Дмитрий Галковский Наш Солженицын

Дмитрий Галковский

Наш Солженицын

Изданы дневники классика «советской истории» Исаака Минца

Исаак Израилевич Минц родился в 1896 году в семье местечкового лавочника. О дореволюционном периоде его жизни известно мало. Сам Минц любил рассказывать красочные эпизоды из своей молодости, все они не выдерживают критики. Например, по его версии, он окончил классическую гимназию и пытался поступить на ма- тематическое отделение Петербургского университета, куда его якобы не взяли «из-за еврейского происхождения». Тем не менее Минц, несмотря на подобное надругательство, всю жизнь следил за математической литературой.

На самом деле, Минц учился в харьковской фельдшерской школе, куда попал после учебы в городском училище, а может быть, хедере. Уровень его математических знаний хорошо иллюстрирует следующее воспоминание ученика.

«Однажды я захожу к Минцу, он сидит за огромным письменным столом, заваленным книгами, рукописями, авторефератами, и заполняет квитанции на оплату электроэнергии. Подняв голову и увидев меня, он как-то растерянно спрашивает: «Саша, сколько будет 5 и 6?» Я, решив, что он шутит, ответил тоже в шутливом тоне: «12». Он тут же записал эту цифру, а затем, глядя мне в глаза, удивленно говорит: «Так много?» И мне стало неловко за свою шутку».

Минц действительно покупал книги советских математиков и даже иногда что-то цитировал оттуда. Делалось это в контексте академических интриг - для поддержания реноме ученого среди многочисленных академиков-математиков и академиков-физиков. Примерно так же Минц разбирался в гуманитарных дисциплинах. Даже в отредактированном издании его дневников, Талейран путается с Тамерланом а Маколей с Макиавелли. Правда, хорошая память и актерские данные в данном случае позволяли ему имитировать образование более успешно. Он мог выучить наизусть цитату или латинское изречение, удачно рассказать исторический анекдот.

В то же время, нельзя считать Минца человеком невежественным. Он знал английский язык (что, видимо, и спасло его от 37-го года) и обладал некоторым литературным слогом - на уровне профессионального журналиста. У него никогда не было презрения к интеллигенции, и он правильно ставил ударения. Можно сказать, что он испытывал некоторый комплекс неполноценности по отношению к образованным людям и стремился перед ними отчитаться в собственной эрудиции. Будучи в Америке, уже пожилой Минц, узнав, что делегация посетит родину какого-то местного поэта, выучил наизусть его стихотворение и процитировал под памятником, заявив, что с младых ногтей увлечен американской поэзией. Точно так же он стремился себя вести в любой культурной терра инкогнита, будь то Чехия, филология или кристаллография.

Считается, что Минц весной 1917 года вступил в партию Ленина. Это весьма маловероятно. По ряду косвенных признаков можно предположить, что он был анархистом или эсером и переметнулся к большевикам не раньше 1918 года. Это достаточно стандартный ход, как, впрочем, стандартно и его последующее замалчивание.

Коронным номером Минца-рассказчика были многочисленные байки о службе комиссаром во время гражданской войны. В основном, Минц рассказывал, как пил самогон и читал Шевченко по-украински, дабы расположить к себе червонное казачество. На самом деле, функция комиссара заключалась не в агитации красноармейцев, а в надзоре над военспецами. В бой войско вел военспец, и речи перед строем произносил тоже военспец. Комиссара бойцы не видели и не знали в лицо. Это чекист при штабе, пишущий ориентировки на своего командира и обладающий правом по первому приказу сверху - а в критическом случае и по своему усмотрению - командира арестовать. Начальный этап комиссарской карьеры Минца известен плохо, он сразу начинает службу с должности дивизионного комиссара, затем становится корпусным комиссаром и в 1923-1925 годах служит комиссаром в Академии воздушного флота.

Одновременно в 1923 году Минц поступает в Институт красной профессуры, то есть техникум коммунистических агитаторов. Здесь начинаются некоторые странности, требующие внимательного изучения. Наш герой выучивает английский язык и начинает публиковать работы по истории гражданской войны, причем не на Украине, где он служил, а на Севере, в зоне британской оккупации. В 1926 году выходит его статья «Эсеры в Архангельске», затем «Англичане на Севере». Минц становится замдиректора по заведыванию историческим отделением Института красной профессуры и одновременно занимает еще несколько должностей, включая должность преподавателя англоязычной секции международных ленинских курсов, подготавливающих кадры Коминтерна. В чем причина такого быстрого карьерного роста, не ясно. Одним из слушателей Минца является Гарри Поллит, тогда член Политбюро коммунистической партии Великобритании. В начале 30-х Минц становится руководителем проекта «История Гражданской войны» и сближается с Горьким, а затем, с его подачи, с основными членами «английской группы» - закрытого кружка советской интеллигенции, странным образом не тронутого сталинскими репрессиями 30-х годов. Это Алексей Толстой, Корней Чуковский, Самуил Маршак и др. По рассказам самого Минца, он был переводчиком при встрече Горького с Гербертом Уэллсом в 1934 году. Насколько это соответствует действительности, надо смотреть отдельно. Уровень достоверности рассказов Минца хорошо иллюстрирует следующая дневниковая запись.

«Я был на даче А. М. Горького в 1937 году, когда он принимал Куприна. Тяжело было слушать и еще тяжелее видеть А. И. Куприна таким постаревшим, больным, слабым…»

Напомню, что умирающий Куприн был привезен в СССР в 1937 году, а Горький умер в 1936-м. Это не свидетельствует о ложности дневника - запись была сделана через 40 лет после событий, - но хорошо квалифицирует знаменитые устные рассказы советского историка.

В 1935 году Минц получает степень доктора исторических наук, минуя степень кандидата и без защиты диссертации. В 1939 году он становится членкором, а в 1946 году академиком АН СССР.

Дневниковые записи Минца - именно из-за недостаточной культурности автора замечательный материал для историка. Хорошо виден неотрефлексированный быт «советских небожителей». Как жили, о чем говорили в этой фантастической среде полулюдей-полуживотных.

Вот запись от 1942 года. В стране страшная война, каждый день уносящая тысячи жизней, в тылу голод, разруха. А в английском салоне хорошее вино, шоколад, тушенка-сгущенка, патефон и разговоры о высоком. Сидят в роскошном номере гостиницы «Москва» «советский Киплинг» Николай Тихонов, «шекспирист» Маршак, ученик Резерфорда Капица, беседуют.

«Тихонов влюбленно рассказывал о Ленинграде. Говорил, что жители переносят все лишения, сознавая все значение событий. Кажется, никто бы не удивился, если бы увидел на улицах города товарища Кирова, - так все здесь героично. Борис Львович Бродянский рассказывал Тихонову, как встретил на улице голодающего старика. Шел как-то нервно, а потом вдруг свалился. Голодающие, как и утопающие, разводят руками, словно пытаются выплыть. Бродянский поднял старика, помог ему пройтись, дал ему кусочек хлеба. Старик совсем оправился. Бродянский проводил его до двери квартиры, - оказалось недалеко. Пожав руку Бродянскому, старик сказал: а знаете ли, молодой человек, имя нашего города? Героический Илион!

Оказалось, старик преподавал античную историю. Бродянский быстро нашелся и ответил ему: да, но троянского коня мы не пустим к себе.

Тихонов хочет писать поэму об обороне Ленинграда… Жаловался, что в Ленинграде нет художников, которые бы передали облик чудесного города-героя…

Капица рассказывал об Англии. Как-то был приглашен к Уэллсу. Пришел, позвонил. У дверей стоят двое. Который из них Уэллс? Давно его не видел. Кому дать пальто, а кому - руку. Сунул пальто наугад одному, а тот передал другому. Так Капица узнал, кто из двух Уэллс.

Заговорили о современных писателях Англии. Маршак рассказал о приеме Бернарда Шоу в Ленинграде. Было это в годы, когда мы стали постепенно выкарабкиваться из голода. На приеме был богатый завтрак. Шло все очень вяло. Рассмешил всех не Шоу, а Зощенко. Насытившись, он вдруг сказал: эх! Каждую бы неделю по такому старичку! Все расхохотались…

Маршак читал свои новые стихи… С увлечением рассказывал, что его пригласили на вечер самодеятельности партизанок. Одна из них, награжденная орденом, добавила, что будет читать стихи Маршака о неизвестном герое и боится, что присутствие автора смутит ее.

Какая красивая скромность! настоящая героиня, а стихи читает о каком-то маленьком эпизоде - молодой человек спас ребенка на пожаре.

Сегодня Капица читал в Военно-политической академии имени Ленина доклад «Физика и война». Среди записок, поданных по окончании лекции, была следующая: чем объяснить, что медаль британского Спирс-Фарадеевского общества была вручена советскому физику? Капица ответил: благодаря победам Красной армии. Ответ был встречен аплодисментами».

На другой встрече «английских небожителей» Капица заливался:

«И до Ньютона высказывались догадки о земном притяжении, но только Ньютон сделал гениальное обобщение. Мысли Сталина приходили многим на ум, но только в устах Сталина они получили все свое значение. Гениальность Сталина как раз в том и состоит, что каждый считает своими его идеи».

Надо сказать, что Капица лишь прилежно озвучивал мысли своих английских хозяев. Герберт Уэллс после беседы со Сталиным, происходившей на фоне чудовищной «индийской» голодовки 1933-1934 годов, заявил:

«Я никогда не встречал человека более искреннего, порядочного и честного; в нем нет ничего темного и зловещего, и именно этими его качествами следует объяснять его огромную власть в России. Я думал раньше, прежде чем встретиться с ним, может быть, о нем думали плохо потому, что люди боялись его. Но я установил, что, наоборот, никто его не боится и все верят в него. Русские - это народ целиком ребячливый, инфантильный, но хитрый; у русских мог быть оправданный страх перед коварством как в них самих, так и в других. Сталин - совершенно лишенный хитрости и коварства грузин. Его искренняя ортодоксальность - гарантия безопасности его соратников. Зачарованные Лениным, они боялись вначале отступлений от его магического направления».

Надо сказать, что коллаборационисты вносили посильный вклад в борьбу с голодом. Например, Минц совершил настоящий подвиг, не поехав в блокадный Ленинград. По его словам, хотелось очень, но вместо него голодающим ленинградцам можно было доставить несколько лишних мешков муки, и он отказался от заманчивого предложения. Это, конечно, не английский юмор Герберта Уэллса, а следствие «русской ребячливой инфантильности», но тоже неплохо.

Но Минц, о котором мы до сих пор говорили, это Минц стадии инкубационной. На проектную мощность он вышел после смерти Сталина. В конце сороковых его немного отодвинули от кормушки, но любя. Кампания борьбы с космополитизмом носила сравнительно мирный характер. Мягкий тон был задан в самом начале: Михоэлса не расстреляли как англо-американо-уругвайского шпиона, а деликатно задавили грузовиком и похоронили со всеми почестями. Минца обвинили в еврейском протекционизме и освободили от нескольких должностей. При этом академик остался на свободе, сохранил дачу и возможность работать по специальности. В известном смысле сталинские гонения пошли ему даже на пользу, так как позволили выступить в качестве жертвы культа личности. На период Хрущева и приходится кульминация его биографии.

После террора 30-х Академия наук превратилась в безвольный придаток партийного аппарата. Однако формально АН была пережитком гнилой царской демократии, - в отличие от подавляющего большинства учреждений и ведомств СССР, здесь сохранялась реальная выборная система. Академиков избирали тайным голосованием. В условиях послабления 60-х это стало порождать многочисленные коллизии. Дело было нешуточное: ранг академика АН равнялся рангу замминистра СССР. Подобная щель в тоталитарном заборе номенклатуры сводила людей с ума. В Академию лезли по головам. Частная справедливость на фоне общей несправедливости порождала несправедливость еще большую. Именно после 1953 года АН превратилась в гадючник старых интриганов, развращенных партийными подачками. Точнее, дело было сделано перед войной, но в условиях войны и массового террора люди не могли себя показать во всей красе.

Положение усугублялось тем, что строение Академии было уродливым и разношерстным. Официально разделение АН на секции копировало общую ситуацию в стране: количественно и качественно преобладали математики и физики, а гуманитарные секции влачили самое жалкое состояние. Однако выступавшие под видом историков и философов шуты гороховые были поголовно партийными и имели прямой выход в ЦК. С другой стороны, в условиях деградации гуманитарной культуры естественники дошли до полудикого состояния. Прекрасным примером академического невежества служат беспомощные упражнения Сахарова на ниве культурологии (хотя и сделанные из благих побуждений).

Наконец, в Академии существовало серьезное противоречие между «москвичами» и «ленинградцами», а также между Москвой Ленинградом и остальной страной.

Академическая раздробленность умело поддерживалась ЦК партии. Коммунисты вплоть до 1991 года относились к науке так же, как к религии, то есть терпели полезных ничтожеств, сжав зубы. По принципу «чем хуже, тем лучше». Каждый скандал или подлость в этой среде коммунистов только радовали. КГБ с этой целью проводил «активные мероприятия» и получал ордена за успешно проведенные операции по «разложению классово чуждых элементов».

Минц как нельзя лучше подходил к роли заправилы на академической кухне. С одной стороны, он был человеком глубоко партийным и имел большие связи на уровне Политбюро. В то же время он был человеком по советским меркам культурным и смог установить неформальные связи с верхушкой советской интеллигенции. Наконец, лично Минц был человеком общительным, больше всего напоминающим местечкового балагура в роли кавказского тамады. Он очень любил застолья, тосты, восточную лесть и восточные подарки и в то же время мог облечь в обтекаемую европейскую форму самую невероятную азиатскую чушь. Например, всерьез говорить о научной ценности мемуаров Брежнева или трудов Поспелова. Это своего рода синтетический советский человек, «евразиец», желанный гость в номенклатурных домах отдыха и Эстонии, и Таджикистана.

Но главное другое: Минц был прожженным лжецом, взяточником и интриганом. Сидящим у волшебной щели Академии наук. У щели, через которую ушлый молдаванин или азербайджанец при помощи волшебных «выборов» мог сразу подняться на три ступеньки карьерной лестницы. Надо только договориться с московскими академиками, чтобы они правильно проголосовали. Непосредственно какому-нибудь Курбан-аге с Капицей говорить затруднительно. А вот Минц спокойно мог, не меняя тона, говорить и с той, и с другой стороной. У него после 1953 года выросли крылья. Минц скользкой мокрицей перебирался в зловонном винегрете сплетен, скандалов, подтасовок и провокаций. Началось нечто невероятное. Жизнерадостный академик объезжал союзные республики, собирал бакшиш, раздавал его из-под полы соратникам, участвовал в многочисленных академических пулах и группах. Здесь он в академической группе историков, тут в еврейском лобби, а там - в «английском кружке» (что, масоны? какие масоны?!). При этом он кидал всех. Выборы-то тайные. Несколько раз его уличали, вычисляя очередное кидалово по косвенным данным или проплаченной «утечке», однажды обманутый азиат набросился на него с кулаками. Хладнокровного Минца это только веселило.

Дневники Минца дают красочное описание нравов АН 60-70-х годов. Из них, кстати, ясна вся надуманность и даже инспирированность русско-еврейских противоречий. У Минца был застарелый конфликт с академиком Рыбаковым, чему в дневнике посвящено несколько пронзительных мест.

«Берусь за перо буквально с отвращением, не только с презрением. Недаром говорится: как волка ни корми, а он в лес смотрит… - вот что прежде всего, следует сказать об академике Б. А. Рыбакове. Но это именно прежде всего а по сути дела - гораздо хуже: он переполнен какой-то зоологической ненавистью ко мне. Друзья уверяют, что в основе ее лежит расовая ненависть. Мне рассказывал бывший секретарь ИМЛ «Института марксизма-ленинизма» Илья Сергеевич Смирнов, что он как-то встретил торопящегося, как всегда, Б. А. Рыбакова… и на вопрос, куда он спешит, последовал ответ: иду выводить сионистов из ученого совета Института археологии!!»

Но при этом с русским историком Грековым или с тем же Смирновым у Минца были самые теплые отношения. Потому что они вместе «делали дела». С другой стороны, еврейское происхождение Тамма не помешало крайне злобному отношению Минца к заслуженному физику. Потому что тут речь шла о борьбе секции физиков с секцией историков. В свою очередь, это не осложняло Минцу дружеские контакты с многими физиками - членами «английского кружка». Или не спасало от конфликта с конкурирующими историками КПСС из Ленинграда. В конечном счете, над всеми идеологическими разногласиями господствовал практический интерес. Идеология была тенями на стене, по которым дурачки внизу делали свою жизнь. Одни дурачки боролись с мировым жидомасонским заговором, другие - с великорусским шовинизмом, третьи - с физиками, четвертые - с лириками. А бессмертный Минц всегда был при своем интересе.

Таким же силуэтом на стене была для Минца его научная деятельность. «История Октябрьской революции» была для него внешним декором академического интриганства. Выхлопотанный им фантом служил заменой отнятого Сталиным фантома «Истории гражданской войны» - такой же социальной кормушки и источника премий. Бессмысленно говорить о каком-либо содержании или концепции этого проекта. Интриган обладал удивительной способностью говорить ни о чем. И жить «ни о чем».

Иногда посреди бесчисленных увеселительных поездок за госсчет (Казахстан, Дагестан, Киргизия, Латвия, Чехия, Монголия, Румыния, Финляндия, Германия, Польша, США, Австрия) Минц, может быть, от скуки бил хвостом. Например, в момент инспирации «масонского замка» - то есть унифицированной системы полузнания и клеветы, призванной отбить охоту заниматься академическим масоноведением, - маститый академик выступил с закрытой лекцией «О запрещении изучения масонства вообще за несуществованием оного». В период перестройки лекция была опубликована, а ближайший ученик Минца Арон Яковлевич Аврех разразился целой книжкой, разжевывающей установки Мастера.

Впрочем, Минц, шаля от своего имени, одновременно озвучивал негласное мнение академических старичков, считавших, что в данной области вообще ничего делать не надо. Мол, свое получали, получаем и будем получать, а к чему и почему - не ваше дело. Нас здесь и так хорошо кормят.

Собственных взглядов у Минца не было и быть не могло. Он всегда действовал «как надо», по свистку. В период перестройки он перестроился первым и написал подписанное фамилией ученика письмо в «Огонек», защищая себя. Вслушайтесь в скрежет ржавых жвал старого интригана.

«До недавнего времени мы были убеждены, что журнал «Огонек» очень бережно относится к чести и достоинству советских людей, всегда выступает против наклеивания различных позорящих ярлыков деятелям культуры и науки… Более чем странно, что в статье В. Костикова «Концерт для глухой вдовы» (1989, № 7), посвященной «кампании борьбы против космополитизма», не сказано, что в 1949 году Минц был объявлен «безродным космополитом», изгнан из Московского университета, где он возглавлял кафедру истории СССР. Крупное исследование И. И. Минца «Английская интервенция на Севере» было запрятано в спецхран. После ХХ съезда КПСС И. И. Минц провел огромную работу по переосмыслению истории Великого Октября… Можно ли в духе «охоты на ведьм» провозглашать: «Вот он, виднейший идеолог сталинизма»?…

У нас складывается впечатление, что в последнее время антиперестроечные группы начали наносить удары по активным сторонникам перестройки, таким, как Т. И. Заславская, А. М. Самсонов и др., а теперь пришла очередь Минца. При этом используются их действительные и мнимые ошибки в прошлом. Это допустить нельзя».

Солженицына называли духовным лидером России. Но кто Солженицын сейчас? Одинокий старик. Книги его потеряли злободневность и не читаются. Политическая жизнь Солженицына не удалась. Разумное «Как нам обустроить Россию», реальный план политической реконструкции, осмеян, не замечен и забыт. Много вы видели людей типа Солженицына (не говорю - уровня) вокруг себя? Я - ни одного. Это странный русско-советский реликт. А Минц… Минцев тысячи, а брежневская АН стала путинской РФ.

Академическое болото 60-70-х было центром «зоны» советской культуры, определяющим весь культурный ландшафт. Чтобы понять расклад сил и все тенденции культурного развития того времени, достаточно проанализировать бурную жизнь в стакане воды АН, этой дрозофилы Государственной Думы. Такой бы и была Дума 1993 года при реальных выборах депутатов. А то, что мы видим сейчас, - естественное продолжение тона и уровня АН в других политических условиях. Да и АН никуда не делась. Не изменилась даже пропорция естественников и шутов-гуманитариев.

Какова судьба семьи Минца и его окружения? Внук-наследник в свое время благополучно эмигрировал в Соединенные Штаты. Это абсолютно бездарный литератор. Никакой поддержки ему не оказывается, еврейская община Минца не любит - из-за сбора подписей под письмом Иосифу Виссарионовичу о депортации евреев (было в биографии борца с антисемитизмом и такое). Ученики Минца по-прежнему уверенно сидят на своих должностях. Историческая наука в России еще долго будет развиваться не сверху, а снизу. Бездарные директора институтов и академики ей будут только мешать.

Кто же такой Минц? Гоголь сказал, что Пушкин - это русский человек в его развитии через 200 лет. Я полагаю, что Минц - это советский человек в его развитии лет через 20. Постперестроечный «политтехнолог» с «демократическими выборами».