Ирина Лукьянова Острый Крым

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Ирина Лукьянова

Острый Крым

Творческий отпуск на берегах Тавриды

Однажды Шаляпин захотел купить скалу. Хармсовское начало, но так и было. Он приехал в Cуук-Cу, что под Гурзуфом, - тогда там был санаторий, основанный инженером Березиным. Березин в начале века женился на совсем молодой девушке из простых Ольге Соловьевой, а потом умер, и она оказалась владелицей преуспевающего курорта. К ней зачастили художники, поэты, артисты, тем более что в Гурзуфе на даче Коровина собиралось столь же яркое артистическое общество. Интеллигенция, в особенности творческая, предпочитала Крым Кавказу - почему, попробуем разобраться ниже.

И вот, значит, приехал Шаляпин с дочерью и захотел купить скалу - огромную, с Пушкинским гротом, куда Пушкин якобы любил заплывать в бытность свою в Гурзуфе, в домике Раевских. «Я здесь построю замок искусств, - сказал Шаляпин, - и у вас будут петь лучшие молодые артисты Европы. Будем здесь бесплатно обучать талантливую молодежь. Эк звучит-то!». И спел «Ноченьку».

Соловьева сказала, что скала не продается. Вообще ничего нельзя покупать в ее владениях, потому что ей ничего не принадлежит. Вот подарить она может, а продать - ни за что. Шаляпин возмутился, сказал, что таких огромных подарков не берет, а вот купить - пожалуйста, деньги есть. Поспорили и ни к чему не пришли. В конце концов, Соловьева сдалась: давайте рубль, сказала она, и скала ваша.

Так Шаляпин ее купил, отметив покупку ночной рыбалкой у Аюдага. Всю ночь он пел под крымскими звездами, под аккомпанемент волн, и Соловьева плакала от счастья. Там же пел молодой итальянский тенор Карло Феретти, парень без образования, из рабочих, приехавший в Крым на первые свои гастроли. В Артеке вам непременно покажут место того пикника - на мысу Аюдага, у курносой медвежьей морды. Дело было в шестнадцатом году, и построить свой замок искусств Федор Иванович так и не успел, разве что скала получила название Шаляпинской.

Я пересказал эту историю в артековском варианте, у дочери Шаляпина все изложено точней, но легенда на то и легенда, чтобы обрастать подробностями. Мне ее рассказали тоже под звездами, под сильным ветром, прямо на скале, куда мы залезли ночью в обход всех установлений, перевалившись через невысокую ограду, отделяющую пионеров от нежелательных приключений. Вожатые отвели меня на Шаляпинку. При Соловьевой там успели выдолбить удобные ступеньки, чтобы Шаляпин мог взойти на вершину и спеть оттуда. И тогда я понял истинное предназначение Крыма - там, на этой самой скале: он должен, конечно, быть меккой для художников всего мира. И, по крайней мере, три таких проекта там уже функционировали: упомянутая дача Коровина, неосуществившаяся - но спланированная - академия Шаляпина и знаменитый волошинский Коктебель. Плюс смены в Артеке - для творческих детей. Плюс севастопольский детский фестиваль искусств «Золотая рыбка». Плюс немереное количество домов творчества вокруг Ялты и санаторий «Актер» в Гурзуфе. Пусть Крым служит обителью художников, ибо местное раздолбайство, весьма умеренный комфорт, скромные цены и вполне дикая до сих пор природа делают его идеальным местом для сочинительства, живописи и театрального хэппенинга. Не знаю, нужно ли для этого предпринять какие-то усилия на государственном уровне или художники и так сюда поедут, - но поверьте, лучшего места они себе не найдут. А больше тут ничто не приживется.

Поэтому желательно, конечно, чтобы Крым не стал русским. Я понимаю, что говорю сейчас рискованные вещи, но Россия - сильный окислитель, она способна пропитать собою любую среду, и отпечаток ее лежит на всех колонизованных нами территориях. Вон и Украина все не смоет родимые пятна, и Прибалтика никак не избавится от советских рудиментов, наивно полагая, что для освобождения от них достаточно осквернить памятник. Мы накладываем отпечаток на все, к чему прикасаемся: все тут же начинает делиться на левое и правое, вертикальное и горизонтальное, потом дерется, потом впадает в летаргию, примирившись под гипнозом посредственности либо под пятой тирана… А Крым не должен идти этим путем. Он ничей, Божий, как говорил Мандельштам о стихотворных размерах. Его нельзя приватизировать. В этом смысле скромный украинский протекторат, загадочный статус автономии внутри Украины (которая и с центром-то никак не разберется - где ей думать о Крыме) - идеальный для него случай. Плохо, конечно, что Артек остается без присмотра, - но это и лучше для Артека: пока Украина решала свои проблемы, бесперечь меняя в детском центре начальство и менеджмент, его взяло под патронаж ЮНЕСКО, и проблемы начали потихоньку отпадать. Не худо было бы и весь Крым отдать под власть какого-нибудь мирового правительства, но до этой Касталии мы вряд ли доживем. А как бы хотелось! Зона абсолютного перемирия, пространство чистого искусства, перманентный бардак, который здесь и так… Оду, отдельную оду крымскому сервису! Слава Богу еще, что он не очень дорог. Но ведь при этом он практически никаков. Никогда, никогда не станет Крым здравницей мирового значения: я застал его в советские времена и помню те же перебои с горячей водой, ту же еду - помнится, кто-то из украинских начальников решил прогнуться перед Брежневым и пообещал ему, что Крым сам себя обеспечит мясом. А он не может обеспечить себя мясом, там пастбищ мало, ничто не пасется и не тучнеет. И потому кусок мяса в пансионате был праздником: подавали рыбу, почему-то непременно с запеченной в ней бумагой. То есть как бы вместе с оберткой, наверное. Вообще, кормили отвратительно, медицина была так себе, всеобщая левантийская сладостная леность, - но как-то это не раздражало, как не раздражает и теперь. Среди этой природы с ее италианской роскошью зачем еще и сервис? Дикость нужна, первобытность. Заросшие тропинки. Полуразвалившиеся советские санатории - правда, в Кисловодске их еще больше - придают местности окончательно римский колорит.

Почему здесь так хорошо пишется, рисуется, думается? Не потому, конечно, что наличествуют море, небо, опять-таки кипарисы и прочие непременные атрибуты южного рая: все это, в принципе, есть и в Сочи, где написать две строки, по-моему, подвиг. Дело в том, что Крым сам по себе явление пограничное, тонкая и острая грань, а именно на границах острее всего ощущается Божественное присутствие. Творить вообще легче всего на рубежах, на исторических переломах, в энергетичных, насыщенных местностях, сменивших много владельцев. Такие местности должны быть лакомы, чтобы за них хотелось подраться. Про Крым лучше всех сказано у Мандельштама: «Где обрывается Россия над морем черным и глухим». Там действительно обрывается Россия. «Где вокруг шатров средь долины вольные костры расцвели, звонкие поют тамбурины, влажные шумят ковыли. Край Земли». Это другой поэт, написавший две лучшие песни о Крыме, но ни разу там не бывавший, не считая кратковременного пребывания в Керчи.

Пограничье тут ощущается во всем: Крым действительно существует на стыке роскоши и нищеты, новизны и архаики, греческой и генуэзской культуры, здесь встретились Россия и Украина, а раньше столкнулись Россия и Англия, и то, что Крымская война развернулась именно в этом раю, тоже весьма символично. Война и рай - контраст вечный, о нем замечательно у Лимонова, где про «Войну в ботаническом саду». Через Крым прокатывались бесчисленные колонизаторы, цивилизаторы, гости, туристы, наступающие и отступающие армии; получилось так, что именно за его остренький крючок, вдавшийся глубоко в Черное море, пытались уцепиться последние остатки Белой России - и именно отсюда они отчалили навсегда. «Остров Крым» - здесь Аксенов уловил нечто очень точное и вечное: он должен быть островом, где уцелели реликты. Пелевин предположил, что именно здесь укрылись греческие боги, которых предали греки. Почему бы здесь не уцелеть старой России, островком которой - заповедником Серебряного века - был волошинский Коктебель до самой смерти владельца? Крым, где доживали чахоточные, как раз и есть странное пространство вечного умирания, таяния, исчезновения - но всегда не до конца. Что-то подобное чувствуется только в Венеции. В общем, «чахоточная дева», - почему сюда и ездили в основном чахоточные. Все поражения здесь оборачиваются победами - так и Крымская война дала России Толстого. Те, кому не нравится Толстой, могут утешаться тем, что именно Крымская война освободила крестьян: не будь того поражения, Николай I прожил бы еще не одно десятилетие.

Русская интеллигенция облюбовала Крым потому, что она ведь тоже явление пограничное, межеумочное, промежуточное и вечно умирающее. Это, можно сказать, ее профессия. Именно поэтому Гуров полюбил здесь свою Анну - и начался их роман, тоже пограничный между легким флиртом и роковой страстью. Не зря «Дама с собачкой» - самая ялтинская из русских повестей - заканчивается словами о том, что самое трудное только еще начинается. Но мы-то знаем, что все кончается. Любовь всего острей в такие времена, на таких рубежах, в вечно гибнущем и никогда не погибающем Крыму. Он никогда не станет процветающим - хотя бы потому, что его коренное население не умеет подобострастно прислуживать туристам и горячо вкладываться в наведение порядка. Комфорт тут не особо ценится. Крым дорог аутентичностью. Гурзуф сегодня мало отличается от Гурзуфа тех времен, когда Пушкин писал «Мой дух к Юрзуфу прилетит».

С наступлением лета сюда опять потянется та единственная и куда более толстая, чем казалось, прослойка, которая одна и придает смысл всему, что происходит в России. Я говорю не только об интеллигенции, которая размылась, но о настоящем, не придуманном среднем классе, который может, но не хочет позволять себе Турцию. В Турцию едут бесчинствовать и развлекаться, а в Крым - отдыхать: бродить и думать. Это не значит, что он не предоставляет возможностей для экстремального отдыха, - вино сказочно дешево (и процент паленого вина не так уж высок), на любом пляже Алупки или Ореанды к вашим услугам водные мотоциклы, парапланы и парашюты, а посещение пещер или всякого рода древних городов и посейчас остается развлечением не для слабонервных: скалы хрупкие, туф крошится под ногой. Но дело не в экстремальности, которой хватает и в Москве: Крым действительно остается границей между небом и землей, местом, где ирреальность просвечивает сквозь реальность. Умейте ценить ее проявления - даже в том, как пост Державной автоинспекции на Ангарском перевале (744 метра над уровнем моря) штрафует вас без всякого предлога. Просто чтобы поприветствовать москвича на Южном берегу.