справедливый порядок и равенство между людьми: у великанов есть право быть невеликанами, за невеликанами сохраняется право быть великанами. Вот я и действую по этому принципу: великанам отсекаю ноги, и они становятся такими же маленькими, как невеликаны, а невеликанов вытягиваю до размеров великанов. Благодаря этой операции и те, и другие становятся калеками — если выживают, конечно, — то есть становятся равными; если же люди не переносят операции и умирают, то умирают как равные, перед смертью, как говорится, все равны. Вот это действительно разумный подход». Афина Паллада в полном недоумении вернулась в Афины, слова Прокруста лишили богиню дара речи. Это был первый случай, когда Афина не смогла найти никаких возражений, выслушав идеологическую речь. Молчание богини окончательно убедило Прокруста в том, что его рассуждения разумны и действия верны, — и он с удвоенной силой продолжал калечить людей. Своим жертвам гигант не уставал разъяснять, что все происходит во имя справедливости: великан по праву должен стать невеликаном, и наоборот. Коридал превратился в сущий ад, стонами несчастных полнилась вся греческая земля. А что же боги? Боги в смущении заткнули уши, чтобы только не слышать людских стонов, ведь и они ничего не смогли возразить Прокрусту. Ладно стоны — неприятнее всего было слышать проклятья, в конце концов боги просто отключили звук в своем телевизоре — да, техника у богов была более совершенной, чем у людей. Мольбы о помощи, крики, стоны и проклятья из Коридала больше не доносились до богов; конечно, отключив звук, они перестали слышать и то, что происходило в других уголках земли, но это уже не имело значения: боги больше не вмешивались в человеческую историю.

Великаны и невеликаны проклинали калечившего их Прокруста, калеки-великаны и калеки-невеликаны проклинали его; проклятья неслись из могил тех, кто не смог перенести жестокую процедуру. Прокруст недоумевал — он-то считал себя благодетелем, а потому никак не мог понять причину людского недовольства. Вообще этот гигант был очень восприимчивым и чутким: решив, что все дело в методе, он изготовил для обоих своих лож новые матрасы — необычайно мягкие и удобные. Но странное дело, жители Коридала продолжали стонать и проклинать его. «По-видимому, божественная мудрость открылась только мне, — рассуждал Прокруст, — и остается непонятной для других людей. Их необходимо урезонить иным образом». Теперь Прокруст убеждал свою новую жертву так: «Принять страдания на отведенном для тебя ложе — это уже героический поступок. Но страдания тем более героические, ведь ложе сделано из дерева, которое выросло на твоей родной земле». Обоснование для пыток не менее иррациональное, только теперь взывавшее к патриотическим чувствам. И действительно, некоторые великаны и невеликаны отныне добровольно укладывались на ложе, постепенно стоны и возгласы проклятий стали стихать. Человек всегда находит оправдание своим поступкам, и именно так он стремится утешить себя в страданиях. Некоторым калекам-великанам и калекам-невеликанам уже казалось, что они искалечены ради светлого будущего; по меньшей мере, их потомки не будут подвергаться жестоким пыткам, поскольку в процессе эволюции, постепенно приспосабливаясь, великанши начнут производить на свет калек-невеликанов, а невеликанши — калек-великанов, и со временем отпадет необходимость в жестоких операциях. Другие даже рады были умереть, поскольку надеялись, что в загробной жизни больше не будет никаких мучений и пыток. Иррациональность пыток и их обоснования заставляли несчастных, чтобы хоть как-то переносить мучения, искать не менее иррациональные обоснования уже для самих себя. Лишь немногие великаны и невеликаны упорствовали в своих «заблуждениях», считая все происходящее бессмысленной жестокостью. Вот этих Прокруст ненавидел лютой ненавистью. «Нет, они даже не желают понять, — возмущался гигант, — что я мучаю людей не ради собственного удовольствия. Это вызвано исторической необходимостью!» Чтобы не слушать стоны и крики, Прокруст придумывал все новые и новые обоснования для изобретенных им пыток. Со временем он убедил себя, что смысл истории может быть только в одном — в ее прогрессивном развитии, прогресс, в свою очередь, не что иное, как движение истории от несправедливости к справедливости, а значит, движение от неравенства людей к их равенству.

Юный Тесей шел из Трезена к своему отцу Эгею, который правил в Афинах. Со временем Тесей сам должен был стать царем, и он раздумывал над политикой, но искал в ней лишь практическую пользу. В Коридале Тесей повстречался с Прокрустом, и тот поведал герою свою идеологию. С удивлением выслушал Тесей речь Прокруста.

«Согласись, я поступаю очень разумно! — с гордостью заключил Прокруст. — Сама Афина Паллада ничего не смогла мне возразить». — «Твои действия столь же бессмысленны, как и действия Питиокампта, сгибателя сосен, который разрывал людей пополам, привязывая их к верхушкам двух согнутых деревьев, — ответил Тесей. — Единственная разница между вами заключается в том, что Питиокампт не называл себя борцом за справедливость. Безумная страсть к жестокости заставляла его разрывать людей». — «Питиокампт мой сын», — задумчиво произнес Прокруст. «Я убил его», — спокойно сообщил юный герой. «Ты поступил справедливо, — сказал Прокруст после долгих размышлений. — Да, он был моим сыном, но просто так, из удовольствия, никому не позволено убивать». В порыве благодарности Прокруст собрался было пожать Тесею руку, но тот с такой силой швырнул его на маленькое ложе, что затряслась земля. «Глупец! — воскликнул Тесей, прижимая к ложу Прокруста, у которого от удивления глаза вылезли на лоб. — Меньше всего в твоих поступках разумного начала. Люди не равны, иначе не было бы великанов и невеликанов, а только великаны или только невеликаны. А поскольку люди не равны, один человек выше ростом, другой ниже, то у каждого великана есть право быть великаном, а у каждого невеликана — оставаться таким, какой он есть. И те и другие равны только перед законом. Вот если бы ты ввел такой закон, следил за тем, чтобы великаны не притесняли невеликанов или — такое тоже могло случиться! — невеликаны вдруг не стали использовать великанов в неблаговидных целях, то избавил бы своих земляков от бессмысленных пыток и жестокостей». С этими словами Тесей отрубил Прокрусту ноги, но, поскольку Прокруст был действительно гигантом и все равно не умещался на маленьком ложе, Тесей отрубил ему голову. Голова Прокруста покатилась по земле, бормоча: «Но ведь я поступал по справедливости…» И уже недвижная, прежде чем навсегда сомкнуть свои огромные глаза, произнесла: «Я ни разу не обидел ни одного человека». Тесей же продолжил путь в Афины к своему отцу.

Тесей был героем, но память имел слабую. Прокрусту он забыл сказать, что не только убил его сына Питиокампта, но также обрюхатил его внучку Перигуну. Казалось бы, о чем-то ему не следовало забывать, но Тесей забывал решительно все. Возвращаясь с Крита, он забыл на острове Наксос Ариадну, которая помогла ему выбраться из лабиринта, забыл поднять вместо черных парусов белые, и его отец в отчаянии, что сын убит Минотавром, бросился со скалы в море. Став после смерти Эгея царем, Тесей, к сожалению, позабыл и то, о чем говорил Прокрусту: нет, он не был плохим царем, как раз наоборот, его скорее можно отнести к хорошим царям, но при нем тоже не все были равны перед законом: среди равных были более равные. Тесей был забывчив и в браке. Его любовные похождения, как пишет Роберт Грейвс, приносили афинянам так много хлопот, что те смогли по достоинству оценить величие Тесея только через несколько поколений после его смерти.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.