Природа, история. Советское строительство

Природа, история. Советское строительство

1

Поезд из Тбилиси в Ереван отправляется обычно поздно вечером. Пассажир переходит из одного климата в другой, — из Грузии, более мягкой и в западной своей части овеянной близостью морского бассейна, в Армению, сухо-континентальную и далекую от моря, — поздней ночью, в темноте и во сне. Лишь очень старые люди или больные сердцем, просыпаясь, на первых порах чувствуют перемену давления, тяжесть какую-то, в которой и сами не могут разобраться. А поезд в это время подходит к перевальной точке: он на высоте около двух тысяч метров над уровнем океана — на станции Джаджур. И хотя ему предстоит спуститься вниз, а пассажиру, который собрался поездить по Армении, не миновать еще десятка перевалов и спусков, но уже ниже чем на несколько сот метров он не опустится, потому что вся Советская Армения расположена высоко, закинута, как на ладони, под самое небо и ее средняя высота — 1500 метров [1] — почти вдвое выше Кисловодска, а такие отметки самых низких точек, как 500–800 метров, встречаются, лишь как редкое исключение. Немудрено, что переход из соседних стран в Армению был всегда резко ощутим для путешественника, и об этом сохранились интересные свидетельства, как очень древние, так и более современные.

Две тысячи лет назад римский полководец Лукулл шел со стороны Таврских гор походом на Армению. Чтобы обеспечить войско продовольствием, он выбрал для похода конец лета, когда вокруг уже созрел хлеб и началась жатва. Но Лукулл обманулся: чем дальше двигались его солдаты, тем больше лето отступало и переходило в весну. Плутарх рассказывает об этом так:

«Лукулл, перейдя Тавр, впал в уныние, найдя поля еще всюду зелеными. Слишком запаздывали здесь времена жатвы вследствие низкой температуры»[2].

Много столетий спустя, в 20-х годах прошлого века, Пушкин спешил нагнать армию Паскевича, находившуюся тогда под Эрзрумом. Поэт верхом въезжал в Армению уже с другой стороны — из Грузии, через крепость Гергеры, по дороге, которая нынче заброшена и заменена другой, того же приблизительно направления, связывающей районные центры Армении — Степанаван (раньше Джалал-оглы) и Калинино (раньше Воронцовка) — со столицей Грузии Тбилиси. Условно определив географическую границу Грузии и Армении, Пушкин в своем «Путешествии в Арзрум» необычайно точно указал на разницу их климата:

«Я стал подыматься на Безобдал, гору, отделяющую Грузию от древней Армении. Широкая дорога, осененная деревьями, извивается около горы. На вершине Безобдала я… очутился на естественной границе Грузии. Мне представились новые горы, новый горизонт; подо мной расстилались злачные, зеленые нивы. Я взглянул еще раз на опаленную Грузию и стал спускаться по отлогому склонению горы к свежим равнинам Армении. С неописанным удовольствием заметил я, что зной вдруг уменьшился: климат был уже другой»[3].

Характерное описание оставил нам путешественник-географ Линч. Если Пушкин тонко передал особенность высокогорного климата Армении, чувство свежести и прохлады ее долин, то Линч, наоборот, оттенил сухость и континентальность Армении по сравнению с лесистыми ущельями Грузии.

В 90-х годах прошлого века он въезжал в нее другим путем: со стороны Ахалцихе и Ахалкалаки. Будучи географом, Линч попытался передать читателю то особое чувство пейзажа, чувство «лица земли», которое складывается по мелочам, по черточкам из точных показаний тектоники, из строения горных хребтов, зрительного восприятия красок, связанных с представлением о почвенном покрове, о растительности, — словом, из того научного понимания, с каким географ глядит на природу и чувствует ее.

Линч со своими спутниками только что пересек красивейшую часть Грузии — Боржомское ущелье и Абастумани с их великолепными хвойными лесами, а до этого он нагляделся на могучую растительность грузинских субтропиков и надышался теплым, влажным воздухом Черноморья. И вот:

«…не успели мы еще далеко отъехать, как наступила полная перемена ландшафта: откосы долины расступились, и перед нами раскрылась далекая перспектива. Это был… типичный для Армении ландшафт… Взгляд свободно пробегает по открытому, почти лишенному растительности пространству, характерной особенностью которого является целый ряд выпуклостей на рыхлой поверхности, начиная от пригорков и холмов на переднем плане до убегающих вдаль волнистых очертаний, более высоких горных массивов, изменяющих цвет и краску при каждой перемене на небе. От чрезмерной сухости земля трескается и крошится; почва богата и, без сомнения, способна давать богатые урожаи при хорошей обработке. Но вся культура, которую мы видели, заключалась в маленьких клочках желтого жнивья и слегка вспаханного поля… Местами эти возделанные клочки прерываются каменистыми пространствами… Плодородная почва гола, как вода, и ландшафт на огромном протяжении носит прозрачный, розовый и буро-желтый колорит. От всей картины веет ширью и одиночеством; воздух прозрачен и свеж…»

Линч отметил обилие памятников древней архитектуры в Армении:

«Построенные на крутых откосах, высоко над обширными пространствами равнин и гор, извивающихся рек и одиноких озер, они неотразимо действуют своим контрастом с пустынной природой и в то же время являются как бы спокойным прообразом ее величавых форм».

«Но где же селения? Ведь должны же здесь где-нибудь жить поселяне, собирающие эту скудную жатву и вспахавшие эти клочки земли. Для этого они выбирают откос холма или подъем небольшой возвышенности; виднеются одни только двери и фасад их жилищ, задняя же сторона, как погреб, врыта в поднимающийся грунт; надо подойти очень близко к такой деревне, да еще при дневном освещении, чтобы заметить в ней присутствие человеческого элемента… Характер этой местности поразил некоторых из нашей компании своей странностью; только мой двоюродный брат и я, уже побывавшие во Внутренней Азии, узнали в прозвучавшей здесь в первый раз ноте начало знакомой мелодии. Мы молча продолжали путь, углубившись каждый в свои собственные размышления под обоянием одних и тех же чар. Через печальный ландшафт вьется маленькая речка и пробегает белая линия дороги. Здесь и там на краю воды или за неправильной береговой линией усыпанного гальками русла маленький фруктовый сад или клочок огорода, засеянного картофелем…» [4]

Я нарочно привела для читателя эту длинную цитату, потому что в ней Линч коснулся почти всех особенностей природы древней Армении. Она возникает тут во всем своем континентальном своеобразии: с сухой, трескающейся от безводья почвой, но богатейшей, если только приложить к ней руки, создать искусственное орошение с малой ее обжитостью, — признаками жизни у редких источников воды, — у канала, ручейка, над речным ущельем, где группировались и архитектурные памятники прошлого и клочки обработанной земли; с ее, казалось бы, такой страшной однотонностью почти безлесного, волнистого пейзажа, а в то же время с таким изумительным многообразием игры света, когда каждое изменение в небе, каждое плывущее облако меняют цвет и очертания далеких горных склонов; с прозрачной и свежей сухостью ее воздуха, необычайно бодрящего и необычайно ясного, где все словно лежит на расстоянии протянутой руки, — и тень играет строительную роль в пейзаже, усиливая его гигантскую стереоскопичность; и, наконец, со странным земляным жильем, так называемым «хацатуном» или «глхатуном» — по-армянски, «карадамом» — по-азербайджански, — черной избой, подземельем, где сухая вулканическая, крепко обитая почва зимой сохраняет тепло, а летом прохладу. Линч не только всего этого коснулся как географ, но и наметил общий вывод, — он заговорил о «прозвучавшей ноте знакомой мелодии». Для тех, кто уже знает прелесть армянского нагорья, дышал его крепким воздухом, наслаждался ясностью его неба, прелестью его красок, очарованием больших пространств, приближенных к вам необычайной чистотою воздуха, природа Армении действительно напоминает песню, которую, узнав, хочется петь и петь, повторять без конца, потому что при повторении она становится для вас все краше и краше.